Глава двадцать шестая Никаких криминальных склонностей в юношеские годы Витя не обнаруживал. Напротив, он всячески осуждал хулиганов и преступность в любом её проявлении. Если бы мне сказали, что он будущий вор, то я бы в это не поверил. И всё-таки он сделался вором. Мне известны три его преступления, два из которых раскрыты не были. Последнее из известных мне, за которое он, собственно, и был осужден, не является тайной, что позволяет мне о нём написать. Всему миру известны скрипичные мастера Гварнери, Амати, Страдивари. Эти имена на слуху, они популяризованы, каждый культурный человек хоть что-нибудь, да слышал о них. В числе величайших гениев есть и менее известные, но от того не менее ценимые в профессиональной среде мастера. К их числу относится скрипичный мастер Николя Люпо, по заслугам считавшийся французским Страдивари. Его скрипки, смычки и виолончели превосходны. Отдельные экземпляры не уступают в звучании инструментам великих итальянцев. Стоимость каждого такого инструмента очень высока. Какими судьбами не ведомо, а только случилось так, что один такой инструмент достался во владение виолончелистке, армянке по национальности, жившей в Сочи. Женщина преподавала класс виолончели в местном музыкальном училище, где виолончель мастера Люпо практически всегда и находилась. Закончив своё обучение в Ростове и женившись на сочинке Татьяне, Виктор в конце семидесятых перебирается на жительство в Сочи и поступает на работу преподавателем класса виолончели в то же музыкальное училище, где трудится хозяйка редкого инструмента, то есть становится её коллегой. Факт наличия в стенах практически очень условно охраняемого заведения столь неординарной ценности сильно возбуждает воображение Виктора. Им овладевает идея похитить инструмент. Но как это сделать, не вызвав подозрений? Хоть виолончель и ценная, но это столь специфический предмет, что интерес к нему может проявить исключительно только профессионал, понимающий, что к чему. На весь Сочи таких специалистов могло набраться не более десятка. А учитывая его пол, возраст, специальность, учитывая относительно недавнее его появление в этом месте, а стало быть, и не успевшее возникнуть вследствие длительности отношений безусловное доверие к нему, именно он мог стать первым подозреваемым в этом деле. Так и выйдет потом, когда следствие начнет прорабатывать версии. А пока инструмент знаменитого мастера стоял в классе всегда в одном месте, зачехленный в брезентовый чехол, расстегнутый снизу. Хозяйка виолончели лишь изредка притрагивалась к ней, и вполне могло быть так, что неделю, две или три никто, кроме уборщицы, вообще не брал его в руки. В один из дней виолончель Люпо исчезла. Утром хозяйка не нашла его там, где он находился ещё вчера вечером, когда она выходила из кабинета. Немедленно была поднята тревога. Следствием были выяснены обстоятельства вчерашнего вечера. Оказалось, что из здания училища вчера выходила группа педагогов все вместе одновременно. Среди них были: Витя и сама хозяйка пропавшего инструмента. Именно они последними покинули вчера здание, после чего были заперты двери и включена сигнализация. Окна всех кабинетов плотно были закрыты изнутри, а в здание, где всю ночь находился сторож, ни вечером, ни ночью никто не приходил, всё было закрыто изнутри и оставалось в таком состоянии до момента обнаружения пропажи. Подробности говорили о том, что, уходя из кабинета, хозяйка изнутри закрыла окна, заперла дверь, виолончель была в этот момент на своём обычном месте. Утром всё проверили: и окна, и двери оказались нетронутыми, но инструмента не было. Выходило, что виолончель знаменитого мастера сама собой исчезла из закрытого помещения неведомо куда. А между тем это не была иголка, инструмент – довольно объёмная вещь, его ни в кармане, ни за пазухой не спрячешь. Кроме всего, в обращении с ним требуется большая осторожность. Каких бы то ни было следов выявлено не было. Загадка поставила следствие в тупик. Допросы никаких результатов не дали. Допрашивался и Виктор. Его подозревали, но ровно никаких улик против него не было. Алиби его обеспечивалось самой потерпевшей. Она показала, что все вместе выходили из здания, встретившись внизу у входа, и после вместе шли пешком домой. Сторож оставался одним-единственным подозреваемым, кто технически имел возможность совершить хищение при тех обстоятельствах, которые были известны. Следствие вел молодой опер из сочинской криминальной милиции. Звали его Алексеем. Спустя время я познакомлюсь с этим замечательным человеком, мы некоторое время будем дружить с ним, и я даже буду проживать в его квартире у него в гостях в год, когда Виктора освободят из тюрьмы. Вот этот-то сотрудник оказался не в пример другим проницательным и умным человеком. Не разрешимая с виду загадка не давала ему покоя. Логически он понимал, что её разрешение следует искать всё-таки через Виктора. Именно этот подозреваемый по главному своему признаку отвечает характеру правонарушения. Преступление интеллектуальное, а он умен. Все другие, бывшие под подозрением, включая сторожа, не подходили, они были слишком заурядны, проще говоря, они были откровенно глупы. Исследовав обстоятельства, Алексей поставил себя на место преступника и продумал варианты, как он сам похитил бы инструмент, если бы такая задача стояла перед ним. Способ, до которого он додумался, полностью отвечал тем немногим и противоречивым фактам дела, которые удалось выяснить. При этом, если допустить, что преступником является Петров, то его алиби в этом случае практически никакого значения не имеет. Догадка Алексея была красивой, но требовала доказательств. Дальнейшие рассуждения привели его к убеждению, что поиск похищенного инструмента следует продолжить либо в Москве, либо на родине Петрова в Ростове. Скорее всего, в Ростове. Поделившись своими соображениями с руководством, он отправляется в Ростов и там после оперативно-розыскных мероприятий драгоценный инструмент Люпо обнаруживается недавно купленным одной состоятельной семьей для обучения их дочери-консерваторки. Арест Вити был уже делом техники. Его арестуют и посадят, но прежде я расскажу, как было дело. Задумав похитить виолончель своей коллеги, Виктор поехал в Москву и там приобрел самый дешевый и заурядный инструмент фабричного производства. Тот по габаритам, ну, разумеется, и по форме своей тоже, был полностью идентичен тому, что предстояло похитить. Эти дровишки Витя привозит в Сочи и ждёт удобного момента, когда можно будет произвести подмену ценного инструмента на эту чепуху. Для него как преподавателя не составило труда свободно внести зачехленный инструмент в здание под видом собственного, а затем вынести из него драгоценного Люпо в этом же чехле, не вызвав ни паники, ни подозрений. Дрова остались стоять на месте, а Люпо немедленно отправился в Ростов на выгодную реализацию. Сделано это было столь быстро, что о пропаже никто не узнал, хозяйка полагала, что её виолончель продолжает, как и всегда, стоять на своём привычном месте. В известный день Витя умышленно не брал с собою в училище свой собственный инструмент, его задачей было продемонстрировать свободу рук от всякой ноши. В конце учебного дня педагоги сговорились идти домой вместе. Хозяйка виолончели пошла по лестнице вперед, а Виктор на секунду задержался. Он быстро возвратился в её кабинет, дубликат ключа был подготовлен заранее, раскрыл окно и бросил с четвертого этажа вниз свой муляж. Тот угодил в густые кусты и никем замечен не был. Закрыв окно, он быстро нагнал попутчицу и обеспечил себе алиби. В самом деле, придет ли кому в голову бросить Люпо вниз с четвертого этажа, а на что-либо другое, например, спуск инструмента на веревке какому-либо сообщнику, просто не было времени. Когда группа выходила из здания и за ними запиралась дверь, инструмента в кабинете уже не было. Позже, глубоким вечером, Виктор возвратится к кустам под окном, бесшумно разломает уже заранее подпиленный инструмент, уложит его в сумку, унесет и сожжет в печке, уничтожив таким образом все следы. К моменту инсценировки кражи сама кража уже давно была совершена, а инструмент, возможно, уже продан. Именно к такому логическому выводу пришел Алексей, размышляя и сопоставляя факты. Он исходил из простого понимания, что чудес не бывает, и поэтому вначале додумался до того, как примерно было дело, а затем и доказал это. Виктор потерпел заслуженное им фиаско и угодил в тюрьму. Много позже, когда парадоксальная дружба опера и преступника будет происходить на моих глазах, при мне они оба станут излагать свои соображения на тему только что пересказанного преступления. Виктор, по удачному опыту своих предыдущих хитроумных крупных краж, перестал уважать милицию, предполагая за ней полное отсутствие способности мыслить, и сильно пренебрег безопасностью. В свою очередь Алексей очень скоро оставил Виктора в числе единственного подозреваемого и, исходя уже из этого соображения, стал поднимать планку всех интеллектуальных аспектов преступления под стать его умственным способностям. Когда мы позже беседовали с Лешей, он сознавался, что, осуществляя поиск инструмента в Ростове, сильно сомневался в успехе, полагая за Виктором некоторое благоразумие, которое должно было выразиться в отсутствии поспешности. Но Виктор не счел милицию равной себе и допустил небрежность. Инструмент изъяли и возвратили в целости и сохранности его законной хозяйке. Та уж не надеялась его когда-нибудь вновь увидеть. Говорят, плакала от радости. Не знаю, правда то или нет, но говорили, что она завещала свою виолончель Наталье Гутман, поскольку души не чаяла в великой виолончелистке. У меня имеется своё объяснение этому разоблачению. Несомненно, что, не поспеши Петров продать виолончель, кража его никогда бы раскрыта не была. Бог управил так, чтобы в этой истории не оказалось пострадавших, но были наказанные. Это правильный её конец. Глава двадцать седьмая Находясь в тюрьме, Витя чувствовал себя там вполне нормально. Статья его была правильной по тюремным понятиям, вел он себя достойно, много и успешно играл в камере в шахматы, да плюс к тому ещё и рассказывал сокамерникам всевозможные истории разного толка. Его уважали. Ещё до осуждения, в ходе следствия он сдружился с опером Алексеем, разоблачившим его. Между ними установились столь дружеские отношения, что, будучи в Москве на следственном эксперименте, Алексей лично сопровождал туда Виктора (подследственного отпустили под честное слово ко мне на встречу). Это неслыханный случай, и он говорит о том, какой силой убеждения обладал Петров, раз сумел так расположить к себе своих конвоиров. Слово своё Витя сдержал. Он возвратился под конвой точно в условленное время. Вторично его отпустят из-под стражи на похороны Ивана Ивановича. Честнейший человек не вынес позора своего сына. Виктор расскажет мне впоследствии, как в сорокаградусную ростовскую жару труп его отца не был помещён в холод. Тело стало быстро разлагаться и разбухать. Ужасающий запах сделал невозможным нормальное прощание родственников. Кроме Виктора никто не решался войти в помещение, где находился гроб. Виктор вошел. Тело покрыто было простыней. В полной тишине он стоял и смотрел на отца, не решаясь поднять край, прикрывавший лицо. Вдруг из-под простыни раздался звук. Это был звук искажённого человеческого голоса. Разложение шло так скоро, что газы, выходившие через гортань, произвели этот мистически жуткий стон упрека и прощания. Виктор приподнял край простыни, но не нашел под ним знакомого лица, распад уничтожил его. Никому кроме меня Петров не расскажет больше об этом своём прощании с отцом, о том, что он увидел и услышал наедине с покойником. И я не расскажу. Не моя это тайна. Ни одного преступного поступка после того он в своей жизни больше не совершит. Преждевременная смерть Ивана Ивановича осталась на совести Вити. Да простит его Бог! Свое наказание Виктор отбывал в Ростове. Включены были связи Эллы и милицейского дяди Алика Тимофейцева. Видимо, это помогло сильно, так-как уже очень вскоре после судебного приговора Виктор стал свободно появляться в городе. Исполнял он какую-то несложную повинность в виде бумажной работы, а затем и вовсе занялся профессией, то есть игрой на виолончели. Считалось это работой в какой-то там самодеятельности. Короче говоря, отсидка выдалась легкой. Ко всему поспела Брежневская амнистия 1982 года. В середине июня Петрова полностью освободили. По этому случаю я специально в нужный день прибыл на своей машине из Москвы, с тем чтобы встретить друга и помочь ему морально и финансово. Тюрьма изменила Виктора. Всё же опыт несвободы для пытливого ума стал поводом к интенсивным размышлениям, к пересмотру каких-то прежних жизненных установок. Сразу из тюрьмы мы отправились в деревню под Ростовом. Там купили у селянки молоко, яйца, мед, хлеб, устроились в поле на траве и стали уплетать это простое меню за обе щеки. Каких-то определенных планов на жизнь у Вити в тот момент не было. Он даже не имел представления, куда направиться по освобождении. В Сочи у него осталась жена Татьяна с двумя маленькими дочерьми. Очень хорошая женщина, кстати, виолончелистка, как и Виктор. Он познакомился с ней в студенческие годы в ростовском музыкальном училище. Встречались некоторое время, а там и поженились. Таня была родом из Сочи. Её родители имели частный дом в Мамайке. Сочи почему-то притягивал Виктора. Он любил этот город. С раннего детства Анна Исааковна вывозила детей сюда на отдых. Молодожены приняли решение по окончании учебы перебраться к родителям Тани на жительство. Надо сказать, что до некоторого времени дела у молодой семьи шли прекрасно. Но после ошеломляющей новости (ареста Виктора за кражу), после позора, который он ей доставил, Таня приняла решение с ним порвать. В этом решении она оказалась тверда, поэтому и не знал Петров, куда ему податься сразу же по выходе из заключения. Так, сидя в поле на траве, мы решали вопрос, что делать Виктору дальше, оставаться ли в Ростове или отправляться в Сочи к отвергнувшей его жене и там пытаться наладить отношения. Поразмыслив таким образом, приняли решение ехать к Татьяне. Мы были свободны, у нас были деньги, автомобиль и решимость наладить его треснувшую жизнь. Завершив свой пикник, ни минуты не мешкая, мы сели в машину и отправились в Сочи. Дорогой меняли друг друга за рулем. Витя, как менее опытный водитель, рулил по прямой от Кисляковской до Горячего ключа. Дальше по горному серпантину до Сочи машину вел я. Болтали без передышки всю дорогу. Я воспользовался, как мне показалось, удобным случаем, чтобы завести с ним спасительный разговор о нравственных ценностях, о необходимости пересмотреть Виктору свои жизненные установки. Вот здесь он и поведал мне, что произошло при прощании с отцом. Он серьёзно отнесся к моему дружескому участию, выслушал меня, а после сказал: «Это была ошибка, больше такого не будет». Этой же ночью, пока мы ехали, я услышал от Виктора исповедь о его тайном воровском прошлом. Я узнал об изумительно хитроумных кражах, совершенных им, но никому, кроме его сообщников, неизвестных. Он планировал эти дела, рассчитывал все их тонкости, руководил подельниками. Слава богу, кроме государства никто не пострадал, никого не убили, никого не обидели, никакого насилия и ничего личного, как говорится. Но друга своего после его откровений я узнал по-новому. Перемена его психики, сдвиг его сознания, происшедшие не замеченными для близких, не находили объяснения в моей голове. Я не понимал, как такое могло с ним произойти. Как мог интеллигентный, умный, воспитанный, глубокий человек, сын Анны Исааковны и Ивана Ивановича, виртуозный музыкант, композитор, интеллектуал, унизиться до совершения преступлений? Мое непонимание усугубляло близкое, многолетнее личное знакомство с ним. Да что там знакомство, он был мне братом. И вот этого брата я, выходит дело, не знал, как следует. С ним совершилось то, чего я предположить бы за ним не смог даже в дурном сне. Непостижимо мне это было тогда, непостижимо и теперь. Прибыли в Сочи на рассвете. У дома Тани дождались приличного для визита времени. Виктор пошел на переговоры. Результат их был ожидаемым. Татьяна отказалась его простить. Не в подробностях знаю, что после этого она вырастит двух Витиных дочерей, будет вторично замужем и ещё многие годы проживет в том же родительском доме, выйдя из которого Виктор остался стоять в раздумьях, что предпринять дальше. Целый день мы прослонялись по городу, побывали на Мамайском пляже, съездили на Ахун и на Агурский водопад. Ближе к вечеру Петров усиленно стал тащить меня к Алексею, тому оперу, который разоблачил его. Ещё до встречи с Лешей Виктор стал подробно о нём рассказывать. Получался привлекательный портрет нормального, хорошего человека. Очень скоро я убедился в этом лично. Посетив Лешу у него дома, мы были оставлены им на жительство в курортном Сочи, где в пору отпускного сезона не так просто обзавестись приличным жильем. Время пребывания в гостях у нового знакомого оказалось насыщенным впечатлениями. Мне любопытно было наблюдать общение этих двух людей, Виктора и Алексея, узнавших друг друга при очень специфических обстоятельствах. Мы проводили много времени вместе, ездили на Красную поляну – место до недавнего времени удивительное по своей красоте. Алексей принял живейшее участие в разработке дальнейших Витиных планов на жизнь. Они вместе решили, что Виктору следует оставаться здесь, в Сочи, что надо устраиваться на работу и пробовать наладить личную жизнь. По мере нашего общения я всё более убеждался в правоте Витиной оценки этого человека как умного, тонкого и глубокого. Алексей оказался начитанным, эрудированным, интеллигентным человеком. Видимо, специфика курортного города с его дефицитом на рабочие места, стала причиной выбора его профессии. Засиживаясь вечерами у костра на Лешиной даче, они с Виктором затевали длинные разговоры, затрагивая многие интересные темы. Не все из них сохранила моя память, но один такой разговор мне запомнился, поскольку дал повод узнать кое-что новое о Викторе. Он начался со спора по поводу «Утопии» Томаса Мора, а далее увлек собеседников к таким темам, которые в Витином изложении показались мне крайне интересными. Они коснулись вопроса очевидной разницы между людьми. В самых общих чертах перескажу, что оба пытались разобраться в том, почему одни люди способны к восприятию духовных ценностей, другие нет. Почему одни люди способны на убийство, а другие скорее умрут сами, чем лишат кого-то жизни. - Всё дело, - говорил Витя, - в большей или меньшей близости человека к Богу. Я не имею в виду церковно-прикладной аспект вопроса, то есть внешние приметы отправления религиозного культа – хождение в Церковь, исповедание или соблюдение постов, хотя всё это очень важно и очень помогает практически. Речь о другом, о том, дано ли человеку в течение отпущенного ему земного срока уподобиться Господу или не дано. Мы с Алексеем с интересом его слушали, и поскольку Леша был инициатором разговора и до этого спорил с Петровым, то мне показалось, он готовится и теперь что-то ему отвечать. Виктор продолжал: - Вот смотри, каждый человек рождается с даром Божьего Образа. Мы все имеем по две руки, две ноги, голову, глаза, одним словом, Образ, схожий с Господом, мы имеем по праву нашего рождения. Подобие же Богу – это совсем иное дело. Быть подобным Богу – это огромный труд над собой, это такие усилия, на которые не все способны. Понимаешь? - Ты что, имеешь в виду полное безгрешие как признак Подобия? – спросил Алексей. - Безгрешие – это святость. Господь вряд ли ждёт от каждого из нас святости, но он, несомненно, ждёт от каждого стремления к безгрешию. Мне представляется, что именно стремление к безгрешию есть путь спасения. Пусть даже и грешен человек, но не желает быть таким, прилагает силы, чтобы измениться, не грешить больше, и к тому же он искренен, не лицемерен, то я думаю, он будет оправдан Богом. Не только достижение святости, но и само стремление человека к безгрешию дают ему право Подобия Богу. Далеко не каждому, получившему Образ Божий от рождения, удается в процессе жизни обрести ещё и Подобие Ему. - И что, в этом вся разница между людьми? - спросил Алексей. - Да, если хочешь, главным образом, только в этом. Я думаю, что научное определение гомо сапиенс излишне толерантно в отношении огромного количества биологических объектов, похожих на людей. Не все «гомосапиенсы» люди в полном смысле этого значения, но только те из них, кто духовен. Вообще, духовность – это следующая над разумностью ступень развития. -Так что, - перебил его Лёша, - внутри биологического рода гомо сапиенс имеется, по-твоему, два вида: «человек разумный» и «человек духовный»? - Я боюсь попутаться в терминологии родов, видов и подвидов, поэтому, проще говоря, скажу, что есть «люди», а есть «недолюди», и в этом вся разница между индивидами. Полноценные люди – это те, кто имеют Образ и обрели Подобие Господу. Недолюди имеют только Образ. Подобие Господу – это высшая, конечная ступень развития человека и человечества. Этот процесс применительно к человечеству, как ты понимаешь, не завершён, поэтому и живут бок о бок и те и другие в одном месте в одно и то же время. Ты видишь их ежедневно, ежеминутно, привык и не задумываешься. Но приглядись к лицам повнимательнее, загляни в глаза, – ты многое поймёшь. Видно было, что такой оборот темы всё более становится интересен Алексею, он произнес: - Себя ты, конечно, причисляешь к людям. - Не только себя, тебя тоже и Валеру, конечно же, к людям. А это всё очень просто, Лёша. Самым главным признаком человека является, знаешь что? – он в свете ночного костра посмотрел вначале на меня, затем на Лёшу и сказал: - Его способность к любви и состраданию. Вот, собственно, главное для человека. В этом основа духовности. Без этого человек не человек, а просто биологический объект, животное. В некоторых живут совесть и сознание, а некоторым этого не дано, – огонь костра отражался в стёклах очков Виктора. Он делал паузы между произносимыми фразами, убеждаясь, вполне ли мы его понимаем. - Например, я не считаю случайным, что в нашем языке и слово «совесть» и слово «сознание» начинаются с «СО», – он вновь испытующе посмотрел на нас. - «СО» - это соединительная, соединяющая частица, вы никогда не задумывались над этим? Вам не приходило в голову, что «СО» в «совести» - это совместная весть, и «СО» в «сознании» - это совместное знание. Но с кем совместная весть, с кем совместное знание? У вас что, есть сомнение в том, что совесть всегда права? Она ведь в нас всегда точно знает, гадость мы совершаем или нет. Разве не ликует она, когда мы просто так, без ожидания награды сотворим добро: переведём слепого через дорогу, поможем малышу, уступим старушке место в автобусе? Ликует. Ликует и радуется. Да так радуется, что подобной радости не испытать другим способом. Радость совести особенная. Разве не так? - Что на это возразишь, всё правильно. Действительно, радость совести особенная, - отозвался Лёша. - Совесть по природе своей христианка. Она в нас от Бога. Наши совесть и сознание – это проводники Его знания к нам. Алексей не возражал. Он подбрасывал в костёр дрова, шевелил угли и слушал Виктора. - Любовь к ближнему и сострадание ему формируют у духовных, совестливых людей систему ценностей, которой они подчиняют своё поведение. Вот как раз по системе ценностей легче всего отличать людей от нелюдей. Это заинтересовало Алексея ещё больше. Он спросил: - А в чём же разница этих систем ценностей, в том, что одни могут и любят слушать Баха, а другие не любят и не слушают? - Совсем не в этом. Разница в том, предполагает ли система ценностей чёткое определение добра и зла, или такие понятия отсутствуют. Вот, главным образом, в чём дело. Просвещённость как таковая никогда, конечно, не вредит, но и определяющим моментом не является. Способность воспринимать, как ты говоришь, Баха, это очень неплохое качество души. - И зло и добро – понятия относительные. То, что для одного добро, для другого может быть злом. Где же критерии зла и добра? Не хочешь ли ты сказать, что они в большей или меньшей просвещённости? - С тех пор как написано Евангелие, понятия добра и зла разделены документально. Здесь тебе и понятия, и критерии, всё найдёшь – всё найдешь, если захочешь. А что касается просвещённости, то вполне допустимо, что некая старушка из глухой деревни, отродясь не слышавшая о Бахе, при этом прекрасный человек, добрый, совестливый, сострадательный. И наоборот, любитель классической музыки может одновременно быть педофилом и насильником. Другое дело, что духовность не врождённый признак, а благоприобретённый в ходе жизни, и чаще всего открытость души к восприятию высоких культурных и духовных ценностей сопутствует обретению человеком духовности. - Итак, по-твоему, род человеческий существует в двух ипостасях. Одна из них – люди с совестью и сознанием, другая – нелюди. Нелюди только биологически похожи на людей, на самом деле таковыми не являются и отличаются от них своей системой ценностей, лишённой четких понятий о добре и зле. Так? - Так, – подтвердил мысль Витя. – Твоя формулировка пожёстче моей, но по сути правильная. - Тогда ответь: вот ты говоришь, что обретение духовности, то есть Подобия Господу, это не врожденное, а приобретаемое по ходу жизни. Так? - Виктор кивнул в подтверждение. – Значит, по ходу жизни человек может как обрести такое Подобие, так и потерять его? Лишиться? - Конечно, может. Я же сказал, что это большой труд быть Подобным Богу, он не каждому по силам, и, конечно, может быть так, что личность не только прогрессирует в своём развитии по ходу жизни, но, ослабив усилия над собой, может и регрессировать, откатываться назад. - Так что, значит, внутри одного биологического рода могут происходить трансформации индивидов, они могут переходить из одного состояния в другое? - Лёша, я не берусь оперировать научными терминами. Наличие или отсутствие в индивиде духовности вообще не имеет ничего общего с биологией. Это не вопрос биологических признаков или особенностей, это другое. Это над биологией. Вот посмотри: как, по-твоему, может ли мать, выбрасывающая живого новорождённого ребенка в мусорный ящик, относиться к тому же виду, что и Ростропович? Она что, имея образ Бога, имеет и Подобие Ему? Кто может усомниться, что эти ублюдки другие, они не такие, они не мы, иные, понимаешь, абсолютно иные. Может ли сын, убивающий свою мать ради её карманной мелочи, быть одним видом с Пушкиным? – в такой постановке вопрос Виктора звучал риторически, он сам и ответил: - В биологическом смысле может. Но это говорит только о том, что само определение «гомо сапиенс» не исчерпывает всей полноты возможного разнообразия. Это так же, как с грибами. Мы все грибы называем грибами, при этом одни из них съедобные, а другие – бледные поганки. Понимаешь? – он смотрел то на меня, то на Лешу. Присутствуя при этом разговоре, я предпочитал слушать, о чём они говорят, не вмешиваясь в ход беседы, но тут и у меня возник вопрос к Виктору: - Если, как ты говоришь, всё это над биологией и она ни на что не влияет, то получается, что наследственность не имеет никакого значения? - Имеет или не имеет, я могу только предполагать. Думаю, что имеет. Наверное, генетика имеет определенное значение. Но я уверен, что решающую роль играет не наследственность как таковая, а среда, в которой формируется человек. От среды в первую очередь зависит, разовьётся ли в человеке духовность или нет. А за среду с первых дней жизни человека в ответе семья, прежде всего семья. В семье человек обретает первые жизненные навыки, в семье он наблюдает примеры поведения старших, их реакцию на внешние события, модель взаимоотношения полов и всё такое. Семья почти за всё в ответе в этом вопросе. Довольно легко просто родить на свет потомство, кормить и одевать его. Но чтобы из детей получились полноценные люди, требуется большой труд родителей. Этого мало, родители сами должны над собой работать. Чтобы что-то отдавать, надо прежде это что-то иметь самим. Если родителям нечего отдать, то плохо дело: дети под их влиянием вряд ли станут нормальными людьми. Вот, обратите внимание, - теперь уже Виктор обращался к нам обоим, - в одних семьях кропотливо занимаются с детьми, их любят, им читают, рассказывают сказки, за ними ухаживают, их развивают, воспитывают. На это тратится время, силы, средства. И другой пример: родители заняты только собой, пьянствуют, дерутся, ведут себя как мразь, дети брошены сами по себе, никакого усилия семья не прикладывает к тому, чтобы вырастить из них людей. Очевидно, что в первом случае труд семьи, скорее всего, даст хороший результат – вырастет порядочный, нормальный человек. Во втором случае это маловероятно. Хорошо ещё, если в своей жизни этот подросший ребёночек никого не убьёт и не ограбит, а просто будет прозябать безвредным недоумком до конца своих дней. Это, кстати, самый лучший вариант из возможных. Но можете не сомневаться, что подобное плодит подобное, и у него в своё время появятся точно такие же недоумки-дети, и кто тогда поручится, что уже те никого не убьют? Я -то как раз поручусь за другое, что именно они-то и убьют. Только такие составляют основную питательную среду преступности. Общество поделено на людей и недолюдей, вот в чём дело. Достаточно даже не смотреть криминальных сводок, а только приглядеться, как водители выполняют требования дорожных правил, чтобы из их среды почти безошибочно выделить тех и других. В одном потоке машин едут люди и недолюди. Первые контролируют себя, не рискуют ни собой, ни другими. Вторые мечутся в потоке, вылезают на встречную, обгоняют без правил, думают только о себе, но рискуют при этом не только собой, но и другими. По какому праву, позвольте узнать? По праву того, что они идиоты? – Виктор адресовал вопрос Леше. Тот в свою очередь спросил: - По-твоему, выходит, что здесь и сейчас на Земле сосуществуют две различные расы полноценных и неполноценных людей? Я не могу без критики это принять. Общество устроено гораздо сложнее, чем эта твоя двухполярная модель. Я думаю, что всё не так просто. Есть люди поумнее, есть поглупее, но если они недостаточно интеллектуальны, это же не значит, что они желают зла и они недолюди. Я каждый день имею дело с преступниками, и они все люди разные, очень разные. Есть такие умники среди конченых гадов, уж ты поверь мне. - Да я и не настаиваю, Леша, я просто говорю о том, как сам себе это представляю. Ты сказал о двух расах… это очень точно – именно две расы: раса духовных и раса бездуховных. От бездуховных все беды, они же, как правило, и дураки. Я больше того скажу. Совместное сосуществование двух рас – это вред. В том виде устройства современного общества, какое мы имеем, это вред. Глупое, агрессивное большинство «бездуховных», имея равные права с «человеком духовным», своей близостью к нему будет всегда подвергать последнего неудобствам и физической опасности. В самом деле, законы, призванные поддерживать порядок таким, при котором в обществе устанавливается взаимная безопасность, могут соблюдаться лишь сознательной (духовной) частью общества. Другая часть законов не понимает, не испытывает потребности в их соблюдении и не исполняет их, а стало быть, является постоянным источником опасности для первой, более ценной части человеческого рода. И здесь даже не важно, осознанно ли с их стороны это происходит, или они, бедненькие, просто умом слабы что-то понимать. Какая мне разница, хочет или не хочет умышленно кого-то задавить пьяный идиот, садясь за руль, или потом это у него получится непроизвольно. Важно не то, что он приносит вред, желая или не желая того, а то, что он и ему подобные в принципе представляют опасность для окружающих. Очевидно, что они просто не утруждают себя мыслью, что могут из-за своей первобытности вредить окружающим и потом так и вредят - без умысла, неосознанно. Любое наугад взятое преступление убеждает нас в этом, но никаких мер, чтобы себя обезопасить, общество не принимает, хотя совершенно очевидно, что от неполноценной расы исходит опасность. Почему зверей в зоопарках держат в клетках, подальше от зрителей? Потому, что они опасны зрителям. Это понятно. Но разве непонятно, что умственно и духовно отсталый в автомобиле, выезжающий на полосу встречного движения в потоке других машин, так же опасен, как хищное животное? Разве непонятно, что вор, живущий паразитизмом, отнимающий у другого, опасен и наплодит себе подобных. Разве непонятно, что наркоман, грабящий прохожих ради дозы, опасен? Так почему они не попадают в клетку заранее, а общество ждёт, чтобы по их милости кто-нибудь сначала обязательно погиб? Ведь не ждёт же общество, пока в зверинце звери кого-то растерзают, прежде чем рассадить их по клеткам. Рассаживает по клеткам заранее, не дожидаясь. В обществе не так, и всё потому, что людям совестно называть вещи их именами, оно руководствуется презумпцией невиновности, заранее зная, что виновность обязательно наступит, это только лишь вопрос времени. Такое устройство, такой порядок неразумны. Следует привинтивно поражать в правах тех, с кем заведомо всё ясно, кто недостоин свободы, не в состоянии действовать самостоятельно, руководствуясь скудным потенциалом собственного разума, не причиняя при этом ущерба другим. В этом смысле устройство древних цивилизаций было более разумным, когда расставляло по разные стороны социального порядка элиту и плебс. Сословное устройство общества и справедливее, и разумнее существующего. - Удивительно. Ты говоришь о духовности, при этом приветствуешь несвободу большинства ради безопасности и комфорта элиты. Это, по-твоему, справедливо? – Алексей ещё подкинул дров в костер. От дров пошел пронзительно едкий дым прямо в мою сторону. Я поменял место и пересел ближе к Виктору. Петров продолжал: - Леша, говоря о справедливости, ты исходишь из того, что все равны. Я же говорю тебе, что не все равны. Неравенство определено способностью одних и неспособностью других подчиняться и следовать законам. Несправедливо то, что заведомо неравных индивидов закон ставит в равное общественное положение. Вот в чём несправедливость. Несправедливо то, что, заранее зная неспособность определенной части людей безопасно для остальных пользоваться свободой, общество предоставляет им эту свободу. Вот тебе пример: мать лишают родительских прав, она пьяница, дебилка, родила на свет несчастных детей, те воруют, беспризорничают. Ну и всё в таком духе, сам понимаешь. Её лишают прав, а она через полгода опять беременна. Ты что, не считаешь справедливым при лишении такой матери родительских прав подвергнуть её принудительной стерилизации? Я считаю, что именно так и надо поступать. Разве не ясно обществу, что, не совершив в отношении нее эту привинтивную меру, оно оставит всё с ней по-прежнему? Мало того, лишение родительских прав обязательно должно сопровождаться уголовной ответственностью нерадивых родителей за неисполнение своих обязанностей. Их следует наказывать принудительными работами в счет обеспечения материального содержания их детей, по крайней мере, до их совершеннолетия. Не ты их должен содержать за свой счёт, а родители. Почему этого не делается? У меня нет ответа. Почему за уголовные преступления малолеток их родители не несут солидарной ответственности? Я считаю, что преступление несовершеннолетнего ребенка – это вначале преступление его родителей, они обязаны за это отвечать. - Видишь ли, - возразил Алексей, - общеизвестно, что ужесточение наказания не снижает уровня преступности. - Ну, положим, то, о чем я сейчас говорил, вообще никак не наказуемо. Для них лишение родительских прав – это только радость, они освобождаются от ненужного для себя лишнего бремени, вешая это бремя на общество. Если же такие наказания сделать практикой, то, по крайней мере, патентованные ублюдки будут иметь хоть какое-то полезное дело, помимо пьянки и новых преступлений… Тот разговор длился ещё долго, мы просидели у костра, пока не рассвело. Когда Леша ушел в дом спать, я задал Вите вопрос не об абстрактных потенциальных преступниках из числа бездуховного населения, а конкретно о нём самом, о его уголовных подвигах. Касательно его собственного уголовного прошлого он пояснял мне всё примерно так: совершая кражу инструмента, он допустил ошибку, в которой раскаивается, за которую понес наказание. Что касалось его краж у государства, то он не считал их преступлениями. - Вот смотри, - сказал Витя, - государство ведет себя по отношению ко мне как диктатор, нимало не интересуясь, хочу ли я принимать его порядки или нет. В результате я несвободен. Я не имею права видеть мир, путешествовать в другие страны – оно заранее подозревает меня в измене и предпочитает никуда не выпускать. Я не вправе сомневаться в его идеологии, хотя эта идеология идиотская. Я хочу много зарабатывать, я много работаю, но мне платят меньше, чем уборщице, да ещё и ограничивают в предпринимательской инициативе, преследуют за нее и могут усадить в тюрьму. Я не могу открыто, без риска негативных для меня последствий отправлять религиозный культ. У меня нет перспективы карьерного роста, поскольку я не член их партии и для них я еврей. По радио я должен слушать одно вранье – правды они никогда не говорят. Я даже не могу купить нужные лекарства, потому что их нет в аптеках. Вообще нигде ничего нет, всё дефицит, за всем очереди, нужных вещей достать невозможно. В дефиците всё, чего ни коснись. Так ответь ты мне, что это за государство? Оно мне что, друг? – он сделал паузу и смотрел на меня некоторое время. – Государство мне не друг, оно претендует быть моим хозяином, а меня видит своим рабом. А я не хочу этого. Я не готов жить его порядками, и то, что с его точки зрения нечестно, не обязательно нечестно на самом деле. Вот скажи, я что, могу выбрать себе правительство? Ничего подобного. Я этого не могу. Мне подают его готовым. Я имею право только участвовать в профанации, называемой ими выборами, голосованием. Я ничего не могу. Я даже не могу критиковать это правительство. Так что же, после всего этого я ещё должен думать, как с ним поступать, дружить или ссориться? Я воевал со своим врагом, я побеждал его и брал у врага то, что считал нужным взять по справедливости. Об этом никто не знает, кроме тебя, и я в этом не раскаиваюсь. Я и дальше дружить с государством не намерен. Красть не стану, но мириться не хочу. После такого разговора с другом я не то чтобы разделил его взгляд на вещи, но, по крайней мере, этот взгляд стал мне понятен. В ту же ночь он высказал мне совершенно невероятное по тем временам пророчество: - Всей этой советской власти не продержаться и десяти лет, помяни мое слово. Им не выжить, вот увидишь. Непонятно, что потом будет, но этой власти не станет точно.