Глава пятая Ростов и тогда, и теперь – город слухов, легенд и сплетен, он так устроен. Вследствие тесноты общения слухи и легенды составляют часть бытия ростовчан. К примеру, ляпнул однажды кто-то, что граница Европы и Азии проходит по руслу Дона именно в городской черте, и живёт с тех пор эта глупость, передаваясь из уст в уста. Не вытравить её теперь никакими разумными силами. Совсем недавно в одной из малобюджетных телепрограмм довелось вновь услышать эту ерунду из уст ведущего. Он, бедняга, делал репортаж из предместий Ростова, пообщался, видимо, с местными знатоками краеведения и попал под влияние их патриотического темперамента. Заодно он сказал, что легендарный остров амазонок – это не что иное, как Зеленый остров, образованный двумя рукавами Дона прямо в городской черте. Хотя, глядя на ростовских барышень, под эту гипотезу так и просится одно очень очевидное, но не вполне научное основание. Или вот ещё: я помню, как на полном серьёзе говорили, что когда начнётся война с Америкой, то нас будут бомбить вторыми после Москвы. Кто-кто, а американцы-то наверняка знают истинную значимость нашего города. Значение часового завода как объекта секретнейшего сильно преувеличивалось горожанами. Бытовала версия, что только благодаря этому заводу нас так боятся в мире. Мол, там такое делают, что никому и не снилось. Весь завод спрятан под землёй, то, что находится на поверхности, это только для маскировки, все, кто там работают, сами ничего о самом главном не знают. Есть там секретные цеха, так вот они-то и есть главный государственный секрет. Туда пускают не всех сотрудников, а только самых секретных. Они дали клятву молчания, дали подписку, и секрет этот не выдадут. Ходил слух ещё и о том, будто американский Сан-Франциско – это точная копия Ростова. Кстати, этот слух хоть и лишён всяких оснований в градостроительном смысле, но, будучи в знаменитом городе штатов, я реально прочувствовал некоторую его схожесть с Ростовом. С глубоким удовлетворением могу констатировать то, что хоть Сан-Франциско и знаменит, и хорош собою, но Ростов точно ничем не хуже. И даже то, что в Сан-Франциско имеются знаменитые на весь мир, изумительно вкусные калифорнийские крабы, ничуть не даёт ему никакого преимущества, поскольку в Ростове имеются раки. Эти раки, надо сказать, вообще не имеют вкусовых аналогов и представляют собой уникальный, бесподобный продукт, лучше которого нет ничего на нашей планете. Бытовал слух, что точно под Ростовом походит некий гигантский разлом земной тверди, который особым образом влияет на жителей. Да мало ли чего ещё не говорили. Вот, например, железнодорожный разводной мост через Дон в Ростове (это сразу за главным вокзалом в сторону Батайска) такой, что таких, как он, только два во всей Европе. Какими уж там критериями мерился ростовский мост со всеми другими мостами Европы, неведомо, но факт тот, что слух был стойким и в него охотно верили. Ворошиловский же мост через Дон вообще склеен из отдельных бетонных частей специальным секретным клеем. Сделано это было в своё время для проверки клея, то есть для эксперимента, не рухнет ли. А уж сколько, по мнению ростовчан, в Ростове находится всего уникального, единственного на весь мир, или, на худой конец, единственного в Европе, самого большого, самого редкого, самого необычного и пересказать нельзя. В этой милой привычке всё преувеличить и безвредно привирать усматривается особенный патриотизм горожан, всегда готовых во имя любви к родному городу раздвинуть тесные для них пределы правды, найти в любом городском явлении повод для легенды и гордости. Среди таких легенд на одну мне хотелось бы обратить ваше внимание. Речь среди горожан шла о том, что Центральный ростовский рынок необъятен и уникален и что он второй по размерам в Европе. При этом по поводу первого легенда ясности не давала. Однажды от своего одноклассника, ярого патриота и записного выдумщика, я в очередной раз услышал именно эту байку о невиданных размерах ростовского базара, и что он второй такой в Европе. Представился случай у знающего человека поинтересоваться: а где же первый? Ответ последовал столь же подозрительный, сколь и короткий: в Париже. Хоть я и не имею ничего против Парижа, но почему-то тут же вслух позволил себе усомниться в правоте такого утверждения. Мне представился Париж, я мысленно примерил к нему ростовский рынок, но только ещё больший по размерам, с его подводами, лошадями, цыганками, корзинами, рыбой, толчеёй, и мне без всяких специальных справок стало очевидно, что нет там и не может быть такого роскошного базара. Своими соображениями я поделился с другом. Он задумался и немедленно поменял Париж на Вашингтон. А рынок в Ростове и впрямь немаленький. Но что такое его размеры в сравнении с другими его достоинствами. Кто побывал там хоть раз, меня поймёт, а кто бывает там часто, тот и сам знает, что это за особенный мир - ростовский рынок. Здесь территория непростая. Боюсь, не достанет у меня умения и красок описать всю роскошь этого южного рынка, атмосферу его запахов, звуков, его своеобразную, неповторимую эстетику. Это город в городе. На рынке есть главная улица, есть и переулки. Здесь действуют старинные порядки и правила честной и весёлой торговли. Купить что-либо на ростовском базаре – это не акт, а процесс, своего рода церемония, подчинённая давно сложившейся традиции общения покупателей с торговцами. «Без уступки нет покупки» - это правило номер один. Зная его, народ усердно торгуется даже по пустякам и выторговывает своё. Радость от такого обретения невидимым, но ощутимым образом накапливается в атмосфере рынка, лишая эту атмосферу сугубой купеческой деловитости и делая её игриво весёлой. Фирменными товарами рынка на протяжении многих десятилетий были и остаются раки, рыба, подсолнечное масло. Здесь, конечно же, есть и яйца, и мясо, и соленья, и мёд, и фрукты с овощами, и молочные товары в изобилии и такого качества, что только поискать. Но раки, рыба и подсолнечное масло, ищи не ищи, а здесь лучшие в мире, таких больше нигде не найдёшь. В целом рынок лишён хамства. Притворная, неживая приветливость персонала современных модных бутиков – это изобретение ПИ-АР-дегенератов. Такая нафталиновая вежливость не имеет ничего общего с живейшим творчеством рыночных торговцев, зазывающих к себе покупателей. Их призывы к дамочкам хоть и имеют под собой корыстную основу, но, помимо того и в первую очередь, рождены искренней любовью к процессу, полной вовлечённостью в него и преданностью своему делу. Поколения, династии торговцев взращены в пределах этого рынка. Здесь не редкость, если торговля за прилавком становилась не просто семейным, а родовым делом, занятием всей жизни не одного, а нескольких подряд поколений, когда место за прилавком передаётся по наследству от старших младшим, как родовое имение. Годами поэтому можно было наблюдать одни и те же лица продавцов на одних и тех же местах. У входа на рынок со стороны Храма раньше рядами стояли точильщики. Эта каста мастеровых периодически покидала свой пост у рыночных ворот и в поисках работы рассеивалась по дворам и подворотням Багатяновки. Хорошо помню, как впереди точильщика нёсся по улице его громкий клич: «Ножи, вилки, ножницы точить!» Навстречу призыву со всех углов сбегались мальчишки, толпой сопровождая ремесленника. Тот заходил во двор, снимал с плеча деревянный самодельный станок со шлифовальными камнями и лохматым тряпьём для проверки остроты ножей и ножниц. Станок похож был на швейную машинку «Зингер», поскольку приводился в движение педалью с кожаным приводом. Когда точильщик начинал работу, то из-под камня летели искры, похожие на салют. Нам нравилось смотреть на это. Точильщики заходили во дворы довольно часто, но всё же местом их постоянного пребывания была площадь перед воротами рынка, где их собиралось много, и каждому находилась работа. Затачивались топоры и ножи мясников, хозяйки несли сюда свои кухонные ножи и всякую всячину, требующую наладки, и пока сами они бродили по рынку, вся их утварь приводилась в порядок. В точильном ряду с раннего утра и до закрытия рынка ни на секунду не смолкал равномерно зудящий звон от работы камней, летели искры по сторонам, происходила работа, составлявшая часть рыночной жизни, добавлявшая в общую палитру рыночного пестроцветья свой очень важный оттенок. По соседству с точильщиками трудились жестянщики. Листы жести в их руках кроились ножницами по металлу и так здорово обрабатывались молотками, что на глазах у изумлённой публики тут же возникали тазы и корыта, печные трубы и всякая другая пригодная в хозяйстве всячина. В ремесленных рядах много было инвалидов войны. Глядя на этих несчастных искалеченных недавней войной людей, я не понимал тогда ещё ни их трагедии, ни их подвига. Некоторые из них, лишённые ног, передвигались на самодельных тачках, отталкиваясь от земли деревянными ручками. Не имея должной заботы со стороны государства, они находили себе посильное занятие, что бы прокормиться. Я сказал уже, что в целом атмосфера на рынке спокойная и доброжелательная, однако случаются и скандалы. «Хабалка», - вам доводилось слышать это слово? Так вот, большим везением будет попасть зрителем на скандал с участием ростовских рыночных хабалок. Не думайте, что профессионально ругаться – это простое дело. Ничуть не бывало. В базарной ростовской ругани не так уж просто преуспеть, если не иметь навыков профессиональных хабалок. Они своего рода солистки, мастера жанра. По совести говорю, что подобное шоу, поставленное на коммерческой основе, имело бы сценический успех. Побранка двух опытных хабалок – это эстрадное представление, спектакль. Два кобеля на привязи лаются между собой с меньшим азартом, чем ругаются хабалки. Голос, темп, натиск, подбор бранных слов, коим подобных и не сыскать сразу, жестикуляция и мимика – это не полный арсенал хабалок. Доказательством правоты во время скандала на моих глазах в руках у хабалки сделалась вяленая рыбина, которая полетела в качестве аргумента прямо в лицо соперницы. Та ответила селёдкой из деревянной бочки. Перестрелка сопровождалась выкриками встречных характеристик друг другу, которые если бы были кем записаны, так вошли бы в золотой фонд русской словесности. Боже упаси пробовать ругаться с хабалкой человеку неопытному. Инцидент будет иметь вид поединка Тайсона с годовалым младенцем. Нокаут вы получите, ещё не успев раскрыть рта, я вас уверяю. Хорош ростовский рынок, очень хорош. И пусть он не первый по размерам, пусть в Париже рынок больше, но зато он единственный такой и неповторимый. В этом я убеждён и смею вас в этом авторитетно заверить. Глава шестая Архитектура города поистине уникальна. Нигде в мире вам не встретить таких милых домиков, какими богат Ростов в своей исторической части. Не шучу, любая столица в мире не отказалась бы украсить свой центр шедеврами ростовского зодчества. Пройдитесь хотя бы по Садовой от Ворошиловского до Буденовского да посмотрите хорошенько по сторонам, уверен, вот тут же со мной и согласитесь, что любая столица не отказалась бы от таких домиков. А до чего же хороши домики не на центральных улицах, а туда, ближе к Дону. Нет среди них ни одного одинакового, а всёравно все похожи, и каждый родня другому. Если присмотреться, то везде почти обнаружишь стеновую кладку из ракушечника вперемешку с кирпичом. Похоже, что дома не проектировались до строительства, а строились по месту впритык к другим домам, повторяя изгибы уже готовых и втискиваясь в любое свободное пространство между ними. Каждый дом – это и ручная, и умственная работа, штучный продукт, в каждом – мысль творца, его мастерство, его душа. Часто ростовские домики лишены симметрии, а окна их могут возникать на боковых фасадах то там то сям, в местах, где и представить себе невозможно, не отвечая никакой правильности, но подчиняясь только удобству внутреннего расположения помещений. Трудно высказать причину, по которой активно думающим и не чуждым восприятию красоты людям с тонкой душевной организацией нравится разглядывать предметы ручной работы. Я знаю таких, кто может подолгу крутить в руках простую деревянную ложку, вырезанную, бог знает, когда и кем, находя в этом предмете особую красоту. Или, скажем, колесо телеги, нашедшее теперь популярность в качестве предмета интерьера в ресторанах, разве оно не имеет своей особенной красоты? Да что колесо, возьмите хотя бы старинный кованый четырёхгранный гвоздь или подкову, и то есть на что засмотреться. А тут целые дома, да ещё в каком изобилии, стоят себе, мало кем понятые, чудесные, украшают город и ждут своей участи. Люблю эти домики сердечно, они изумительны, и нет им равных. Едва ли не интереснее самих этих домиков их уютные внутренние дворики – непременный атрибут всех по-настоящему хороших домов, где бы они ни находились. Заплетённые столетним вьющимся виноградом, тенистые под кронами раскидистых акаций и каштанов, они приспособлены к тому, чтобы обласкивать своим видом глаз любого наблюдателя. Полуденный летний ростовский зной бессилен против их разумного устройства, когда ни один солнечный луч не обожжёт землю и не вырвется из плена их густой многоярусной зелени. Все окна обращены во дворик, и ни одно не хранит тайн. Звуки кухни и звуки музыкальных гамм, смешиваясь с детским плачем, семейными разговорами и музыкой магнитофонов, струятся из них неспешно, никого в отдельности не касаясь и никого не раздражая. Раскрытые окна и двери квартир стирают границы приватности, одаривая окружающее пространство духом домашности, атмосферой глубокого взаимного доверия соседей друг к другу, основанному на многолетней давности отношений. В глубине этих двориков не тронутые дуновением ветра ароматы славят искусство хозяек, вызывая гастрономические грёзы о борще, о жареной рыбе, о пеночках с клубничного и малинового варенья. Старина здесь хозяйка, и какими бы приметами нового ни отмечались окна и двери, и сами жители, с годами не исчезает особенный, неповторимый дух этих милых ростовских двориков с детскими колясочками, лавочками и вечно сохнущим бельём на верёвках, растянутых между деревьями. Тёплыми и тёмными, по-южному ранними вечерами сюда, на свет дворового фонарика, слетаются и роятся вокруг него облака мошкары, ничем не досаждающей завсегдатаям дворовых посиделок. Голуби сотнями занимают места для ночлега на карнизах под крышей. Цикады и сверчки разных калибров с начала сумерек заводят в траве свой ночной трезвон, да так звонко, что все иные звуки с этого момента доводятся прямой родней тишине. Сидят на лавочках и ведут беседы старинные приятельницы – соседки, покрывает землю вокруг них шелуха от семечек, и стучат по маленькому столику под фонарём доминошные костяшки. Спокойным светом светят внутрь двора вечерние окна. Здесь же и чей-то телевизор как знак благосостояния и наравне с этим щедрости, принесён из дому для общего пользования. У раскрытых настежь дверей спят дети, вынесенные в кроватках во двор на свежий вечерний воздух, а собаки и коты пребывают в вечернем перемирии у ног своих хозяев. Тихо и привычно течёт вечерняя жизнь. Ничто не нарушает покоя старинных ростовских двориков в часы долгих летних вечеров, ничто не меняет годами сложившегося в них уклада неспешной размеренной жизни. Я хорошо помню десятки таких двориков, в которых жили мои друзья, знакомые моих родителей. Целый квартал их располагался прежде на Энгельса, там, где теперь построено здание театра музкомедии. Кажется мне, что душа города живёт именно в этих маленьких дворах. Пока что не все они уничтожены глупым обновлением. Пока живы ростовские дворики, жив и Ростов, пропадут они – пропадёт, исчезнет дух великого южного города, и станет он уже не великим, а обыкновенным. Глава седьмая Милый, милый город Ростов. Всё здесь в избытке, ни в чём нет недостатка. Любым типажам человеческим найдёте вы здесь их крайнее проявление. Даже такие уроды рода человеческого, как маньяки, будь они трижды прокляты, здесь, в Ростове, и то какие-то особенные. Однако ни о Толстопятовых, ни о серийных убийцах и вообще ни о каких знаменитых ростовских урках я здесь писать не стану. То, что Ростов – «Папа», и так все знают, это не предмет гордости и не объект ностальгии. У города и без этого традиционного набора есть чем гордиться, он имеет куда более интересные особенности, за которые его невозможно не любить. Очень старательно во все времена ростовчане заботились о своём облике. А тогда, в шестидесятые, семидесятые годы, и подавно, так-как заняться больше было нечем. Не стоит и говорить, что продвинутая ростовская публика поголовно следовала моде. Это, я полагаю, понятно и без моих пояснений. Одеться по моде значило доказать свою принадлежность к числу необыкновенных, продвинутых. Следование моде выглядело забавно в те годы хронической скудости прилавков, призванных торговать ширпотребом. Купить что-то приличное и качественное без блата в обычных магазинах было невозможно. Те, кому по роду деятельности приходилось бывать за границей, привозили оттуда, главным образом, шмотки. Хорошие вещи были своеобразной валютой. Вполне возможно было поносить пиджак год – полтора, а затем продать его за те же деньги. Джинсы за свой век могли поменять, таким образом, трёх или четырёх владельцев. Для них вообще не существовало такого понятия как старость. Натуральные дублёнки в конце шестидесятых были предметом, о котором все слышали, но никогда не видели. В 1968 году в СССР завезли из Чехословакии синтетические пальто коричневого цвета с белым воротником из искусственного меха. Ткань была крупной лапшой, фасон модный. Эти пальто в Ростове считались дублёнками долгое время и были страшно модными. Их носили многие уважаемые люди. Мой одноклассник Юра Шкурихин был первым человеком, от которого я услышал слово «дублёнка» и получил при этом пояснение, почему эти пальто и есть дублёнки. Он сказал: «На ткани теснёные полосочки чередуются одна за другой, то есть дублируются – вот поэтому и название такое – «дублёнка». После почему-то именно эти пальто с особой охотой очень долгое время носили цыганки. Только в начале семидесятых с терминологией всё наладилось. Это произошло по причине появления настоящих дублёнок. Они возникли на улицах внезапно, в крайне небольшом количестве. Даже те, кто был готов к их восприятию, часами тренируя себя над страницами иностранных журналов, и те испытали потрясение. Об остальных и говорить нечего. В Ростове не зазорно, встретившись с интересным объектом на улице, таращиться на него, а затем ещё и развернуться ему вслед. Те, кто первыми надел дублёнки, были обречены на подобное проявление внимания к себе. Настоящих дублёнок в свободной продаже, разумеется, не было. Их стали заменять армейскими тулупами. Изделия перешивали, укорачивали, выбеливали, красили, пришивали к ним фирменные этикетки и пуговицы, короче, делали из них настоящие дублёнки. Карикатура, то есть то, что получалось в итоге, вполне устраивала, поскольку хоть как-то походила на предмет страстного вожделения. Рубашки, обувь, носки, брюки, часы и, конечно же, джинсы были в те времена индикаторами благосостояния в гораздо большей мере, чем теперь. Быть одетым по-советски в молодежной тусовочной среде обрекало на невнимание со стороны противоположного пола. Вследствие сложившегося противоречия, с одной стороны, для успеха требовались фирменные вещи, но, с другой стороны, их негде было взять, народ вынужден был заниматься самодеятельностью – творить, выдумывать, пробовать. Мой знакомый, впоследствии известный городской сумасшедший, по случаю достав французскую демисезонную куртку, спорол с её подкладки фирменный лейбл (всё равно изнутри его никто не видит) и пристрочил его на самодельные брюки к тому месту, где на джинсах пришивается лейбл. Получилась якобы, фирменная пара. Подобные уловки модников применялись постоянно. Мой одноклассник вырезал из рекламного буклета швейцарских часов циферблат, разобрал свои часики, зашкурил на них циферблат до полностью ровной поверхности и наклеил на него бумажку. Получились швейцарские часы, которые нарисованными стрелками всегда показывали десять минут одиннадцатого, а старыми реальное время. Чушь, конечно, невообразимая, но зато издали его часы смотрелись как фирменные. Когда невозможно было купить красные носки, а некоторые просто не представляли, как без них можно прожить, то приобретались женские или детские гольфы любого цвета. Эти гольфы вымачивались в хлорном растворе, после чего они теряли свой изначальный цвет, затем их красили в красный (продавались тогда специальные краски для ткани). Хорошего красного достигнуть таким образом не удавалось, но что-то похожее всё-таки получалось. Эти носки красили потом всё подряд, от ног до туфель. Их ни в коем случае нельзя было стирать вместе с другими вещами – всё можно было испортить. В итоге, после трёх стирок носки теряли цвет и требовали новой процедуры окрашивания. Вечерние дефиле по улицам готовились модниками и модницами с особой тщательностью. Стоило войти в моду мини-юбкам, как ростовчанками немедленно была внесена поправочка в мировую тенденцию. Они укоротились до такой степени, что бесстыдство, как мера длины юбок, было оставлено далеко позади. Соответственный подход был и к употреблению дамами косметики. Польская «Полена» не потрудилась снабдить свою косметическую продукцию: тушь для ресниц, пудру, тени и прочее – специальным предупреждением, что эти упаковки рассчитаны не на единственное разовое употребление и что ими можно и желательно пользоваться многократно, вот и вышел конфуз с ростовскими девушками. Наряды раскрасавиц всех возрастов сплошь были модные. При этом вещи, которые удавалось за бешеные деньги купить у фарцовщиков, надевались вперемешку с самодельными изделиями, потрясавшими воображение смелостью замыслов и одновременно простотой исходных материалов. Некоторые барышни и молодые люди сильно рисковали, полагаясь на собственный вкус, поскольку не все хорошенько понимали, что вкус молчит, а безвкусица кричит. Но, к счастью, отсутствие вкуса – это анестезия от эстетических мучений, поэтому большинство и тогда, и теперь гарантированно избавлено от этих мук и чувствует себя превосходно. Представления ростовчан и ростовчанок о прекрасном, реализованные в рукоделиях, массовым порядком попирали общепринятые нормы, корректируя их к лучшему. В конце концов, постепенно сформировался собственный местный стандарт в оценке любых норм, касающихся вопросов моды. Для горожан эти нормы во всём недостаточны, и если к тенденциям в моде подойти по-южному творчески, то есть преувеличить всё, что возможно, то окажется как раз хорошо.