Подружка верная и я – Мы обе из максималистов. Нам дай покруче бытия, И к жизни интерес неистов. И мы с ней постучались в ШЮЖ, И с ранней юности – с журфаком. А взялся, говорят, за гуж, Вся жизнь под перышком, как знаком... Я, собственно, могу начать И с зарождения: в затакте Взяла участие печать – В занятном, необычном факте Валеры Хилтунена роль Не будь судьбой не оцененной. В земную брошена юдоль, Чтоб быть с рожденья вовлеченной В проект того из чудаков, Кого из тени папа вывел Из под запретов и замков -- Газетный яркий очерк выдал. А в нем – кусает локти власть, Дивится и бомонд московский – С идеей небывалой всласть Юродствует чудак Чарковский: Мол, деток надобно рожать Не в тряпочку, как встарь, а в воду. Отец на мамочку нажать Смог, начиная эту моду – И я русалкой рождена, До двух годков росла в бассейне... Каких потом еще страна В отцовых очерках идей не Вычитывала впопыхах – И папа многие идеи Проверил не на чужаках – На нас! В неслабые затеи Семейство все вовлечено --- У Хилтуненов же коммуна. И вроде так и быть должно: Опять оттчаянно и юно Он, невзирая на года, Уносится в командировку Куда? Неведомо куда – На край земли, за калибровку, На грань привычного, порой За грань, за грезой, синей птицей. Он – очерков своих герой – Когда-нибудь угомонится? Слегка журфаковка и я, Такого же как он замеса. Во мне ко вкусу бытия -- Всегда без меры интереса. Я острой жизни не боюсь – То в синем небе с парашютом, То к партизанам уношусь, Жестоким, кровожадным, жутким. С ребенком и без языка Одна в Финляндию умчалась... И ничего в судьбе пока И никого я не боялась... Когда в машине всей семьей Перевернулись в финских скалах – И я ушиблась головой, То боль терпя, семью спасала. Сперва, еще не отрубясь, Звонила финнам в чрезвычайку... Уж если я за что взялась... На крыльях обгоняю чайку... Я даже в депутаты здесь, В Финляндии, уже стремилась. Гремучая по жилам смесь Течет, бурлит, как Божья милость... Ползут минуты, мчатся дни И чередуются этапы. Из детства помнятся одни Отъезды и приезды папы И сказки странные его, Рассказываемые на ночь. Уже не помню – кто кого, Сюжеты позабылись напрочь... Не странно ль: что журфак – его Возлюбленная альма матер, Не знала в детстве ничего, А может, в некий мнемо-кратер Та информация ушла – И там бы, точно, потерялась. На бабушка ее спасла. Она дотошно постаралась Меня о папе просветить Включая и образованье. Теперь-то точно не забыть. Хотя – к чему мне это знанье? Про папин с мамой журнализм, Конечно, знала я и раньше, Детально не вникая в жизнь. В негативистском юном раже Неактуален был вопрос О папином образованье. Он в «в Комсомолке» рос и рос, В коммуне обретя призванье. Казалось, он родился в ней, В той незабвенной «Комсомолке» Ее феноменальных дней, От коей нынче лишь осколки. Он положеньем рисковал – Бесстрашный, исренний, тщедушный... Меня журфак к себе не звал, К нему осталась равнодушной. И слово вещее не жгло – Без вдохновенья «сочиняла». Хоть что-то в генах перешло, Оно себя не проявляло В час выбора. И я – лингвист. В чем тоже папино в основе. Вне языков – не журналист – Одно из базовых условий. Я забегала на журфак К подружке – выпить с нею чаю... Выходит, так или не так, А все ж его в судьбу включаю. Журфаковских мой папа был Всегда в горниле чувств полярных. Немало тех, кто не любил, Полно – навечно благодарных. Он – папа. Снисхожу к нему, Чтоб обсудить любые темы. Он – столп надежности в дому, На коего в надежде все мы. Его не трогают года. Жить папе так же интересно, Как в дни журфака. Как всегда. И людям рядом с ним – не пресно...