Глава семнадцатая Это произошло в 1966 году. Тогда я часто захаживал в гости на Кировский к однокласснику Марику Лейтману. У Марика был друг Саша из нашей же школы, на год его моложе, родной дядя которого занимался спортом, сделался чемпионом по легкой атлетике и часто бывал за границей. Из каждой такой поездки дядя привозил с собой пластинки. В числе привезенных были диски «Битлов». Через дядю Саша заполучал магнитофонные записи, которые в свою очередь доставались Марику. Марик оказался восприимчивым к прекрасному. Услышав записи, он обалдел от «Битлов», быстро врубился, что к чему, и сделался модным. В это же время мой брат Илья купил магнитофонную приставку «Нота», по случаю чего я не отходил от этого агрегата дальше, чем на три метра суток десять. Помню, что хитом, крутившимся без передышки, была незатейливая песенка «Люблю я макароны». Были ещё записи Робертино Лоретти и Муслима Магомаева. Ну, Робертино в умеренных дозах, это ещё туда – сюда. Но то, что предлагала советская эстрада в тот период, было просто невыносимо слушать. Тем более, что страна готовилась на будущий год отмечать пятидесятилетие великого Октября, и радио просто сбесилось от подобострастия. Такую дрянь, которой был заполнен эфир, ещё надо поискать. Короче, кроме этих «макарон» и Робертино мы почти больше ничего и не слушали. Однако магнитофон пленял меня не прелестью музыки, а просто прелестью звуков. Он представлял для меня интерес как техническое устройство, способное немедленно воспроизвести всё, что в него наговоришь через микрофон. Я баловался без передышки, записывая и прослушивая тут же всякую чушь. Вот тут-то Марик и появился. Он принес бобину с «Битлами». До этого времени слово «Битлы» уже было где-то услышано и в ассоциативном ряду связывалось почему-то со стилягами и длинноволосыми. Что это такое, в точности ни я, ни многие мне подобные ничего толком не знали. Марик, весь из себя миксер в действии, крутился на месте в нетерпении произвести сенсацию. Он, этот умный еврейский мальчик, не ошибался - его катушка несла в себе явление исторического масштаба, он его почувствовал, понял, проникся им и теперь сгорал от желания проверить реакцию других. Мы вместе с ним прослушали пленку, раз, другой… Без всяких шуток, без малейшего преувеличения надо признаться, что услышанная мною музыка «Биттлз» снесла мне голову. Это был настоящий шок, каких до этого за все десять с небольшим лет моей жизни мне не приходилось испытывать. Что-то неземное слышалось из динамиков, мало похожее на всё, что доводилось мне слышать до сих пор. Волшебные по красоте мелодии обладали свойством, раз будучи услышанными, проявляться, всплывать в сознании чуть позднее, возбуждая настойчивое требование к последующему многократному их прослушиванию. Видимо, так действует и наркотик. Но это был наркотик иного свойства. Это была полученная на всю жизнь прививка от безвкусья, от восприятия без глубокого отвращения попсового музыкального ширпотреба. Любовь к мелодиям «Биттлз» с тех пор осталась во мне навсегда. А тогда, в эту чудесную осень шестьдесят шестого года, наступило счастливое время открытия мира новой для меня музыки. Я разделил эту радость с Виктором. Выпросив бобину у Марика, я поставил её на магнитофон и дал прослушать музыку Вите, сопроводив это собственным комментарием по поводу своего впечатления. Его реакция не отличалась от моей - он пришел в восторг. С тех пор мы стали настоящими фанатами битловской музыки и рока. Начались переписывания с магнитофона на магнитофон, бесконечные прослушивания альбомов, их детальное изучение. Я склонен был боготворить эти мелодии и их создателей. «Биттлз» сделались для меня иконой. Витя оказался сдержаннее. Он признавал за квартетом гигантский талант, но не считал это поводом, как многие наши товарищи и я вместе с ними, отрицать как устаревшее и ненужное всё музыкальное наследие прошлого. Следующий год был 1967, как я уже упомянул, год пятидесятой годовщины долбаной революции. От пропаганды, свалившейся на всех нас – современников этого грандиозного события – можно было свихнуться. Гадость текла из динамиков невероятная. Контраст между тем, что мы слышали из магнитофонов, пусть и не понимая слов Битловских песен, и тем, что крутилось по радио и телевидению, нас шокировал. Вырабатывался устойчивый рефлекс отторжения любого официоза. Уверен в том, что не только моих друзей-сверстников в Ростове, но и молодежь по всей стране затронул этот процесс начавшегося неверия. Пахмутова – любимый композитор комсомольцев – была слабой заменой качественной и красивой западной музыке тех лет. Кстати, несколько позднее она выдаст на-гора такой шедевр чистого уродства, такой симбиоз подобострастия и бездарности, который, я думаю, мог бы на все времена стать классическим гимном конъюнктурщиков всех мастей. Называлось это великое произведение «Товарищ генеральный секретарь». Хотя, возможно, я зря кипячусь, не зная корейского. Не исключено, что Ким-Чен Иру его придворные холуи пишут песенки ещё похлеще. Хоть история и не имеет сослагательного наклонения, но рискну предположить, что если бы в период поголовной битломании среди молодежи тупоумные идеологи из ЦК не боролись с ней, а дали бы волю таким, как Анатолий Васильев, Евгений Броневицкий, Александр Градский, и многим другим умным и талантливым музыкантам, то, возможно, печальная судьба СССР могла бы сложиться иначе. Не выросло бы равнодушно-ироничное поколение, на рефлекторном уровне не приемлющее «совчину». Иным был бы идеологический климат, иной была бы и история. Итак, мы помешались на «Битлах». Фотографии Джона Леннона, Пола Макартни, Ринго Стара и Джорджа Харисона ходили по рукам малолеток-школьников как валюта. На них выменивались ножички, фонарики, другие ценности и даже валюта из валют – жевательная резинка. Помню, как позже, в семидесятом году, ко мне домой пришел Коля Димитриади прямо из кинотеатра и сообщил, что только что смотрел фильм «Спорт, спорт, спорт» и там показали «Битлов». Мы метнулись к кинотеатру «Победа», где он шел, и, стоя в очереди за билетами, многократно услышали эту же новость от многих. Люди брали билеты на любые оставшиеся до конца дня сеансы, только бы увидеть на экране «Биттлз». К слову сказать, фильм оказался очень хорошим, и его стоило посмотреть в любом случае. «Битлы» мелькнули на экране секунды на три, но это было событие грандиозное. Все мои одноклассники, ребята со двора, соученики по музыкальной школе, пацаны из спортивной секции – все по нескольку раз пошли в кино на «Битлов». Разговоры об этом не прекращались ещё довольно долго. Вот по такому, казалось бы, незначительному факту можно судить о степени влияния на наше сознание Битловской темы. Далее, со временем, под натиском претерпевших изменение вкусовых пристрастий последовало наше общее с Витей увлечение многими другими группами, записи которых удавалось не без труда доставать в условиях духовной несвободы. Первейшими из них после «Битлов» стали «Криденс», «Гесс Ху», «Дип Перпл» и «Лед Цеппелин». В семидесятом году радиостанция «Маяк» по воскресеньям стала выпускать в эфир коротенькую двадцатипятиминутную музыкальную программу под названием «Запишите на ваши магнитофоны». Вели её Григорий Либергал и Виктор Татарский. Ох, что это была за передача! Передать невозможно, как ждали мы с друзьями по воскресеньям четырнадцати часов пяти минут – времени, когда она выходила в эфир. Разумеется, всё писалось нами на магнитофоны, разумеется, всё смаковалось и переслушивалось по сотне раз в кругу друзей-меломанов. Надо сказать, что передачка делалась с хорошим вкусом, она стала своеобразным окошком в мир свободы. Думаю, что её рейтинг был в то время таким высоким, о котором в наши дни не могут мечтать даже программы, рассчитанные на идиотов – самую многочисленную и благодарную зрительскую аудиторию. Уверен в том, что коммунистическая цензура не позволяла авторам передачи выдавать в эфир всё, что им заблагорассудится. Наверняка им чинились препоны. Но уже то, что прорывалось в эфир, пусть и не самое интересное из огромного разнообразия мировой музыкальной культуры, всякий раз производило шок, сенсацию. «Лестницу в небо» Лед цеппелин, «Америкен вумен» Гес Ху и многие другие великолепные произведения мы узнали впервые благодаря этой передаче. Жадно слушались нами и различные «голоса» - программы вражеские, но по части музыки нарочито хорошие. При этом, хочешь, не хочешь, приходилось слушать и политику. Так, например, правду о пражских событиях августа шестьдесят восьмого года я узнал именно из вражеских голосов. Правильно понять и оценить их важность, откровенно говоря, я тогда не мог. Для меня чехи были только соперниками в хоккее, больше о них я ничего толком не знал. Послушав «голоса», стал задумываться, что к чему. Несвобода, в условиях которой мы жили, стала ощущаться многими из моих сверстников именно в связи с запретами на хорошую музыку. Эта актуальная для любого поколения молодежи тема сделалась индикатором состояния среды, когда многого хотелось, но ничего не моглось. Достать приличные записи в хорошем качестве было крайне трудно, порою просто невозможно. Тупорылые коммунисты не соображали, что своими глупыми запретами они подпиливали сук, на котором сидели. Оппозиционность существующему порядку была у многих уже только потому, что они любили по-настоящему хорошую, качественную западную музыку, а увлеченность ею как-то автоматически придавала критический импульс в оценке окружающей совковости, поскольку совок навязывал совсем другое – примитивное и по преимуществу гадкое. Из-за этого возникало ощущение, что СССР – это глухая провинция мира, где всё не так и всё шиворот-навыворот. В этом месте особо обращаю внимание на слово «ощущение», поскольку знаю теперь, что хоть и многое на самом деле было шиворот-навыворот при власти коммунистов, но вместе с тем очень многое было правильным, от чего ни в коем случае отказываться не следовало. Ну, это тема иная и необъятная, о ней как-нибудь в другой раз. Более или менее приличные диски польских «Скальдов» и «Червоных гитар» с относительной легкостью можно было достать у спекулянтов в Ростове. Это хоть и не была музыка первого порядка, но всё же было что послушать. В сравнении с тем, что достать было легко, это была приличная музыка. Более серьёзным польским исполнителем нам казался Чеслав Неман. Некоторые его композиции впечатляли порой наравне с «Битлами». А его голос – так это просто нечто нереальное. По-настоящему великий был человек. Однажды, в начале семидесятых, в Ростов приехали «Червоны гитары». Ажиотаж страшнейший. Выступление планировалось во Дворце спорта, площадка немаленькая, но билетов не купить. Вышло так, что нам с Витей достался один билет на двоих. Что было делать? Посмотреть это легендарное трио мы как раз хотели именно вдвоем, а тут такая напасть. Уступил я Виктору билет. Каждую вещь, исполняемую группой, мы оба, а он тем более, знали наизусть. После концерта я ожидал Петрова около Дворца спорта. Когда он вышел и стал делиться впечатлениями, то выяснилось, что более всего на Виктора произвела впечатление синхронность, с которой группа работала на сцене. Он никак не мог взять в толк, как это возможно было, стоя друг от друга на приличном расстоянии, мгновенно и одновременно, без дирижера, начинать ритмически активные произведения в точности синхронно, не глядя друг на друга, и даже порой совсем друг от друга отвернувшись. Кроме этого, он поразился полному соответствию того, что они вживую делали на концерте, записям группы, известным по пластинкам. Как сказал Витя, ни единого ритмического сбоя, ни единой неточной ноты, ни единого вокального отступления от оригинала группа не допустила. Означает ли это, что «Червоны гитары» играли под фонограмму? Не знаю, но имею подозрения на этот счёт. Очень возможно, что и так. На то время выступления под фонограмму были редкостью и пакостью ещё не считались. В 1969 году в Союзе возникла группа Мулявина «Песняры». Можно сколько угодно иронизировать сегодня по поводу этого явления на советской эстраде, однако полагаю, что на тот момент это был прорыв. В это время «Поющих гитар» крепко куда-то задвинули, их не было слышно. «Песняры» играли добротно, умело, качественно. Исполняли то, что позволено было, поэтому какой с них спрос. А мастерами они были хорошими. Триумфально группа ездила по стране, собирая полные залы везде, где бы ни появлялись. Приехали они и в Ростов. На этот раз нам уже вместе с Витей удалось попасть во Дворец спорта. Народу было битком. Концерт понравился очень, но возникла тревожинка, и всё по тому же поводу. Исполнение невозможно было отличить от записей на пластинках. Разница была только в скорости исполнения. Темп на концерте был намного выше, что легко объяснялось естественным желанием артистов побыстрее закончить канитель с концертом и предаться радостям жизни в провинциальном «интуристе». Теперь я не сомневаюсь, что, скорее всего, мы слушали тогда на концерте фанеру. Вообще говоря, начиная с 1968 - 69 года в Ростове постепенно стало назревать нечто особенное для него, поразившее спустя три – четыре года молодежь практически поголовно. В это время, кажется, весной шестьдесят девятого, на левом берегу Дона состоялся первый подпольный фестиваль самопальных рок-команд города. Их было тогда сравнительно немного, но с них по-настоящему всё и началось. Почва в Ростове благодатная для всякого творческого дела, а это дело массового рок-движения расцвело просто-таки буйным цветом. Названия рок-групп передавались на Броду из уст в уста. Участники команд становились людьми популярными и авторитетными. Группы «Неудачники», «Кристалл», «Сказка», «Утренняя роса», «Берендеи», «Дилижанс», «Малыш и братья», «Россияне», попеременно сменяя одна другую в рейтингах популярности, стали культовыми среди молодежи. Очень престижным считалось личное знакомство с кем-либо из известных в городе рокеров. Их лица были узнаваемы на Броду, хождения по нему взад и вперед стали носить осмысленный характер, поскольку обрели цель - встретить кого-нибудь из «великих». У Миши Чернопицкого нашелся двоюродный брат Аркадий, который играл в группе «Берендеи». В Ростове тех лет несколько групп считались сверхкрутыми. Как раз «Берендеи» входили в число этих групп. Обстоятельство родства со столь важным человеком и Мишу самого делало важным. Он немедленно стал среди нас авторитетом в вопросах модных музыкальных направлений и объявил, что самым писком скоро будет примитив. Примитивом он называл исполнение музыки на всём, что издает звуки, например, на тазах и ведрах. Что ему было ещё говорить, если ровно ничего другого купить было невозможно, а пошуметь хотелось. Здесь же его осенила идея создания подпольного бит-клуба. С этой целью Миша, неутомимый странник, облазил десятки подвалов в поисках подходящего для клуба места. Оно обнаружилось не в подвале, под землей, а как раз под небесами. На Энгельса был такой продовольственный магазин, который все называли «милицейский». На чердаке дома, где был этот магазин, обнаружился подходящий чердак с башенкой. Вот тут-то Миша и затеял устроить клуб. Внутренность башенки представляла собой достаточно просторную комнату, захламленную до потолка всякой дрянью. Могучий его энтузиазм объёмом превосходил труды, связанные с очисткой чердака, и работа была проделана. Всего только несколько посиделок удалось осуществить в новом клубе до момента позорного изгнания из него. Все закончилось логично, как и должно было быть. Власть не любила поднебесья наравне с нелюбовью к любому подполью. Клуб прекратил существование, за неимением недвижимого имущества. Надо заметить, что самоуправство Миши ещё легко сошло ему с рук, могло бы быть и по-другому. Боссы комсомола не в силах были противостоять повальному увлечению молодежи западной музыкой, главным образом, роком. С целью придания этому явлению вида хоть какой-то организованности, под патронажем райкомов и горкома стали устраиваться так называемые конкурсы самодеятельности с участием вокально-инструментальных ансамблей - ВИА. Такое идиотское название было тогда вполне приемлемым и даже не резало слух. В канун конкурсов давались указания о том, что можно исполнять, а чего нельзя. В почете у комсы были песни протеста и песни патриотического звучания. Если второй вариант был просто глухим тухляком, то в первом случае оставалась лазейка для исполнения чего-то приличного. Под песни протеста катили практически любые композиции на английском, поэтому «протестушки» были любимы и исполнителями, и слушателями. Протестующими западными группами были и «Битлы», и «Ролинги», и «Криденс», и вообще все, чья музыка была популярна. Бывало, что очень уж хорошая песенка, да спеть её никак невозможно: слова такие, что хоть вешайся. Тогда творились незатейливые стишки на русском, песенку при этом вполне могли обозвать народной ради такого дела, и всё катило. Если становилось известно о проведении подобного конкурса, то народ туда валил валом. Участие же известных в городе групп, в частности «Берендеев» и «Сказки» автоматически делало мероприятие важным событием, пропустить которое было никак нельзя. Стали появляться рок - звёзды городского масштаба. Особо были уважаемы соло-гитаристы. К личностям легендарным относились Путилин и Барилов. Эти персонажи попеременно лидировали в рейтинге популярности. Очень авторитетен был так же некий гитарист Пеньковский, который играл хорошо, но до уровня Барилова и Путилина не дотягивал, так, по крайней мере, считал Миша Чернопицкий. Участвуя в фестивалях и конкурсах самодеятельности, коллективы вынуждены были применять маленькие хитрости, чтобы преодолеть цензурные препоны. Так, Барилов в некоторых исполняемых вещах брал за основу классическую музыку, например, фрагменты оперы Александра Порфирьевича Бородина «Князь Игорь» и делал там нужные публике сольные запилы. Этот ход надо признать удачным во многих отношениях, поскольку он позволял музыканту раскрыться во всей возможной полноте, демонстрировал незаурядный музыкальный вкус исполнителя и сеял среди одичалых в музыкальном отношении масс разумное, доброе, вечное. Площадки, на которых устраивались рок-мероприятия, атаковались публикой по-серьёзному. Дело доходило до участия конной милиции для сдерживания желающих попасть внутрь. Масштаб акций год от года становился всё шире. Первые официально разрешенные конкурсы проводились в Доме культуры завода «Россельмаш», где посадочных мест было относительно немного, и, соответственно, от обилия зрителей яблоку негде было упасть. Позже был приведен в действие Дворец спорта, куда народу помещалось раз в десять больше, но яблокам падать всё равно было некуда – народу скапливалось несметно. Как-то сразу само собой пришло повальное увлечение молодых ростовчан рок-культурой. Это выражалось не только в распространении среди подростков и молодых людей записей модных групп, не только в лавинообразном росте численности вновь образуемых самодеятельных коллективов, но в одежде, прическах, образе мыслей и манере себя держать. Строго говоря, это была причудливая смесь внешних признаков битников, рокеров и хиппи, между которыми молодые ростовчане, интуитивно чувствуя их соприродность, больших различий не усматривали. Мода на джинсу сделалась истерической. Отчего-то идиотски карикатурные манеры распространились среди молодежи крайне быстро и имели некоторое время вид эпидемии. Модным стало слегка косолапить при ходьбе, а стоя, расставлять ноги чуть шире обычного и также имитировать косолапие, направляя носки обуви слегка навстречу друг другу. Я думал, но никакого разумного объяснения этому явлению не нашел. Походки молодых сделались пружинящими, с некоторым подскоком – так ходить считалось модным и правильным. Длина штанин у брюк закорачивалась, чтобы виден был цвет красных, непременно красных носков. Красные носки стали обязательным аксессуаром всякого уважающего себя молодого человека. Если уж не удавалось прикупить джинсы, то хотя бы носки надо было иметь полностью соответствующими ростовской моде. Ботинки не признавались. Ходить надо было в замшевых или вельветовых туфлях рыже-коричневого цвета с простроченным рантом и неострым носком. У молодых людей волосы, разумеется, должны быть длинными, и очень хорошо, если при этом они умели бы играть на гитаре. Вот, в общих чертах, образ героев тех лет. Что касается героинь, то с ними дело обстояло так: очень короткая юбка, стройные ноги и неотвратительное лицо были пропуском в избранную тусовочную среду. Глава восемнадцатая В 1968 году летом мне пришлось пережить длительную разлуку с Витей. Так получилось, что на лето то меня, то его, куда-то усылали отдыхать. И вот первого сентября, когда после каникул мы пришли в школу, я остолбенел при виде Виктора. На нём были надеты темно-синие брюки клеш, рубашка и пиджак приталены, и волосы на голове были длинными. Небесная красота лишила меня покоя. Он был похож на «Битлов». Карманы его брюк сделаны были по-джинсовому. Сбоку вдоль штанин наблюдалась кокетливая строчка, а каблуки ботинок были с высокой набойкой. Причиной преображения послужило летнее знакомство Вити с другом Игоря Гревцова – взросляком и пе-те-ушником. Тот носил длинные волосы, приталенную рубашку и играл на гитаре. Ума можно было лишиться от успеха, каким он пользовался среди малолеток вследствие обладания таким набором внешних примет. Этого героя звали Олегом. Об умственных способностях восемнадцатилетнего молодого человека нетрудно получить представление, если принять во внимание круг его общения, состоявший из двенадцати - тринадцатилетних подростков. Я был принят в этот круг, и мне очень льстило, что в моих друзьях появился взрослый человек, невероятно модной наружности. Мне очень хотелось, как и Олег, отрастить длинные волосы, носить брюки клеш и приталенную рубашку. Витя, как я уже сказал, прибыл первого сентября в школу, уже соответствуя моему идеалу. Я не мог наглядеться на друга. Кроме прочего в нём заметны были превращения и иного плана. Он возмужал. Известно, что случаются время от времени акселераты, опережающие сверстников физическим развитием. Вот таким был и Витя. Он не был крупным и высоким, но казался много взрослее своего возраста. В подростковом периоде подобное опережение кажется преимуществом. Не я один обратил внимание на Витину красоту. Одноклассники рассматривали его с интересом, явно замышляя скопировать элементы модного облачения. Кроме этого случая, Витя никогда не был каким-то особенно модным. По крайней мере, он не принимал никаких усилий к тому, чтобы выделиться одеждой. Витя никогда не стремился перенять модный молодежный сленг, на котором и тогда, и теперь охотно общается молодежь. Говорил он интеллигентно, избегая мата, и даже смешил меня тем, что отъявленных подонков, мразь и отмороженную уличную нечисть называл хулиганами – словом почти ласкательным для этой категории ростовских негодяев. Он продолжал совершенствовать память и быстрое чтение, в результате чего мог теперь, только взглянув на страницу, даже не читая ее, как это наблюдалось прежде, пересказать в подробностях её содержание. Память его касалась как дат, имен и текстов, так и нот и мелодий в равной мере. Он прекрасно и охотно рисовал, отдавая предпочтение графической технике. Рисунки его были профессиональными. Он из множества предметов мог заметить мельчайшую перемену, если мы устраивали ему испытание на внимательность. Разложим на столе несколько десятков предметов, дадим ему запомнить порядок их расположения, а затем что-то меняем местами, или подкладываем новое, результат всегда одинаковый – Виктор безошибочно называл перемену. Обладая незаурядными данными, он никогда не настаивал на своём превосходстве в среде друзей. Напротив, скорее всего, его удовлетворяло не лидерство в компаниях, а роли мало заметные, второстепенные. Он не настаивал на своём, если возникало противоречие желаний, чем заняться или куда сходить. Благодаря этому Витя Петров, несомненно, был очень комфортным спутником и компаньоном. К его необычности и я, и круг близких друзей привыкли настолько, что не замечали ее, считая Виктора таким же, какими были мы сами, что, несомненно, являлось великой дерзостью. Он был не таким, как мы, он был гением. Я сказал уже, что заметил перемену в друге, случившуюся за лето – он возмужал. Щуплый с виду и очкарик, он вдруг выказал столь недюжинную физическую силу, что поразил сверстников, подтянувшись на одной руке подряд пятнадцать раз. Этот результат и теперь меня впечатляет. Попробуйте повторить – и поймёте мое удивление. На двух руках он легко подтягивался очень много раз. Но из любви к точности не скажу, сколько именно - позабыл. Упражняться таким образом не было для него благом. По причине занятий музыкой вещи эти не совместны. В первые же дни школьных занятий нас ждало приключение. Друг Олег рассказал, что под Ростовом, то есть не за городом, а прямо под улицами, находятся ростовские катакомбы, куда имеется вход из парка Горького. Надо ли говорить, что поход туда в ближайшее же время стал нашей целью. Собственно, мы и не откладывали посещения подземелья и отправились туда немедленно по получении этой важной для мальчишек информации. Но, обнаружив вход в нижней западной части парка, прямо около одного из фонтанов, и спустившись по крутой лестнице вниз, мы ясно поняли, что без специального оборудования нам там делать абсолютно нечего – сплошные потемки. В кинофильмах частенько показывали горящие факелы. Они горели нескончаемым пламенем, как газовые горелки. Этот предмет давно приковывал к себе наше внимание, и мы с Витей затеяли изготовить факелы для похода по подземелью. Более остального завораживала именно их способность долго-долго гореть. Такое впечатление, по крайней мере, складывалось от киношных факелов. Как они делаются, ни я, ни Витя не знали. На выручку пришел мой сосед Сережа Гуркин. Он пояснил, что к чему, и мы все вместе взялись за дело. Оказалось, что наш инструктор сам толком ничего в этом деле не понимает, но дело шло и без него. Мы растопили на костре гудрон и заготовили солярку. Процесс предусматривал погружение в расплавленную смолу слоев намотанной на палку пакли, смоченной до этого в солярке. Получался как бы слоеный пирог – солярка, смола, солярка… Факелов мы заготовили несколько. Потом оказалось, что поджечь их было делом почти невозможным, но это после. Пока мы просто готовились к интересному приключению. В дополнение к факелам потребовалось приготовить фонарики – они, как понятно, представляли собой менее романтический, но зато более надёжный источник света в походе по катакомбам. Когда всё было готово, мы отправились к входу. Странно, что он всегда был открыт. От паломничества туда толп любопытных катакомбы спасало то, что мало кто знал о существовании этого входа из парка. Спустились. Стали разжигать факелы. Извели на это целый коробок спичек и едва смогли зародить на поверхности оголовка факела маленький язычок синего огонька. Он потлел так немного, да и разошелся постепенно желтым чадящим пламенем. Стало светло. Мы находились в тоннеле со сводчатым потолком. Пол представлял собою канаву с тротуаром. По канаве текли нечистоты. Гордым словом катакомбы мы обозвали городскую канализацию с ливневыми стоками. Тогда это не имело никакого значения, надо было начинать исследование. Мы выбрали западное направление и двинулись направо от входа. Тоннель, петляя, вел в сторону вокзала. Периодически к главному руслу справа и слева подходили меньшие по размерам тоннели. Думаю теперь, что это были уличные отводы. Идти нам пришлось довольно долго, до момента, пока впереди не показался дневной свет. Метров через триста мы уперлись в металлическую решетку, за которой разглядели каменное русло Тимернички. Канализация со всеми своими прелестями приходила к знаменитой ростовской речке-вонючке. Обратный путь ко входу показался намного короче. Первый факел к тому времени уже давно погас, но от его пламени уже горел в руках следующий. Решено было обследовать восточное направление. Отправились налево. Это направление изобиловало ливневыми решетками на потолке свода. Через них в тоннель проникал свет и шум улиц. По нашим прикидкам, мы дошли до Ворошиловского, когда обнаружили широкие отводы от главного русла, ведущие вправо и влево. Пошли влево. Тоннель здесь оказался узким. Крысы толпами убегали от нас в темноту неизведанного пространства. Очередные рукава справа и слева всё подходили и подходили. Мы не рисковали менять направление, опасаясь сложностей с навигацией на обратном пути. Скорее всего, мы шли бы так ещё очень далеко, если бы не обнаруженная нами находка. Прямо поперек русла вонючего ручья возникла перед нами помоечная кровать, застеленная разным тряпьем. Возле нее стояло подобие тумбочки. Вокруг валялись консервные банки и крышки от водочных бутылок-бескозырок. Мы обнаружили чье-то логово. Воображение, и так перевозбужденное фантазиями, разыграло перед нами картину кровавой расправы над пришельцами, посягнувшими на покой жителей подземелья. Понятно было, что на обратном пути мы имели шансы повстречать хозяина кровати. Это никак не входило в наши планы. Назад мы неслись так, как на олимпиаде бегают стометровку. Только выйдя наружу, мы почувствовали облегчение. После того раза мы ещё не однажды посетим катакомбы, но уже в многочисленной компании ребят и с полным набором холодных вооружений. Будучи совсем уже взрослым, в один из своих приездов в Ростов я поинтересовался, есть ли теперь этот вход в подземелье. Оказалось, что он всё там же, но надежно закрыт, и проникнуть туда сейчас нет никакой возможности. Это и к лучшему – город целее будет.