На город сумрак лёг устало, и разум гонит мысли прочь. Окончен день. Для всех настала покой дарующая ночь. Глазам подробностей не видно, но оттого яснее суть. И в поздний час непоздний Фридман бездарно силится уснуть. Схватив бумагу, он со злости, где каламбуром, где матком, слова вбивает, словно гвозди, карандашом, как молотком. Летящие на крыльях ночи хватает фразы он рукой. Писать уже давно нет мочи, но трудно обрести покой. Однажды он, в начале лета, себя клешнёю, будто краб, давил, чтоб выдавить поэта, но выдавился только раб. Его история достойна в умах остаться и в сердцах, пускай она и непристойна, как палка, что о двух концах. Стремится в рай душа живая, однако тело тянет в ад. Поэт живёт, уйти желая в астрал, в запой, в неадекват. И что с того, что жизнь убога? Поэт стремится к одному: быть эпигоном сразу бога, отчёт давая лишь ему... Душевная гноится рана и нарывает без конца, а ночь, начавшаяся рано, всё не заканчивается. Лежат на кухне два эклера, на вкус похожие на лесть, и Фридман, мрачный, как галера, пришёл, чтоб разом оба съесть. И смазав рану сладким кремом, он, как и прежде, вновь и вновь, героем бродит по поэмам и ищет рифму к слову "кровь". Однако он в своих повадках не одинок - таких, как он, чуть менее, быть может, гадких, полно: им имя - легион. И если правда - всё, что в "личках", поэты есть у нас везде: живут у Чёрта-на-куличках, в Тмутаракани и в пизде. Живут под сенью мухоморов, лисичек, белых и опят. И зная их упрямый норов, уверен я, они не спят. И в Теберде, и в Петергофе к чернилам тянется рука, и в каждой чашке много кофе (не меньше, чем в стихах РК). Чернила - это только образ, и в перьях тоже нет нужды, но компоненты MS Office моей поэзии чужды. Но нужно дать свободу людям, и это значит, как котят слепых, учить мы их не будем - пускай же пишут, как хотят, укрывшись где-то в недрах блогов, и тем довольные вполне, что ловко скрылись от налогов на пребывание вовне на шаре, круглом, как картофель (есть вариант ещё: яйцо), где все в profile, т.е. в профиль нередко на одно лицо...