Поэт живет без эполет, Но от души идет сиянье. В нем отразился Высший свет. Талант – не ум, талант – не знанье, А – несомненно – Божий дар, Что сплавлен с горестной судьбою. Ведь истинный – душе – радар Дается – как оружье к бою. Дар изостряет слух, и взор, И ритм, и восприятье слова. Поэзия не ткет узор, А судит честно и сурово. Не так метафоры важны Как четкое мировоззренье: Кто ты – для мира и страны? А с кем сразишься в исступленье? Кто видится тебе врагом? Реальный враг иль наважденье... Ну, что ж, поговрим ладком... Прочтите, вот – стихотворенье: * * * Вся жизнь уместилась в моей анкете: Все, что мучило, что болело, Все, чем был занят на белом свете – Личное дело! Воспризводит корявый почерк Дорог изгибы и перевала: За каждою строчкою – целый очерк, Который время в себя впитало. Я -- на странице, как нга экране Строка – к строке – на имходе дня. И пониманье, что все же станем Далеким прошлым, гнетет меня. И с новой силой горит желанье – Оставить людям не только строки, А все, что было: мое страдань, Мое сомненье, судьбы уроки. Всю жизнь вместила одна страница: Все, что мучило, что болело... Да нет же, нет же – не уместиться Личному делу – в «Личное дело»! И потому я пишу поэму – Как комментарий к судьбе поэта. Она типично, но все ж – не схема: Благодарю я судьбу за это. Здесь и ниже выделены полужирным курсивом фрагменты поэмы Георгия Зайцева «Личное дело» Тамбов. А в часе на авто – Райцентр Сосновка. Он столица Для Правых Ламок, где никто Особо мною не гордится. Гордиться станут мной потом. Пока что в зыбке, несмышленыш, Я оглашаю дедов дом. Пока что мне дано оно лишь - Сопенье, плач, рыданье, ор -- Возможность самовыраженья. Послевоенный детский хор – Победы знак и возрожденья. О Правых Ламках. В первый раз Век восемнадцатый в ревизских Небрежно помечает нас Тамбовщины казенных списках. Аж в девятнадцатом году. Возникли, значит, много раньше. Не раз в военную беду Ввергались. Так прошу -- не рань же, Судьба, заветное село... Служилые и крепостные... Для них неспешно время шло... Потом сюда, в края лесные, Укрылись от властей скопцы... Мы Родину не выбираем. На теле Родины рубцы, Как на своем воспринимаем. Послевоенное село, Где Ламочка-река струится – Оно мне дорого зело, Понеже в нем пришлось родиться. В селе есть почта и колхоз. Орут коровы на восходе. Жизнь повоенная всерьез Ломает на противоходе. Я впроголодь живу, расту, Прозрачно тонкий, тихий, кроткий, Подобный чистому листу, Без радости – полусироткой, Поскольку мама без отца Меня на ножки поднимала... Какая доля ждет мальца? – Над колыбелькою вздыхала... . Стиль телеграфный: «Пошел учиться...» Родная школа, учитель, парты, Моих друзей закадычных лица. Два полушария-глаза карты. Голодные годы после войны, Но мы – худющие пацаны – Читаем громко стихи о воле, О вечной боли, о трудной доле. В «Крестьянских детях» -- России дети Еам говорили о том, что мы Живем недаром на белом свете Сейчас; оттачиваем умы. ... Урок окончен. Суббота ныне. Нас поджидают дела лесные. В леса – на санках: дровав нужны! Г-голодно, х-холодно после войны! Я знаю, мама моя права, Что словно воздух нужны дрова, Что лютый холод задушит нас... Ходил тогда я в четвертый класс... Чтоб одарила печка теплом, Шел по сугробам я напролом: Искал сухие дрова в лесу, Сквозь время – бремя забот несу. Тяжкое бремя, горькое время Печка гудела – «Личное дело»... Ты, детство раннее, прости, Твои не оглашаю весны... Я был уже лет десяти, Когда в село приехал крестный. Он ранее меня любил И мне лишь уделял вниманье. Но в этот раз с женою был... Я ревновал к ней, а старанье Привлечь внимание его, Мне не давало результата: Вниманье – ей, мне – ничего. А я ведь главным был когда-то. И на молодку осердясь, Решил помститься ей частушкой. Вот вечеринка собралась, Я выскочил на круг востушкой: Ой ты, крестный дорогой, Не хвались своей женой: У ней титечки на ниточке, А пупочек-то льняной. И я стяжал большой успех. Все хохотали доупаду, А молодая – громче всех – И пряник мне дала в награду. Во мне проклюнулся поэт. Потом писал стихи для школьных – По красным датам – стенгазет, Немало написал прикольных. Потом районка их брала – Они печатались в Сосновке. И знаменитостью села Я стал, хоть часто и неловки Негладки сочетанья рифм... Но постеменно обретаю И ясный слог и четкий ритм, Метафоры в строку вплетаю. Село родное – пьедестал Полета детских грез вне рамок... До аттестата дорастал Я в школе Третьих Левых Ламок, Что старше Правых, если брать В расчет писцовые затесы. Здесь будут наизусть читать Когда-нибудь мои стихозы. За буквой – буква: «Работать начал...» Всего два слова, но это значит, Что я подростком пошел в поля, Меня тянула к тебе земля. Она дышала, она ждала, Она решала судьбу села, Она творила судьбу мою – И сотворила – на том стою... Пыль полевая – она везде Понабивалась и в рот и в уши. Взросленье сердца на борозде И труд, врачующий наши души. С остервененьем тяну рычаг – Вписаться надо на повороте, Свинцова тяжесть в моих плечах, Еще не скоро конец работе. Привозят ужин – я лежа ем: «Дозаправляемся» -- я и трактор. И снова пашем, покажем всем Свое упорство и свой характер. Работа сутками – не пустяк: К рассвету ближе – уже кемаришь На этих мизерных скоростях Она упряма – степная залежь... А тело упасть на траву хотело – Оно звенело, оно гудело На пртяжении страдных дней И становилось чуть-чуть сильней. Ну, а душа, уставая, пела: «Личное дело». Как хлеб родится – только миф -- Для не бывавших вне столицы. Я с гордостью беру в актив Судьбы колхозные страницы. Не суетись, не суесловь, У мудрых спрашивай совета... Что значит первая любовь Для становления поэта? Помнишь девчонку? Не шла, а летела, Крыльями платья шурша в тишине. Как говорила смеялась и пела Девочка эта!... Все словно во сне: Сердце мое – воробей на холодк – Сжалось в комочек и ни гу-гу! Ах, до чего ж тогда были мы молоды!... Юность – иголкой в большом стогу... Я непонятныи волнением скован. Завтра записку я ей напишу, Как я люблю, как люблю! Ну, словом, Все по порядочку ей расскажу... Вздрогнула в садике старая вишня – И обрывается ниточка грез. Как же так вышло – стал третьим лишним: Это мой личный, жестокий вопрос. Мне и теперь вспоминается часто Та всколыхнувшая душу. Весна, Слово «Прощай!» . Им короткое счастье Перечеркнула беспечно она. Помню – тогда я дошел до предела, -- Жить не хотелось, страдание. Боль. Миг постижения: личное дело – Самая первая в жизни любовь! Перестрадай, перетерпи И то, и многое другое. И над строкою покорпи – Она тебя утешит в горе. Теперь уже полна строка Тех чувств, от коих нервы тонки... Зато затронет земляка Стихотворение в районке. Еще виток – и шлешь на суд Стихи в армейскую газету. И вот уже внимает люд Сержанту Зайцеву. Поэту... Пишу заученно: «Служба в армии...» Перед глазами – дороги дальние, Отлично помню колонны ротные, От пыли серые, от бега потные. Снаряды помню в два пуда весом – Я их разглядывал с интересом. Моя задача – попасть в мишень, Но как в копеечку – в белый день. Потом на стрельбище первым выстрелом Разил мишени я смутно-быстрые. Меня похваливал старшина: -- Пару сапог сберегла страна... – Как в кинохронике – марш к границе И танков длинные вереницы, И вот у Эльбы мой танк завяз: По горло -- то есть под башню – грязь. Да, было трудно вот здесь отцам, Снимаю куртку и лезу сам В густую жижу, ряну тросы. -- Не вешать, черт побери. Носы! – Кричу ребятам. Тянусь к крбкам. Ох. Достается моим рукам! Иголки троса во мне кричат, Мои занозы кровоточат, Но надеваю я трос на крюк – Уже не чувствуя боли рук. Рванули танки в десяток тяг, Сейчас не кто-то, болото – враг. У капитана лицо, как медь: Машину сгубим – ему седеть. Танк стоит дорого: будь здоров! – С полсотни новеньких тракторов... Но выплывает из грязи танк... И вновь дорога. И гром атак! А руки словно в огне горят, Но как оставишь одних ребят? Ученья наши – не в парке тир, А я не кто-то, я командир: Терпеть – и точка! И вот привал Наш санинструктор меня «клевал» Иглою тонкой, как волосок... В мозгу и в сердце тот марш-бросок: Дороги трудные. Команды зычные, Чирокой вошедшие, в «Дело личное»... ... Погоны сняты и значки, Забыты напрочь ПТУРСЫ-НУРСЫ... Что дальше делать, «старички»? Подготовительные курсы. Здесь Петя Паршиков, матрос, Солдат Геннадий Кулифеев Хотят в студенты – не вопрос. Судьба служилых корифеев Друг к другу тихо подвела. В характеры всосалась служба И ждут великие дела... Залогом достижений – дружба. Она сплотила с первых дней. И закосневшие в уставах Мозги отмякивали в ней, В ее сурово-нежных лапах. В спряжениях и падежах, Как в детстве, и в ушедших датах... Экзамены – серьезный шаг. Но в нас, матросах и солдатах Уже отмякшие мозги – И мы врываемся лавиной В наиглавнейший вуз Москвы, Столицы радостно любимой. На Маркса в тихий флигелек Мы поутру заходим чинно... А кой же бес меня повлек В общагу? Там живет дивчина, В которой темперамент бьет Молдавский, страсть ее сжигает. Она ее губами пьет, Она меня ошеломляет – И до скончания веков Она осталась эталоном, Как надо тешить мужиков Губами и кипящим лоном. И мне в себе не удержать Воспоминания об этом. Мне хочется лететь, бежать И – все же я рожден поэтом – Впечатать в яркую строку Эмоции, что бьют фонтаном. Негруца! На моем веку Не раз мне быть от счастья пьяным, Но вечно будет в сердце жить Та кишиневская девчонка, Что яростно меня любить Умела, искренно и звонко... * * * И снова запись: «Студент журфака...» Пять лет науки – не фунт изюма! Мала стипешка моя. Однако Когда получишь – большая сумма... Я вспоминаю, я вспоминаю Дух переполненного трамвая, Читалки воздух и... стройотряд. В котором сорок, как я, ребят. И Приишимье – широкий дол, Где пыль, как порох, Нет, хуже – тол! Взрывоопасна она в глазу – Ту пыль степную в душе несу... Мехток совхоза – передний край: От наш зависит наш каравай. Носилки носим, а в них – бетон – Перетаскай-ка десяток тонн!... Мозоли алы, ладонь – огонь. Давай, . ребята, не охолонь! – Взгрохочет гулко стальной мехток, И хлынет в бункер зерна поток... Мы всей артелью поем «Катюшу». Прораб поддел меня, пюнув в душу. Сквозил ехидненький шепоток: -- Тонки поджилки – создать мехток? – А пыльный ветер – до темноты. Прораб под вечер со мной на «ты»: -- Ты парень крепкий, я зря рукал, Ведь я другое предролагал: Слезу уронишь – и нырь под тент... И не догошишь, тебя, студень!... Сияло солнцу, машины шли, Мехток работал, Мы все смогли! Душа светилась, хрустело тело – Все, что вершилось -- Личное дело. Но я поэтов пьедестал Из скромности освобождаю. Нас Игорь Волгин воспитал, «Луч» озарял.... Поэтов стаю Собрал под шпилем МГУ Шел по «Лучу» неспешно к славе. В душе накапливал, мозгу Стихосложение – в оправе Мировоззрению. Меня И недогоновское гнало Объединенье, чтоб ни дня Без строчки... Но того сначала, Как ни старался, не умел. Но это, в общем, объяснимо: Учеба, груз партийных дел – Не пролетит ни капли мимо... Но в то же время тихо шла Под спудом тихая работа. Я вглядывался в зеркала- Поэтов – их читать охота И перечитывать стократ: Конечно, Тбтчев. Пушкин, Гете. Поэт поэту – друг и брат. Читаю зорко. Я в заботе, Я главное хочу понять: Чем вдохновлялись Блок и Рильке? Есенина готов обнять. И Пастернак уже в копилке Моей души и Мандельштам, Цветаева и Вознесенский, За Старшинова все отдам... Я, по рожденью деревенский, Себя стараюсь подтянуть До всех параметров столичных. Ухабист у поэта путь... Подход к себе всегда критичный. Потом судьбина привела На совещание поэтов. С их вдохновенного чела, Казалось, пей венки сонетов. Егор Исаев в семинар Взял свой, где обсуждали жестко. Едва не каждый спич сминал Меня в комок. Летела шерстка Раздерганная в пух и прах. За что-то, правда, похвалили: Нашелся смысл и толк в стихах. Парадоксально вдохновили В «парилке» мэтры, помогли Снять шоры и раскрепоститься – И легче строки потекли – И не могу остановиться. Окончив этот факультет. Ко «Дню поэзии» прибился. Там Гена Красников – поэт, Со мною над чужими бился Страницами. Святая цель: Поэзии дать новый стимул. Чтоб не пропал, не сел на мель Талантливый поэт, не сгинул. Редакторствуем с ним вдвоем. И, если раньше не писалось, В студенчестве – теперь поем. Пропала лень, ушла усталость. Кучборской лекции звенят, В душе, творить нам помогая. Дни вдохновением пьянят, Строкой возвышенной сверкая, Духовный вырастив багаж, Мы много озаренней пишем, Редакторский умножив стаж, Фальшь чутким ухом в строчке слышим. К мировоззрению душа Карабкалась путем тернистым. И я окончил ВПШ, Что, собственно, с искусством чистым Едва ли льзя состыковать. Зато карячится карьера. И все же буду уповать На творческое. Все – химера. Одна поэзия – оплот. Она во мне неистребимо Ключом пульсирует, живет. Пускаю суетное мимо... И вышли сборники мои: Вначале – «Щедрость», «Жизнь – удача»... А дальше я – глава семьи... В друзьях покуда недостача Не намечается. Со мной И Паршиков и Кулифеев. Я – как за каменной стеной. Теперь – один из корифеев. Уже взобрался на Парнас. Меня и Красникова знают В стране и почитают нас: И Публикуют и читают... Пишу привычно: «Женат. Дочь – Оля...» Мой стаж семейный – двенадцать лет. Какая Оле выпадет доля – Вопрос тревожит. Ответа -- нет! Ракеты вражьи готовы к старту. Они готовы упасть на нас. И снится часто: вот дочь за партой, И вдруг: во мгле исчезает класс. Как это страшно. Рыдает сердце. Так, словно просится из груди! Ты, небо чистое – символ детства. Заходишь, солнце, но вновь взойди! Очаг мой хрупок. Он может мигом Разбиться в щепки о злобу дня – О гром ракетный... Мрак станет игом – Любой родитель поймет меня. Моя надежда, мой лучик нежный! Ночей бессонных неспешный ход – Ты помнишь, дочка? Так будь прилежной! ... А дочке минул... д в а д ц а ты й год... Смышленой стала смотрит зорко. Уж не мальчишки -- глядят хитро. Хочу на свадьбе я крикнуть: «Горько!», Хочу внучатам носить ситро. О, детство, детство! Ты – солнца лучик. И потому я, наверно, злюсь, И потому меня совесть мучит, Что в Дом ребенка войти боюсь. Боюсь, не выйду – откажет сердце: Там дух сиротства и горький плач... О, мать, укравашая сына детство, -- Не символ жизни ты, а палач! Я сам не ведал отцовской ласки, Я лишь в пятнадцать пришел к отцу. О. Жизнь в сиротстве – театр без маски, Где слезы детские – по лицу! Не потому ли ценю безмерно Жены улыбку и дочки смех? Не потому ли на сердце скверно За материнский – сиротства! – грех. И нам с женою несладко было – Поднять ребенка непросто, нет! Но ощущаю: дочь жизнь продлила И нам и миру на сотни лет. Мой Олененок, расти для счастья, Но знай: у жизни есть свой предел, Спеши, родная, принять участье В приумножении личных дел... Я восхожу к корням моим, Сосновка – сердца трепетанье... «Давай, душа, поговорим» -- Еще советское изданье. В Тамбове давний частый гость – С семидесятых – две декады, Хоть занят, но, как штык, как гвоздь, По зову тамошней громады. На праздники и вечера Прикатываю из столицы – И тянет руки детвора: Вопрос поэту... Серебрится Снежок – и отгремела медь. И надо глубже и мудрее Писать, чтоб оставаться впредь На уровне, чтоб души грея С народом с веком наравне На вдохновении общаться И это удается мне Пока вполне. Но годы мчатся Пришли тревожные года – Я горький девяносто третий Не позабуду никогда. Вот вместе веры – тети мети Вошли и в души и мозги. Нужны ли в век кидал поэты? Духовность никнет в век деньги... Быстрей вращаются планеты И их нельзя остановить. Вот «Избранное» протянуло Сквозь жизнь серебряную нить. Вот смертью рядышком пахнуло – Друг Кулифеев, где ты? Боль Потерь с годами все острее. Другие мизансцены. Роль – Все та же. Я и прежде трели Слащавые не издавал. Мое признание суровей. Гляжу на мерзкий карнавал Стяжательства, нахмурив брови. Отрада: Ясену вручил Мою увесистую книгу За все, что прежде получил... Я вижу на Большом квадригу, Я Паршикову позвоню, Поеду в августе в Сосновку. Есть многое, что я ценю В себе и в мире... Установку Судьба дала мне на борьбу, На верность памяти и дружбе. Мне не дано сменить судьбу. На поэтической на службе Отставок не бывает, нет. Я вам мое открое кредо. Не вправе убегать поэт От злобы дня. Покуда в кресло У печки не усядусь, нет!. Поэзия с судьбою слита – И мне не надо эполет, Пока народ не ест досыта. Судьба от тихого села В глуши Тамбовской стартовала, Но далеко не отошла... Береза веткой покивала... А в новой строчке пишу: «Поэт...» Какой оставлю на свете след? – Я отвечаю за Белый свет!... О чем ты строчкою возвестишь? О, мать-планета, куда летишь? В какие штормы, в какую ширь? Поэт не кто-то, а поводырь! Что явишь миру в своей строке – Луч света ночью на маяке? Иль ночью хладной она махнет, И не поможет, и не спасет? Под гулы века и гром ракет Я отвечапю за Белый Свет – За мир всеобщий без передела... Честное слово – л и ч н о е д е л о! Над миром – неумолчный гул, В тревогах – вспышки озарений. В тысячелетие шагнул Я с томиком «Стихотворений». Я – секретарь, лауреат, Я – гендиректор, главредактор. Но неизменной фишке рад: Мое село – мой главный фактор. Я в нем по-прежнему, не вне. Оно – опора мирозданья – Подпитывает душу мне И подвигает на исканья. Другой опорой до сих пор Прославленная альма матер. На тверди этих двух опор Мой устоявшийся характер. Моя поэзия на них – Нерукотворном постаменте. Прославь их, мой чеканный стих – И в сельском пареньке, студенте Сегодня отклик обрети... А я пойду неспешно дальше. Теперь мне не сойти с пути, Намеченном судьбою раньше... Вся жизнь уместилась в моей анкете: Все, что мучило, что болело, Все, чем был занят на Белом свете – Л и ч но е д е л о! Мати моя! Я с тебя начинаюсь. Только счастливым ты видеть хотела Сына. Ну, что ж, я живу и не ка.сь – Личное дело! И не грущу я вечерней порою, Тяжко вздыхая, что жизнь пролетела, Что не начнется другая – Новое л и ч н о е д е л о !