«...Дождик каплет прямо в душу мне – проникновение извне…» Jah Division Петро Себла рассматривал старый двухэтажный дом, стоя в прилегающем саду, под самой высокой яблоней, прячась от весеннего дождя, и что-то записывал у себя в блокноте. Дом выглядел довольно обветшалым, и казалось, вот-вот его черепичная крыша рухнет, и стены сложатся его, как если бы дом был сделан из игральных карт. Перестав писать у себя в блокноте, Петро Себла пошел дальше по тропинке сквозь небольшой яблоневый сад, иногда проводя рукой по ветвям деревьев. Ему очень нравился запах весенних яблонь, запах вновь зарождающейся жизни, который так поднимал настроение, и навевал приятные воспоминания об этом доме. Петро Себла подошел к входной двери, и, убрав в карман блокнот, громко постучал кулаком по двери три раза. Из-за двери послышался какой-то шорох, еле слышное ворчание. Через несколько мгновений дверь с жутким скрипом отворилась, и из-за неё выглянула горбатая старушка. - Кого это черт в такую рань привел? – сказала старушка, вглядываясь подслеповатыми глазами в Петро. - Елизавета Олеговна, это же я! Петро! Петро Себла. Неужто вы меня не узнаете? - Ох, милок! Ох, счастье-то какое! – завопили Елизавета Олеговна и тут же обняла Петро, - дед! Выходи! Петро приехал. - Ох, уж радость то какая! – раздался изнутри дома хриплый голос. - Ну, ты проходи, Петро. Что уж тут стоять-то. Проходи, милок, проходи. - Спасибо большое, Елизавета Олеговна, - ответил на приглашение Петро, входя в дом. Старушка приняла его пальто и развесила в небольшом коридорчике. - Ну, ты проходи на кухню, сейчас я чай травяной тебе заварю. Как раньше. Помнишь? - Как же не помнить то? Конечно, помню, - ответил Петро, и заулыбался. - Дед? Ну, где ты там? – снова завопила Елизавета Олеговна на весь дом. - Да, иду я уже, иду, - послышался голос из подвала. Из настенных часов выскочила кукушка, и часы пробили полдень. Послышался скрип подвальной лестницы, и через минуту на кухню вошел горбатый старик, тяжело дыша, и неся в руке какой-то мешок. - Здравствуйте Афанасий Данилович! - поздоровался Петро, встав из-за стола. - Ну, здравствуй Петро, - проговорил старик, - как твои дела? - Хорошо. Не жалуюсь. Они сели за стол, Елизавета Олеговна разлила всем травяной чай, и поставила на стол свежеиспеченые пироги. - Ну, рассказывай, какими судьбами? Надолго ли к нам? – спросил Афанасий Данилович. - Проездом я в ваших краях. Вот и решил на денек заскочить. А вечером обратно в город. - Как же? А может все-таки до утра останешься? – спросила Елизавета Олеговна. - Да у меня то время есть, вот только вас стеснять не хочу. - Ну, как же ты нас можешь стеснять-то? У нас места много, да и комната твоя по-прежнему не тронута. Все как прежде. Я вот только там пыль иногда вытираю, да полы протру, а так ничего и не трогаю. Даже книги те же на столе лежат. - Хм. Книги. Забавно. Я вот только недавно вспомнил, что книгу, которую я все никак не могу найти, я здесь забыл. Что ж, тогда с удовольствием приму ваше предложение. - Вот и словно! – ответила Елизавета Олеговна, - А я тогда к обеду крольчатину приготовлю, как ты любишь. Да ты ешь, милок, пироги то. - С удовольствием. - Как в городе то жизнь? – спросил Афанасий Данилович. - Ужасно, Афанасий Данилович, просто ужасно. Грязь, смог, вечный дым, пробки. Смрад – одним словом. Скучаю я там по вашему милому дому, по саду яблоневому, по чистому воздуху, по речке. Эх, помнится, как вы, Афанасий Данилович, меня на рыбалку водили летом, когда я еще совсем маленьким был. Так я соскучился по этой маленькой речушке. - Ох, помню, помню, как ты прыгал с разбегу в этот ручей, когда я только удочку закидывал, всю рыбу, бабка, распугивал, шкодник этакий, - засмеялся Афанасий Данилович, - А помнишь, как я учил тебя на велосипеде кататься? Как потом каждый день бабка тебе коленки зеленкой мазала? - Конечно, помню, - ответил Петро, и все дружно засмеялись. Ему тогда лет шесть было, когда Афанасий Данилович ему из города привез небольшой двухколесный велосипед, и начал его учить кататься на нем по ухабистым деревенским дорогам. Из-за кочек Петро было по началу очень сложно держать равновесие, и он постоянно падал, но ни разу даже не вскрикнул от боли, несмотря на разбитые колени, а наоборот, он смеялся над своими падениями вместе с Афанасием Даниловичем, и его внучкой Катей. Каждый раз, садясь на велосипед (летом он любил кататься на нем в городском парке по утрам, пока еще над городом не разыгрывалась знойная жара), он вспоминал то, как в детстве он катал Катю на багажнике, положив для удобства одеяло, по полю и до самой речушки, где они купались, и разводили костер, на котором жарили хлеб с салом, которое им каждый день собирала в сумку Елизавета Олеговна. Он тогда, еще будучи несносным мальчишкой, дарил звезды Кате, собирал букеты полевых цветов, а она, приходя домой, непременно ставила их в белую вазу в своей комнате, и старик со старухой все никак не могли нарадоваться, глядя на них. - Пожалуй, я выйду покурить, если вы не против, - сказал Петро. - Там на крыльце стоит ведро, так ты окурки туда кидай, - ответила Елизавета Олеговна. - Хорошо. Петро вышел на крыльцо, прислонился спиной к перилам и закурил сигарету. Дождь продолжал моросить, и сад погрузился в еле заметный туман, словно превратился в таинственный волшебный лес. Петро вспоминал, как они в детстве с Катей всегда уходили в такую погоду в лес, что был расположен по ту сторону речки. Кате всегда казалось, что в том лесу непременно обитают сказочные животные, которых только можно увидеть во время весеннего дождя. И как-то однажды вечером у камина, по возвращению домой с прогулки по лесу, Афанасий Данилович посадил детей к себе на колени, накрыв их пледом, и поведал о том, что действительно лес тот полон таинств и загадок. Но Петро Себла знал, что это всего лишь сказки, но Афанасий Данилович так вдохновенно рассказывал о причудливых животных, а шабашах ведьм, о плясках лесных фей, что заставлял верить во все те небылицы, о которых говорил. И даже сейчас по телу Петро пробежали мурашки от воспоминаний об этих жутких, и в то же время добрых историях о лесных жителях. Петро выкинул окурок и вошел в дом. Елизавета Олеговна как раз убирала чашки со стола, а Афанасий Данилович, слегка нахмурившись, смотрел в окно, когда Петро вошел в кухню. - Может ты хочешь посмотреть свою старую комнату, Петро? – спросила Елизавета Олеговна, - ты ж поди устал то с дороги? Пойди, отдохни чуток, а я пока обед приготовлю. - Да я вовсе не устал, что вы. Но вот комнату с удовольствием посещу. Соскучился я по ней несказанно. - Ну, пойдем, я тебя провожу, - сказал Афанасий Данилович, встал из-за стола и, взяв под руку Петро, по-старчески кряхтя, повел его на второй этаж. - Мы туда так и не заходим. Только бабка иногда пыль вытирает, да полы протрет. Все осталось на своих местах. Что в твоей комнате, что в комнате Катюшки. Мы же уже старые, и нам очень тяжело подниматься на второй этаж - продолжил Афанасий Данилович, тяжело ступая по ступеням крутой лестнице, ведущей на второй этаж. - От неё так никаких вестей нет? – спросил безнадежно Петро, хотя он и так прекрасно знал ответ. Афанасий Данилович лишь вздохнул, да покачал отрицательно головой. Они подошли к одной из трех комнат, которые располагались на втором этаже. Одна из комнат принадлежала Петро, вторая Екатерине, а третья использовалась в качестве гостевой комнаты. Впрочем, гостевой комнатой на памяти Петра Себлы никто так и не воспользовался, и чаще всего они с Катей, будучи детьми, просто устраивали там игровую залу. Старик достал связку ключей, нашел нужный, и отворил дверь в комнату Петро. Шторы на окнах были задернуты, и из-за образовавшейся многодневной пыли, у Петро создалось ощущение, что он попал не в старый захолустных дом, а в некий старинный средневековый замок. Петро стоял в проходе, и смотрел на свою комнату с вожделением, с таким, с каким маленький ребенок смотрит на подаренного ему щенка. - Ностальгия? – спросил лукаво Афанасий Данилович, и слегка подтолкнул Петро локтем внутрь комнаты. - Да, - ответил весело Петро. - Ну, ладно. Оставлю тебя наедине со своими чувствами, а мне еще надо сделать кое-какие дела. К обеду позовем. - Спасибо. Афанасий Данилович вышел из комнаты, оставив Петро в одиночестве, и закрыл за собой дверь. Петро стоял и оглядывал свою комнату. Все действительно осталось нетронутым со времени его посещения этого столь дорогого его сердцу дома. Даже матрас, на котором он постоянно спал, лежал в том же месте у окна. Он еще с детства полюбил спать на полу. И непременно у окна. Ему нравилось лежать и смотреть на ночное небо, каким бы оно не было. Пусть лил дождь, или светила луна, или небо и вовсе было усыпано бесчисленным количеством звезд, или снег шел не переставая – ничто так не умиротворяло Петро перед сном, как небо. В углу слева от окна стоял тяжелый дубовый письменный стол, на котором по-прежнему покоились любимые книги, тоскливо дожидаясь своего хозяина, который бы снова с трепетной нежностью стал бы перелистывать уже пожелтевшие страницы. Петро сел за стол, и стал смахивать со своих любимых книг пыль. Здесь был и «Фауст» Гёте, здесь был и «Степной Волк» Гёссе, и томик Хемингуэя, и каждая из его книг хранила свою заветную тайну. Он раскрыл Фауста на тринадцатой странице, и оттуда выпал засохший, и превратившийся в гербарий, четырехлистный клевер. Ему как раз в тот день исполнилось тринадцать лет, когда они с Катей, взяв провизию, по обыкновению отправились в лес. И, задержавшись в поле (они собирали цветы), Катя нашла этот четырехлистный клевер, и тут же вручила его Петро, сказав при этом, что отныне ему будет сопутствовать только удача в жизни. «Ах, лучше бы она оставила его себе», - подумал с горечью Петро, и положил лист обратно в книгу, на свое законное место. В книге Гёссе хранился небольшой рисунок, который Катя нарисовала, будучи уже вполне зрелой девушкой и весьма одаренной художницей, изображавший бегущих по степи волка и волчицу с лицами Петро и Кати, влачивших по земле зажатую в зубах сеть с земным шаром. А что касается Хемингуэя, то «Острова в океане» была его самой любимой книгой вообще. Он любил море всем своим сердцем, несмотря на то, что ему пока так и не довелось там побывать, но вот-вот у него будет отпуск, и он обязательно рванет на море, прихватив с собой «Острова в океане». Тогда еще, много лет назад, он пообещал Кате, что обязательно отвезет её на море. Ему так и представлялась картина, на которой он сидит на пляже, а она, прикрыв глаза, лежит у него на коленях, подставив свое грациозное тело ласковым и в тоже время жгучим лучам солнца, и он будет читать ей свою самую любимую книгу. Но, как известно, жизнь все же иногда идет наперекор желаниям. Сначала он отправился в город учиться, пообещав ей, приезжать каждые выходные, затем через два года уехала она, никому ничего не пообещав, лишь оставив ему одно единственное послание, выведенное на его столе, на слое пыли: «я потерялась». Катя сделала дубликат ключей от его комнаты, и когда Петро отсутствовал, она всегда сидела в его комнате, и либо рисовала, либо читала его книги. Петро распахнул окно, впуская в комнату запах дождя и яблонь, стянул с себя ботинки, и лег на матрас, подложив руки под голову. «Вот ведь как бывает то!», - думал Петро Себла, глядя через окно, как с неба льет дождь, - вот так живешь себе тихо и мирно, радуя родителей первыми шагами, первым словом «мама», первой улыбкой, и думаешь, что так будет продолжаться вечно, но нет – автокатастрофа и все тут. И у тебя новый дом. И вроде новая семья, и все к тебе хорошо относятся, но все равно ты каждый день ощущаешь себя чужим. Ох, где же ты, Катя? Мы же вдвоем с тобой в этом вареве варились с самого начала. Они то хоть тебе родные дед с бабкой. Это я должен был уйти, а не ты. Мы ж росли вместе. Как брат и сестра. Ты была мне самым дорогим человеком на земле. Где же ты теперь? Я проклял того водилу, из-за которого наши с тобой родители погибли, хотя и знаю, что ты бы этого не одобрила, ты выше этого. Но порой, знаешь, как мне нестерпимо хочется взглянуть на своих родителей. Сидеть рядом с ними, и делиться своими победами и поражениями. Хотя я и знаю, что в любой момент могу сюда вернуться, и мне здесь будут всегда рады, но все же. Черт! Да куда ж ты подевалась? Оставила бы хоть одну подсказку, где тебя искать! Неужели ты вот так легко могла со всем расстаться? Да, я знаю, что мы виделись все реже и реже, но таковы обстоятельства, и ты прекрасно это знаешь, и мы должны были пройти через это. И я не верю в то, что ты вот так легко могла сдаться. Это подло с твоей стороны». В этот приступ эгоизма Петро в дверь тихо постучали. - Да, - отозвался Петро. - Можно войти? – спросил из-за двери Афанасий Данилович. - Конечно. Афанасий Данилович вошел в комнату, и сел на матрас рядом с Петро Себла, тот принял сидячее положение. - Одиноко тебе здесь, Петро, не так ли? - Да, - ответил Петро, ничуть не удивившись вопросу Афанасия Даниловича. - Я тебя понимаю. За последние несколько лет дом словно насквозь пропитался одиночеством, хотя другого мы со старухой моей и не ожидали. Всему рано или поздно приходит конец. Вот только не знаем мы, когда конец был. То ли он настал в тот день, когда наша дочь с мужем и с твоими родителями погибли, оставив нам на попечение Катю и тебя, то ли тогда, когда вы исчезли. С тобой то проще. Ты хоть досягаем, хотя бы иногда подаешь признаки существования. А вот с Катей все гораздо сложнее. Когда ты уехал в город, она просто места себе не находила, да и мы ей не могли ничем помочь. Что ей до нас? У неё в одночасье весь мир рухнул, она перестала писать, она постоянно была в этой комнате. Я даже не уверен, что она читала что-нибудь. Сколько раз я не заходил в комнату, она постоянно лежала на этом проклятом матрасе, да в небо смотрела, когда у неё дел никаких не было. Что она там видела - Бог её знает. При тебе то она вида никакого не показывала. Та еще актриса была! – как-то горько ухмыльнулся Афанасий Данилович, и продолжил, - да только нервы то у неё не железные, вот и не выдержало сердце девичье. Да и нам, знаешь ли, очень тяжело было. Мы и так то, только благодаря вам с Катей, еле пережили потерю дочери, так еще и вы разбежались, - Афанасий Данилович вытер рукавом старого свитера скупую старческую слезу, - вот тут то старухе моей плохо и стало сердцем. Еле выжила. А мы с ней всю жизнь вместе прошли, и столько выдержали и пережили вместе, и если с ней что станется, так у меня в подвале всегда ружье наготове, чтоб чуть что, сразу вслед за ней поспешить. - Афанасий Данилович, ну что вы такое говорите? – удивился Петро и положил руку старику на плечо. Афанасий Данилович отдернул плечо, и закричал: - Молчать! Что ты можешь знать, глупец? Любила тебя наша Катюша, души в тебе не чаяла! А ты уехал. И постоянно уезжал. Да и не был никогда здесь по настоящему! И не будешь. Я знаю, что ты уедешь завтра, и бабке моей снова худо сделается, и снова она будет сидеть вечерами, смотреть на яблони, да на тропинку, дожидаясь, что кто-нибудь из вас вернется, и сможет похоронить нас, поскольку мы уж как полвека назад поклялись друг другу, что уйдем на тот свет в один день. И уйдем рано или поздно без всяких надежд и веры в вас. А теперь послушай меня, пожалуйста, - старик перешел уже на нормальный голос, - выйди через заднюю дверь по-тихому, и так, чтоб бабка не видела, уезжай с четырехчасовым поездом обратно. И прошу тебя, никогда не возвращайся. Слеза упала на грудь старику, но тот даже и виду не подал. - Но, - начал было Петро. - Уезжай, я сказал. Твое пальто лежит у двери. Петро Себла встал с матраса, оглянул в последний раз некогда родную комнату, и вышел из неё, оставив старика одиноко сидеть на старом прохудившемся матрасе. Взял пальто, спустился по лестнице и вышел через заднюю дверь во двор. Так он шел до самой железнодорожной станции под дождем, неся свое пальто в руке. «Вот и всё. Последние концы в воду! И что, это и есть та самая долгожданная свобода? Черт бы меня побрал! Теперь и дома нет. И никого нет. И бежит за неведомым зовом волк степной, оставляя за собой весь мир», - думал Петро Себла, бредя под проливным весенним дождем к станции. До поезда оставалось чуть больше двух часов, Петро зашел в магазинчик, купил себе небольшую фляжку коньяка, и спросил разрешения побыть в магазине. Он стоял по привычке у окна и попивал маленькими глотками коньяк. «К морю. К морю», - шумело у него в голове. За несколько минут до поезда, отправляющегося в город, прибыл поезд из города, и люди небольшой группкой вышли под дождь – кто неся в руке зонт, кто просто прикрыв голову пакетом. Петро стоял и смотрел на разбредавшихся людей безразличным и замутненным взглядом. Затем он увидел, как к платформе приближается его поезд, он выскочил из магазина и побежал на платформу, по дороге выкинув куда-то в кусты остатки коньяка. Заскочив в вагон, он занял первое попавшееся свободное место, и устремил свой взор на удаляющийся в другую сторону поезд. Тут и его поезд тронулся, и тогда он увидел на платформе одиноко стоящую девушку. «Как удивительно похожа она на Катю», - подумал Петро, и поезд повез его прочь, сметая на своем пути обрывки воспоминаний.