Смысл происшедшего она так и не поняла. И даже на следующий день, когда, отвернув- шись от сотрудников к окну, Яна молча заливала слезами черновики расчётов и перфоленты, она никак не могла сообразить, почему так получилось и в чём её вина… Пузиков чувствовал усталость. Сегодня она давила его тело тысячами мелких стрелочек, как равнораспределённая нагрузка в учебнике сопромата. Что ни говори, а, несмотря на гра- фик, свободных суббот - по пальцам перечесть. А тут ещё этот субботник! Как объяснить же- не разницу между субботником и так называемой "производственной необходимостью"? Ма- ло того, что работаешь у чёрта на куличках, так ещё в выходной день вместо того, чтобы вы- спаться - тащись бог весть в какую даль "киселя хлебать"! Тьфу! Пузиков закрыл глаза и склонил голову к окну. Скамья электрички тоже казалась ему более жёсткой, чем обычно. И вообще было холодно и неуютно. Вагон был почти пуст: по углам си- дели несколько стариков и старух да на соседней скамье чадил папиросой ничем не выдаю- щийся хам. Сон не шёл к Пузикову. Он ёжился, вертелся и жмурился до тех пор, пока онемевшая шея не заставила его выпрямиться и открыть глаза. Мимо окон вагона проносились закопчённые домишки рабочих окраин, особенно убогие на фоне свежей попросли молодой травки и полу- распустившихся почек деревьев. "Какая красота!" - подумал Пузиков. Ему уже не хотелось спать. Он вдруг представил себе, что не пойди он сегодня на субботник, ему пришлось бы тащиться с огромным тюком в пра- чечную, а потом, задыхаясь и останавливаясь на каждом лестничном марше, поднимать на пятый этаж пятнадцатикилограммовую сетку с картошкой, капустой, луком и другой снедью. Знал он и о том, что когда после всего этого он не сможет отдышаться в течение часу и пой- дёт наливать себе в штатный стаканчик сердечные капли, никто не пожалеет его. Кроме ма- ленькой дочки, которая прибежит к нему "считать капельки": "…надцать, девятнадцать, двад- цать!". А потом спросит: "А они горькие? А зачем же ты их пьёшь, папик-галяпик?" Пузиков улыбнулся. Поезд, скрипя колёсами, повернул на север, и в вагон хлынуло солнце. Солнечные лучи высветили плавающие в воздухе пыль, усыпанный окурками пол и вырезан- ную кем-то на спинке скамейки надпись "Хачмаз". Но это не огорчило Пузикова. Он жмурился в потоке солнечного света и улыбался. Воспоминание о маленьком лохматом существе, ви- димо, было для него тем удивительным мазком художника, который способен преобразить маску грусти на лице в маску безудержного веселья. От станции до завода Пузиков шёл бодрым шагом, насвистывая что-то из репертуара Аллы Пугачёвой. Начало субботника являло собой какую-то сумбурную смесь из почти непригодных к работе лопат с занозистыми дрынами вместо рукояток, прокисших анекдотов, чахлых веточек с гор- дым названием "саженцы", нард и нарядно одетых праздных людей. Казалось, народ пришёл не на посадку деревьев, а на бульвар. Каждый избегал брать лопату - вдруг ему не хватит! Однако, для демонстрации солидарности, конструкторы почти строевым шагом дружно проде- филировали мимо начальства с лопатами и кирками в руках. Но на отведённом участке человеческая природа неожиданно берёт верх. Хилые представи- тели расы людей будто вспоминают, что обязаны своим возникновением труду. Энтузиасты скидывают пальто (а некоторые - и пиджаки) и, сверкая подтяжками, царапают лопатами ска- листый грунт. Веет ветерок, светит солнышко, и люди вдруг замечают, что они все без исклю- чения молоды, а некоторые - и красивы! На щеках играет румянец, приятно ноют мышцы, мо- дельные туфельки утаптывают рыхлый грунт. Пузиков замечает, что совсем рядом, через дорогу алеет целая плантация диких маков. Почти непроизвольно он переходит дорогу и начинает собирать небольшой букетик. "Василий Николаевич, какой вы молодец! Вы нам подали отличную идею!" - девушки броса- ются к цветам, и уже через минут десять женская половина группы напоминает цветник. Усадив саженцы в грунт, группа торжественно ("Парад победы!" - шутит кто-то) вернулась в отдел. Начальство с удовольствием проследило путь украшенных цветами девушек. И даже что-то, кажется, сказало. В электричке Пузиков смущённо краснел под любопытными взглядами, бросаемыми на его маки. Но смущение было приятным. Он вёз жене полевые цветы. Яна открыла дверь и, не взглянув на цветы, тут же ушла. Маки слегка помялись, но были прекрасны. Войдя в столовую, Пузиков ахнул: в вазе красовались огромные розы - жёлтые, белые и пунцовые. Где тут его макам! Он быстро переоделся, поставил маки в литровую банку и отправился в кухню обедать. Еду пришлось брать самому. Он не удивился, ситуация была привычной. Жена не разговаривала с ним до самого вечера. Утром она не встала подать ему завтрак. Пузиков жевал хлеб с брынзой, двигая челюстями под аккомпанемент последних известий. В Бейруте стреляли. В Аргентине малосимпатичная хунта арестовала очаровательную женщи- ну-президента. Надо же! А у нас люди маки собирают! Кстати, где они?.. Пузиков с фонариком прошёлся по тёмным комнатам. Банки с маками нигде не было. Розы в свете фонарика выглядели сказочно, точно оцепеневшие феи. Пузиков задумчиво вернулся в кухню. Почти против воли он подошёл к мусорному ведру. Так и есть! Тонкие стебельки сиротливо выглядывали из-под картофельной кожуры. Сердце его оборвалось. На виске ощутимо забилась какая-то жилка. Он почувствовал ужа- сающее одиночество и пустоту. Он понял, что даже если захочет, уже не сможет простить. Ко многому он привык за эти годы, но, видимо, приходит конец и безграничному терпению… Он осторожно достал из стенного шкафа чемодан, на цыпочках при свете фонарика принёс в кухню пару белья и две рубашки. Потом, уже одетый, вернулся ещё раз в детскую, постоял над дочкиной кроваткой. И вышел…