Разомлело за окнами небо, и вытекло вдаль. Суховатый от осени воздух виски мои стиснет. Это будет последний сентябрь, как первый февраль. Ах, как быстро летят и стихи, и последние письма. В этот день я ни в вечность, ни в бренность, ни в пропасть не кану, Но пройду вверх, за город, при встрече заката и дня. Извинюсь за задержку и чистить оружие стану, Мне учтиво кивнёт человек, что застрелит меня. Хруст песка под подошвами кажется криком о том, Что назавтра здесь будет пир воронов лёгкой добычей. Секунданты не будут стреляться реваншем потом: Мы изжили досадный и славный старинный обычай. Так прощай навсегда, моя глупая, сытая совесть! Извини, что не всё, нет, не всё я тебе рассказал, Но вовек не узнаешь ты звука и запаха крови, Не посмотришь из тела сквозь бледные эти глаза. Выстрел первый и первую заповедь я проиграл. Отошли в никуда, в не туда афоризмы и мысли. Как же хочется мне увидать тех, кому отправлял Этим утром в конвертах стихи и последние письма! Только поздно; пора мне ложиться в пески, грунт и ливни. Так прощай навсегда, обесчещенный музыкой сад! Становись, наводи и стреляй, закадычный противник! Но стреляй только в лоб, – я хочу посмотреться в твой взгляд. 1998