Глава 8 После некоторых размышлений на «библиотечную» тему общественного одиночества, я стал склоняться к выводу, что демократия, это не социальный строй общества, а стадия его развития. Ведь далеко не всякое существующее на сегоднешний день общество способно «впитать» эту идею в себя. В некоторых странах, как, например, в России (в том виде, в котором она имеет место быть) демократия не наступит никогда. Она «всю дорогу» будет существовать в особенном, «экзотическом» виде, -- не такая как везде, с постоянными «сносками» на «самоценность», и «скидками» на необьятность. Хотя причиной и является та самая необьятность, которая «свела в могилу» не одну империю: в виду недопустимого состояния коммуникационной системы, то есть административного контроля, тот режим общества, который зовётся демократией, не функционирует, «не растёт», «не прививается» в этих широтах. Для такой страны как Россия нужна только диктатура – для социального и экономического роста -- уж точно. И лишь после этой стадии, когда общество обретёт требуемые демократией свойства, появится какой-то шанс. Ему – обществу -- требуется «дорасти» до определённых критериев. На той же ступени развития, на которой находится постсоветское общество, демократия понимается и принимается не совсем по сути. И происходит это потому, что главенствующую, ведущую роль в нём «играет» менталитет (идеал в виде цели) не того контингента. Тем более, что по сути, общий процент «хомо сапиенсов» в социуме слишком невелик. Всё остальное общество составляют тоже «хомо», но какие-то совсем не «сапиенсы» -- существа, способные лишь на инертное движение в составе стада себе подобных. Люди, номинально считающиеся людьми, но, по своим критериям, явно не «дотягивающие» до этой категории. Главная составляющая их целей, а следовательно функций, это потребление, которое они «отрабатывают» отнюдь не головой. Их разум постоянно находится в погоне за способом убывания времени, и в то же самое ... поддержанием его жизни. Известная формула – жить, чтобы жрать, и жрать, чтобы жить – «обнимает» их крепко, и «с любовью». Составляя большинство общества, они, тем не менее, в этом обществе «маскируются», чтобы «сойти за своих». Тем парадоксальнее ситуация: общество вывело критерии своей идентичности, не подходящие для большей своей части. Ведь согласитесь – та же мораль, являясь стержнем общества, явно «писана не для всех». Что делает эта толпа на территории морали, если она в неё не вписывается? Коротает время среди себе подобных, -- не скучно, зимой в гуще людской толпы не так холодно, а если нагрянет хищник, то «выхватит» кого-то с перефирии; остальные останутся и живы, и удовлетворены. Потому-то мы и лезем в самую гущу – там мы ищем «место под солнцем». Нет, я не расист. Просто считаю, что наличие идентификационного аппарата в моей черепной коробке, не делает из меня «существа разумного». Мне кажется, что это звание нужно заслужить; прохождение службы в армии вовсе не означает героизма – он находит своё воплощение на полях сражений. Разум – та его составляющая, которая позволяет говорить о высших проявлениях – находит себя в разумных поступках и пределах. Разум, это задание научиться летать в его неповторимости, уникальности, а не ползать в приземлённых побуждениях набить себе утробу – эта функция предусмотрена и в более дешёвых моделях. Может ли автоматически причислять себя к существам разумным то, которое научилось пользоваться водопроводным краном, или газовой горелкой? Водить машину, считать деньги, читать книги и прочее, и прочее... Является ли всё вышеперечисленное надёжным критерием наличия разума? Не получается ли из всего обозначенного, что человечество делится на «носителей» разума, и его «пользователей»? Разум открывает нам двери в абстрактное – именно в этом заключается его коэфициент полезного действия; но большинство представителей человечества за эту дверь «не показывают носа», потому что и так всё удачно сложилось: телевизор подключён, включён; еда приготовленна съедена; ночь пришла на стала утро. Абсолютно-подавляющее большинство людей разумом колят орехи, -- как носками; пристраивают его в качестве усилителя, чтобы вся округа слышала восторженные, хвалебные хоры своему болоту, в котором не воняет даже своё. Они используют это богатство -- прямо-таки сокровище -- для того, чтобы всю жизнь упрямо бегать по кругу, заниматься одним и тем же. Эти люди считаются человеками потому лишь, что способны «посадить на цепь собаку». Но как раз в этом-то и заключаются признаки работы «библиотеки»: разум (а здесь уместнее употребить термин «синтаксис») «сажает на цепь» нас, а мы, уподобляясь ему, действуя по его методу, «садим на цепь» собаку. Яблоко от яблони... Уподобившись своему синтаксису, мы этому синтаксису уподобляем уже и собаку. Вы видели глаза волка? Они заметно отличаются от глаз «друзей человека». Глаза когда-то одомашненных волков сейчас похожи на глаза лошади – тоже одомашненного существа. Они глядят на нас тупо, покорно, раболепно. Этот взгляд лишён начисто даже тени своего собственного намерения, а значит и свободы. Таким взглядом, а точнее -- такими глазами, курица смотрит на то, как хозяин, с топором в руке, заходит в сарай; хозяин её кормит, хозяин её убивает – альтернатив нет никаких. У хозяина (человека) есть эта альтернатива – альтернатива взгляда на происходящее; ведь согласитесь, ситуацию можно увидеть по иному: какое хамство – поймать лошадь, одеть на неё хомут, и заставить, с плугом на шее, пройтись по полю взад-вперёд! О сущности человека можно судить уже лишь по определению в его синтаксисе – «полезные животные». Полезное животное лошадь идёт себе понуро по полю -- в жару, в снег, а лягнуть «умника» не может – глаза не те. Те, которые имеются, полны зависимости, и этими глазами «одарили» их мы. Кошке мы так и не смогли «пересадить свои глаза», не смогли одолеть её истинное начало – кошка как была зверем, так и остаётся им, и гуляет себе «сама по себе». По поводу разума: не является ли он таким же «подарочком» для нас, как «наши глаза» для собак, лошадей и остальных домашних животных? Не приручил ли нас кто-то в толще веков, отдалённых от нас неозаримой неизвестностью? Каждый, хоть однажды, видел собак возле, на и в мусорных контейнерах. Вы знаете почему они не охотятся в полях или лесах, почему они неспособны самостоятельно добыть себе пропитание? Знаете. И без малейшего пафоса хочу заявить: мы действительно в ответе – на миллион процентов. Собаки стекаются к жилью, -- даже если собака и ночует в поле, основными своими действиями (поисками пищи) она занимается возле человека, она нуждается в человеке. Как ни сентиментально это может прозвучать, но они – дети, по развитию – самые настоящие. Мы сделали из сильного существа – волка – «доходягу», «бомжа», лазающего по помойкам. А потом это переделанное существо бросили... В таких «творениях» отчётливо прослеживается наше прикосновение к окружающему миру, а точнее – прикосновение (нашего?) синтаксиса. Такими «зарисовками» наш разум даёт о себе знать окружающему миру. При этом всячески подчёркивая своё отличие от окружающего мира, свою неидентичность с ним. Человек, «не глядя», напрочь отрицает свою связь со всем сущим, выделяя себя в особую «нишу» в структуре и составе его. «Основной статьёй» конституции нашего мышления является идея о том, что главная составляющая человека исходит из причастности к обществу себе подобных. С этим не поспоришь, но как-то так получилось, как-то так считается, что причастность к обществу исключает причастность к окружающему миру. А ведь по сути (имеются в виду наши поступки), человека от обезьяны отличает лишь наличие синтаксиса. Обезьяну можно научить водить космический корабль, а человека можно обучить синтаксическому построению языка, мышления и мировоззрения. Да, мы на ступень выше, но... на ступень всего. О качестве ли уровня идёт речь? Ведь, как это уже говорилось, не все человековыглядящие особи человеками на самом деле являются. Со способом поиска разницы между человеком и обезьяной мы, вроде как, определились; а имеется ли способ отличить «homo sapiense» от простого «homo»? Их масса. Лично мне больше импонирует контрольный вопрос: что такое автомобиль – роскошь или средство передвижения? Чтобы было понятнее, будем «исследовать» его по порядку. Во-первых, это изобретение представляет из себя самопередвигающуюся платформу на четырёх колёсах, управляющуюся рулевым колесом, педалями и рычагом переключения передач. Во-вторых, этому изобретению больше ста лет, и за это время оно «обзавелось» кузовом (салоном), удобными сиденьями, панелью датчиков, показывающих всякие полезные (и не очень) данные, как то – скорость, количество горючего, расстояние «пробега», и так далее. Дополнительные функции: багажник, уползающие внутрь двери, оконные стёкла, «дворники», фары, вентиляционный люк, стереосистема... («Навороты»). То есть, мы имеем дело с конгломератом металлических, пластковых и стеклянных составляющих, которые обобщаем, по инерции идентифицируем в «auto mobile». Мельком взглянув на это понятие (которое – да-да – уже давно стало абстракцией) где-нибудь на улице, мы классифицируем его как «автомобиль». Как уже отмечалось, без малейшего отчёта – внимание восприятия подаёт данные в мозг, но возле этих данных, как всегда, первым оказывается синтаксис, который и выдаёт «на выходе» ярлык – «автомобиль». О том, чтобы разделить понятие «автомобиль», хотя бы на две составляющие – средство передвижения (платформа) и остальные «навороты», речь, как правило, даже не заходит, не стучится в нашу дверь – даже «не пикнет»: внимание занято – не «достучишся»: «приёмные дни» не сегодня, сегодня у внимания «планёрка», сегодня внимание «уехало в Министерство». Я не изголяюсь, просто речь именно об этом: благополучно прибыв в точку Б, мы выходим из машины, закрываем дверь, и смотрим на свою собственность(?): мы «выясняем», была ли эта царапина возле дверной ручки здесь раньше? А позавчера поставленный новый бампер -- в этом месте, не погнут ли? Ну-ка, ну-ка... Нет, не погнут. Так, а это что? Голуби, мать их... (разлетались, птицы с-к-м-н-ах – так бы и перестрелял усих, только и знают, что). А машину надо помыть... На самом деле происходит ни что иное, как любование. Оно бывает разным: есть любование собой, и есть любование частью себя... В данном случае оно проявляется беспокойством (а машину надо помыть...), то есть, откликом какой-то части нас самих на то, что, будучи снаружи нас, с этой самой частью нас связано -- почти на физическом уровне. Это не про Вас? А может всё-таки?.. Ну ладно, ладно... Шутки шутками, только если Вам знакома эта ситуация, если она -- хоть отдалённо -- Вам кое-что напоминает, то это значит, что синтаксис уже «имеет» Вас. Это он заставляет Вас поклоняться автомобилю, делать из него Бога, и не какого-то там абстрактного, а совершенно конкретного, стоящего именно в Вашем гараже. Синтаксис, «внедрив» в Вашу Жизнь автомобиль, всего лишь приставил к Вам ещё одного своего «сторожа», соглядатая. Через «средство передвижения» он нас не может «достать» -- в таком виде мы ему не доступны. Но когда из совокупности множества пригнаных друг к другу, функционирующих вместе предметов мы результируем Понятие автомобиля, то сами «заходим в стойло» – лицом к стене – и синтаксис сзади делает с нами (и из нас) что ни пожелает. Одна моя знакомая разъезжает на миниатюрной «тайоте» пурпурно-бордового (богемно-гламурного) цвета. Все её знакомые, и я в том числе -- как один -- находят, что машина ей «очень идёт», и «всю дорогу» ей это выражают. А её «средство передвижения» действительно очень ей подходит «по образу», похоже на неё, как собака на хозяина -- одним словом, становится уже «средством выражения». Говорим мы ей об этом постоянно по той причине, что сказать ей особенно нечего. Бывают такие люди – которым нечего сказать. У меня складывается подчёрпнутое из газет ощущение, что она всё время занята поисками «своего мужчины». Её очень заметно заботит данный вопрос. Сколько забавных историй ходит в нашем кругу о её «приключениях» -- не перечесть; словом, её вклад в то, чтобы мы не скучали, очень весом. Однажды, я даже своими видел, как она «идёт на таран». Дело было вечером, я собирался перейти улицу, но когда зажёгся нужный сигнал, увидел как к перекрёстку, на котором стою, «подруливает» знакомая машина. Не став переходить дорогу, я пошёл «здороваться», но какое там – все мои лучшие побуждения остались втуне, потому как водительница не обратила на меня никакого внимания: она «наскоро» красила губы, глядясь в зеркальце заднего вида; и знаете, -- я не думаю, что она опаздывала на свидание. Я думаю, что объектом её интереса был тот -- «страшно» «навороченный» -- автомобиль, что стоял перед нею, а точнее – тот, кто сидел за рулём этого автомобиля; я думаю, что она уже собиралась «рвануть». (Я вот тут думаю: а не слишком ли много я думаю?) Конечно же, я не стал ей докучать, тем более, что моё внимание в следущий момент отвлеклось. Между прочим, внимание мужчины и женщины действует не совсем одинаково. Мир мужчин, это мир предметов; на внешние объекты мужское внимание направляется в первую очередь. Этим и объясняется стремление мужчины постоянно что-нибудь разбирать, в чём-нибудь разбираться. Что-нибудь обдумывать, -- ведь мужчины постоянно озабоченны умственной деятельностью, -- от того и лысеют: ум, по безотказным Марксу и Дарвину, шерсти не приемлет. Но, так как, эволюция изучалась, интерпретировалась, выкристаллизовывалось в виде идеи бородатыми соседями, а не титястыми ...лядьми, то и саму эволюцию мы воспринимаем из мужской раздевалки. Весь свод знаний об эволюции, касается лишь мужской эволюции, -- истории, писанной мужчинами. Женская сторона эволюции до сих пор остаётся не внесённой в реестр возможного: несмотря на то, что мы уже успели «затариться» луноходами, всё-же не спешим покорять dark side of the moon, а зримая (в последнее время) подвижность в вопросе социального самоопределения женщины, всего ближе напоминает пиарно-инфантильное лепетание. Всё, что может воспринять из всего этого мужчина, это оцепенение от внезапного столкновения с женской логикой – один на один; когда мужчина воспринимает женщину, он находится в «несерьёзном» состоянии, потому-то и воспринимает несерьёзно. Понятие «женской логики» родилось в этих условиях; но под ним понимается вовсе не логика: женской логики не существует, так почему-то зовут женское внимание. Женское внимание не поглащает предметный мир: существование предмета для женщины уже само по себе ценно, она не расматривает его лишь -- или в первую очередь -- с точки зрения потребления, -- несомненно, женщина уделяет процессу восприятия внимание куда большее, чем мужчина. Ведь когда женщина не уподобляется мужчине, (это значит не занята делом), а следует своему, женскому началу, она идёт на минимальный контакт с миром предметов, с миром мужских предметов, предметов, которые мужчины сделали для своих, собственных нужд, и заполонили этими предметами мир, сделав его мужским, заявив женщине, что это единственный возможный вариант – изготовлять предметы и заполонять ими мир. Женщина обнаруживает себя среди бесконечных устройств, плодящих другие устройства, в грохочущем мире, в мире плохо пахнущем, -- и женщина обращается с этими предметами по-женски, то есть поверхностно, часто спонтанно, и не всегда по назначению. То ли дело – плитка в ванной и в туалете... И вообще, балкон не для того, чтобы на нём папиросами дымить, а чтобы бельё вешать. Любой человек по наитию -- тому самому, которое заявляет о Бесконечности вокруг нас -- знает, что у Вселенной, безусловно, женское начало. Только вот почему-то в этой женской Вселенной разместился Бог мужского пола. С помощью Бога-мужчины и прививают женщине понятие о неправильности её образа мышления, о так называемой «женской логике». (Сдаётся мне, что Ева не кусала.) Сдаётся также, что женщины синтаксису не подверженны, а обучены. Ведь самый желанный «пряник» в руке у синтаксиса, самая главная его пружина, это цель превосходства, господства, власти. Желание быть выше – истинно мужское желание. Все следы проявления человека, все его поступки берут начало в устройстве синтаксиса: люди сначала стремились к господству над другими видами, пока не пришли к нему – по крайней мере, видимому; сейчас они уже выясняют этот вопрос между собой. Все войны на нашей планете идут из-за этого стремления. А формула этого стремления – женщина. Обернитесь вокруг – все, абсолютно все предметы, продукты деятельности человека, проявления научно-технического прогресса, это проявление стремления мужчины обладать женщиной, его желанием её, -- просто какая-то сплошная эротика. Мужчина постоянно думает головой, но только до того момента, пока в зоне его внимания не оказывается Женщина; дальше он думает «головкой». Женщина же – наоборот, думает головой только когда дело касается Мужчины, а всё остальное время – другим (своим мохнатым) местом. Обусловленно это постоянным стремлением полюсов как приблизиться, так и отдалиться друг от друга -- этим вечным танцем плюса с минусом, делающем сущим парадокс: мужчина, устремлённый в себя, но находящий это «само-себя» в мире предметов, и женщина, стремящаяся своей сутью во внешний мир, но, в конце концов, «оказывающаяся» во внутреннем. Если свет внутреннего мира женщины можно назвать мягким, то у мужчины там стоит не иначе, как прожектор. Он «бьёт» в глаза, как лампа на столе следователя. Мужчина активен -- женщина пассивна. Женственность проявляется в согласии, мужественость в споре. Как написано где-то у Кастанеды: спорящий человек – это просящий человек: он просит, чтобы Вы встали на его точку зрения, зазывает на свою половину гад. Расхожее выражение про то, что «в споре рождается истина» верно в том отношении, что спорящий человек своими доводами лишь укрепляет себя в своей истине, и «потусоваться» в чужой не спешит. В отличие от столкновения или противодействия, в процессе спора не выделяется никакой энергии. Спор, это «плюрализм», а никакая не демократия. И на территория бывшего Советского Союза действует Он, а не Она. Мы, на своей «шестой части суши», до сих пор «носимся» с нашим плюрализмом, как цыганка с младенцем между, остановившихся на «красный свет», машин, и в своих «потугах» выстроить, «высадить» демократию на его почве, скорее смешим «цивилизованный» мир, чем вселяем в него уверенность в чистоту наших помыслов. Весь этот «утренник по заявкам радио-слушателей» не внушает радио-слушателям ни «капли» доверия, и потому, когда зажигается «зелёный», правые ноги «собравшихся» вдавливают педаль газа в пол, и «цивилизованный» мир продолжает своё движение из точки А, в точку Б. Западных прагматиков номинальностью нашей демократии не «проймёшь», -- и не таких видали... Хорошие бизнесмены «заканчивают» политикой, а хорошие политики творят историю; но не исторические книги, в виде мемуаров, где-нибудь на даче, в Барвихе, -- удивительно, но этого-то, как раз, они не делают. Разделение труда. Кстати, почему нет такой иконы – «разделение труда»? В большом количестве пишутся «явления Христа народу», «Снятие с креста», а вот «Разделение труда» никем не описывается, хотя по культурной значимости не уступает предидущим событиям, а в экономическом, в какой-то мере политическом, и, даже, в социальном плане -- где-то, и превосходит. Разделение труда заключило в себе не только производственный рывок, -- оно ещё более глубоко «впечатало» человеческую единицу в структуру общества. Этим «переключением скорости» синтаксис «затянул потуже ремень», действующий как «ошейник» мировоззрения. Благодаря такому нехитрому способу, рассматриваемому нами почти как обычай, мы оказываемся зависимыми друг от друга, нуждаемся друг в друге, становимся в общую «цепь» -- становимся «шестерёнками». Плотность общества такова, что от действий одного члена, меняются характеристики движения другого члена. Схема отлично показывает себя и тут: синтаксис разделил мир на физический и не физический, затем он разделил общество на классы, а для пущего удобства, и на формы принадлежности к виду деятельности в общественной структуре. Разделение труда не совсем водораздел между феодализмом и капитализмом – оно берёт истоки на более низких глубинах человеческой истории; рожать детей, это разделение труда, делать детей – разделение труда. Просто «золотой век» дал мощный катализирующий импульс -- как в силе, так и в направлении рывка; он был ещё одной «ступенькой», этапом в инсталляции общества, точнее – общественного сознания, синтаксиса. А по сему выходит, что прогрессирует то, на самом деле, синтаксис. Ведь в какой-то мере, чёткое разделение труда просматривается уже в самом разделении на виды человеческой деятельности. В каком-то -- процентном уже -- соотношении, это разделение (в том виде, в каком мы его понимаем) присутствовало даже в античную эпоху, так озаряемую Возрождением, сформировавшим саму формулу идеи. Если учесть, что Возрождение было протестом, явным нежеланием общества идти по ущербному, невыгодному пути, который диктовало Средневековье, то становится ясно, что другого исхода быть и не могло. Синтаксис в ту эпоху «резвился» так, что сам убоялся. Для разума и мировоззрения это были «чёрные годы», нескончаемое «лечь-встать»; синтаксис дрессировал «Европейское Общество» кнутом, а для того, чтобы общество при этом не вздумало «скучать», кушал у него на глазах свой пряник – идею о спасении, достоинстве, особенности человеческой души (жизни). Схоластика Средневековья в том и заключалась, что, по сути, имела место попытка детализировать образ Бога, понять, раскрыть, изучить, приспособить... Однако, пряник, так долго мусоленный в чьих-то нечистоплотных руках, перестал вызывать судорожный блеск в глазах общества, и срочно пришлось «искать новый»... И где же его было искать? Там же где взяли предидущий. Возвращаться – плохая примета, но, возвращаться куда -- было. Античность встретила руинами. Но эта культура была настолько Велика, что даже они послужили твёрдой точкой отчёта. Мне лично, величие античной эпохи представляется стечением обстоятельств. Да-да, -- не культурным пластом, вобравшим в себя азы искусства, философии, мировоззрения, и не научно-политической стороной, как части первых шагов государственности, общественности, а именно стечением обстоятельств. Ведь, благодаря чему стало возможным появление такой культуры – культуры воздуха, плавных линий, грации и неги, да при том, в эпоху кровопролитных войн? Для выработки такой культуры был нужен мощный базис, благоприятные, сопутствующие условия. Южные, «ласковые» широты, конечно же, «сделали своё дело», но заключалось оно не только в этом. Всё это было не только тепло, но и сказочно. Дворцы правителей и вельмож, и каждый предмет, каждая деталь, линия в них, причисляется – и вне сомнения заслуженно – к предметам искусства. Для владения искусством так чувствовать окружающий мир, для такого мировоззрения представителям данной культуры нужен был потрясающий фундамент. Так откуда же взялся этот ресурс – возможность сохранять осколки Эдема, тут, на Земле? Один конкретный человек, буде он того пожелал бы, мог оставить в память о себе «чудо света». Гигантские строения древности впечатляют даже(?) сейчас, когда превосходство технологического порядка не вызывает никаких сомнений. Писатели-фантасты предыдущего столетия -- в большинстве своём – при описаниях своих утопий, находят решение проблемы ресурса «светлого будущего» (но, уже, урбанистического, и более демократичного), в идее роботехники, то есть, физически воплощать нужды человека будут не рабы, а роботы. Только почему-то писатели-фантасты, все как один, не описывают мусорных контейнеров своего «светлого будущего», и того, кто возле них водится, чем и переводят светлое будущее в плоскость утопии. Интересная комбинация -- демократия, путешествующая верхом на спине рабовладельческого строя. И не сто, и не тысячу лет. Мировоззрение. Как только «матрица мировоззрения» «перезагружается» (да-да, я просто обожаю «Матрицу»...) появляются и исчезают классы и строи, выталкивая друг друга как патроны в мазазине, меняясь как зубы акулы, как шкура змеи. Аристократия не могла долго существовать потому, что устраивала далеко не всех. А демократия слишком «отвлечённое понятие», и его следовало впихнуть таки в рамки Республики. Как Вам? – «демократическая республика Германия». А КНР? А Союз Советских Социалистических Республик? Как четырнадцать яблок на яблоне; осень пришла -- все попадали: кто гнить, а кого уж свиньи дожидались. Но когда-то заканчивается и зима. А мир сейчас меняется как форма, и размер льдин в конце марта. Союзы и содружества необходимы, неизбежны. И наиболее уместным является вопрос: вокруг какого «гравитационного объекта» соединяться -- кто «главный друг»? В данном регионе планеты такой силой, вот уже четыре столетия, является rumbler.ru. Что-то, благодаря им, заполняет «общественную атмосферу» заподно-европейской равнины таким свойством – свойством собирать вокруг себя, а нередко, и под свою защиту. Я, конечно, с большим удовольствием «повысасывал бы из пальца» пару теорий о том, что русская нация – «круче некуда», но некоторые вещи действительно приятно удивляют. То, например, что все «люди-как-люди» – существительные, а русские прилагательные. Наверное, раньше были «росичи», а потом, когда на Московию шайками в пятнадцать коней не очень-то и сподручно стало ходить, этот стержень идентичности нации, этот дух стали называть «русским». Заговаривая о русских, как бы, автоматически разговаривают о духе.И ещё мне очень нравится, что, пожалуй, единственное русское женское имя не оканчивающееся ни на а, ни на я, это Любовь. Это очень символично, романтично, и просто – красиво. Но кто, кроме русских понимает, и принимает эту идею о – уж извините – «специфической» духовности русских, кстати, другими же нациями признанной, отмеченной: «умом Россию не понять». Чтобы почувствовать источник русского языка, надо думать на русском, надо быть русским. То есть, это как синтаксис, который понимает только себя -- сам для себя, сам за себя; так и с русским языком (в котором синтаксис «развернулся» во всю свою «ширь» -- инсталляция имеет место по сию пору): феномен русских имеет место быть, но ощутить его, и прочувствовать может только русский. («Москва для москвичей».) И ещё, они очень похожи на детей по своему мировоззрению, что очень часто отмечается. Русские, это «собаки» европейской расы, лазающие по помойкам окраин «крещённого мира», в прошлом – мира света. Они – форпост европейской цивилизации, «дислоцирующийся» в недружелюбных степях. Русские – не азиаты; они – европейцы, «отосланные» к азиатам. Тут, на задворках, лицом к лицу с татарами, и другими «соловьями-разбойниками», существование не могло быть «сладким». Жизнь такая, что – хочешь не захочешь, а «заматеришся». Многие филологи считают, что русский мат имеет свои корни в языках тех, кто, в то далёкое от нас время, приходил на землю русскую с мечом и свистом. Да, слова – их. Только вот в русском языке, при помощи русского синтаксиса, они стали приобретать «с ног сшибательный» смысл. Этим смыслом, пунктуацией, а также инверсией, ругательные предложения трансформируются в конгломераты, по своей эмоциональной нагрузке превышающие «номинал» в десятки раз. Фекалии далеко в кустах, это часть окружающего мира, а на наших ботинках они трансформируются в «дерьмо». Глубину цвета сажи не прочувствуешь, пока она не окажется на белой стене. Инструменты построения синтаксиса, и материал его «строения», существительные и прилагательные в русском мате «колотят» воздух: «ёб твою м...ть», «ебать в р...т». Но, так же, как «русский дух» -- явление «само-в-себе», так же – синтаксис: способен воспринять лишь самоё себя. Вселенная, чтобы не только существовать, но и осознавать это существование, для идентификации себя, для самовосприятия, выделила отдельную часть себя в восприятие, в нашем случае -- в Жизнь, выделив для «восприятия», как для содержимого, форму осознания. С помощью живых существ Вселенная в каждый миг (и даже в этот) воспринимает себя. Произведение искусства рождается из воспрития, в его выделении из окружающей действительности как объекта, и последущей идентификации как произведения искусства. Это, опять же, заслуга нашего внимания, это -- благодаря его устройству. Надо ещё раз отметить, что его свойство таково, что колличество выделяемых из окружающего мира объектов внимания равно 1 (одын) штука. Оно может захватывать только что-то одно непосредственное непосредственно. Чаще это происходит непроизвольно, а сказать по правде – манипулируем мы своим вниманием, «от силы», сутки за год. Всё остальное время оно «мечется». От желания и потребности -- к желанию и потребности, от одного внешнего объекта -- к другому внешнему объекту. А между – целый мир. Но синтаксис не интересовал этот мир «между»; нескончаемая количественная прогрессия – вот его идеал, цель, стремление, предел желаний и конституция функционирования, посредством которой он и развивается конусоидально. Синтаксисом был «запущена» следущая версия решения: по принципу классификации (одновременно и рождая этот принцип) была протянута сеть внимания. Объекты стали подразделяться на зоны внимания, потом – на направления внимания, и так далее. Как паутина: стоит в какую-то отдельную её точку попасть насекомому, и паук уже точно знает, где его искать. Мы не можем охватить целиком мир перед собой, все объекты его, но, если в какой-то области воспринимаемой непрерывности что-нибудь «прозвонит»... Спасатель не может -- исходя из своей функции -- контролировать всю площадь пляжа. Но если в зрительной картине, какой-то элемент опытному взгляду говорит, что здесь происходит что-то неладное, тогда уже всё его внимание (читай -- безраздельное) устремляется в эту, конкретную точку. Кто у кого «перепевает»: синтаксис со своей библиотекой и её устройством внимание, или же, наоборот – конституция внимания «переписана» с синтаксиса, -- вопрос из области «яйца и курицы». Наша «библиотека» повторяет наше внимание. Тут она уже походит на виноградный куст, где ягоды, это объекты одной лозы, а лозы – объекты одного куста; кусты, ряды, виноградное поле. Да и мозги наши чем-то напоминают виноград. Ходим по улицам, нося каждый в своём черепе свой виноградник, и прикидываемся, что не можем «психонуть», наброситься, покусать. Не нарушаем общественный порядок. А если где-то в цепи неполадка, общество моментально реагирует на проявление «инородности», инакомыслия, -- и посылает туда патруль из двух карабинеров и одного офицера. И хоть прибывшие на место проишествия, тоже, номинально, «каждый в своей голове», и что за процессы и мысли проносятся в их черепных коробках – опять же, по большому счёту, только им и известно, тем не менее, они, по форме общественного проявления, более приближены к норме (они – сама норма-форма), и представитель общества глядит на них так же доверчиво, как на трамвай. Черепные коробки у разных особей вмещают «фарш» одного, отвечающего набору определённых критериев, вещества. И «выкинуть» что-нибудь «этакое» может как тот, кого должны охранять, подчас – с оружием в руках, так и тот, кто это оружие должен носить. Глаза-то человеческие. У офицера полиции, например, они глядят, как чья-то «тайота», рывком «сорвавшись с места», и «подрезав» на повороте чёрный «ровер», исчезает среди домов соседней улицы. Он оглядывается вокруг, ища глазами того представителя дорожной полиции, который «с этого дела» «поимеет», и, не находя никого, стараясь не смотреть на этого «гнойного» нехорошего, которого остановили «на проверку», переводит взгляд «на ножки», которые разглядывал до того, как «тайота», с визгом, приступила к исчезанию. Поведение внимания данного индивидуума не является особенностью, -- оно хоть и примечательно, но уже в другом контексте. С помощью этой ситуации мы определяем два основных направления внимания внимания: это направление внутренне и направление внешнее. Внутреннее, в основе своей, отвечает инстинкту самосохранения, а внешнее – инстинкту продолжения рода. Два этих инстинкта толкают нас по жизни, и заставляют делать то, что мы делаем. У каждого из них есть норма выработки, или, если хотите, «срок годности». Мужчина, например, отработав как «мужчина», перестаёт хотеть быть Мужчиной; он им быть со временем и перестаёт, превращаясь, постепенно и, зачастую, незаметно, в «неаппетитный» кусок, генерирующего всякую «чушь», мяса. Потом наступает черёд инстинкта самосохранения: когда наступает конец его «вахте», он куда-то улетучивается; старые люди не боятся Смерти. Мы действуем исходя из инстинктов, но упрямо отрицаем это (ну, наверное, человеком быть куда желательнее), красим губы, дарим цветы, при этом успокаивая себя видимым контролем. И, опять же, забываем, что весь спектр наших желаний состоит из двух направлений: удобность (приемлемость, уютность, безопасность) положения тела (Жизни), и полезные для нашего существа объекты, «наводняющие» окружающее пространство. Человек оказался существом не только воспринимающим, но и потребляющим. Человек, при этом, упорно избегает новых аспектов в своей жизни, -- он не собирается её изменять. Пока в его жизни нет автомобиля, у него не будет потребностей связаных с этой абстракцией. Многим моим знакомым -- по их словам – не нужен мобильный телефон. Что Вы думаете: это говорят те, что уже приобрели его? У этих людей нет аппарата мобильной связи, и у них нет потребностей связаных с ним. Человек, приобретший неделю назад сотовый телефон, удивляется тому, в каком количестве появляются в его жизни потребности кому-либо звонить. Человек, купивший на-ручные часы, некоторое время очень сильно «нуждается» в том, чтобы быть «в курсе» относительно времени. Я не один раз слышал от людей, с которыми знаком, высказывания о том, что компьютер – «ненужная вещь»; каждый из них считал это оригинальной, где-то даже «диссидентской» позицией. Но, как только, в силу разных сложившихся обстоятельств их жизней, они всё-таки приобретали компьютер, перемены, случившиеся с ними, «бросались в глаза». Как скоро им становились нужны те, или иные вещи, связанные с компьютером! Та или иная полезная функция по ходу эксплуатации, рано или поздно, становится нужной. Одна потребность «цепляет» другую, и та «времени не теряет». Потребности у нормального и преуспевающего человека растут в геометрической прогрессии. Если есть тарелка, то понадобится и ложка. Одна потребность рождает десять других. Вы поставили на свой «винт» новую програму? Завтра Вам срочно понадобятся десять приложений к ней, потому-что они предоставляют новые возможности, о которых Вы и не подозревали. И вот Вы «прозрели», и испытываете невыносимую, требующую удовлетворения потребность -- потреблять Э Т О С Р О Ч Н О ! Компьютер, это показатель системы наших потребностей, это памятник потреблению, который человек -- по наитию -- воздвиг на этом этапе своего пути. Я говорю о том самом, так называемом, «феномене одушевления» компьютера. У Вас есть РС? Вы не заметили, что (временами) когда его процессор решает какую-то сложную задачу, «пыхтит», трещит – «из кожи вон лезет», -- словом, вот-вот «зависнет», Вы говорите -- про себя или вслух, но -- ему: «Ну давай, дружок (скотина, лапочка, чувачок, животное и т.д.)»? Беседуете ли Вы с ним, общаетесь ли? Пожоже ли это на джужбу? По структуре – да. По структуре дружбы. По структуре нашей потребительской (даже в самом «лучшем» случае, уверю Вас) дружбы. Мы именно таким образом «заводим» друзей. А этот наш дружок, это, вообще-то – кладезь. Абсолютное соответствие запросам, предъявляемым к институту дружбы. Что видит наша собака глядя на нас, сидящих у компьютера. То, как мы общаемся со своим дружком-сморчком-пеньком, -- язык высунув, едва не лобзаясь. «У, -- а у «хозяина» с головой...». С головой-то всё – почти -- в порядке, просто к ней, вдобавок, «пришита» психология. И психология дружбы нам говорит о том, что в счёт идут не объекты дружбы, а наше отношение к ним. Компьютер отличается от плюшевой игрушки тем, что плюшевая игрушка не «зависает». А когда всё-таки «зависнет», то тоже, моментально, становится объектом, с которым можно «пообщаться». Фактор неожиданности поведения, или развития событий, вводит нашу психологию в заблуждение, и мы «прём» дружить, как ёжик на кактус. Это обманка, но... она действует. Ведь это действие заключается всего лишь в выборе объекта. А дальше «психология» «сама» «заливает бетон в каркасс». Одушевляем, проявляем интерес, удерживаем образ объекта, всегда мы сами. Компьютер, он хоть и «лапочка», но только внутри нас, в нашем восприятии и подсознании. А снаружи он – «органическая техника». Беседуя с компьютером, мы беседуем сами с собой, с зеркалом, которое может «зависнуть», выкинуть что-нибудь «этакое». Что по нашим понятиям, критериям вопроса и системе оценок, совпадает с наличием психологического начала, а далее, так и вообще – психики. Наша психология видит сотоварища, и «виляет ему хвостом». Психология, которая заставляет нас -- как вести с компьютером «за панибрата», так и сильно расстраиваться, если с ним что-то не то; то есть, наделять его решающими полномочиями -- это всего лишь фасад подсознания, его заводской офис. За дверью, на самом заводе -- постоянный шум. Этот шум производят цепи наших образов, падающие с полок книги, только видим мы их смутно – как под водой. И слышим как под водой. Вернее – как в материнской утробе. Вы не пробовали вспомнить, или, хотя бы, представить себе пребывание в утробе, у истока? Когда я вспоминаю, меня не покидает это самое ощущение «подводности». И я склоняюсь к тому, что вот это ощущение вод, сжатость пространства и всё, всё, всё, что я не смогу описать, оперируя человеческим синтаксисом: это мимолётное, неуловимое ощущение – это и есть психика, подсознание. Нас «вытаскивают» с ней, а потом, по ходу жизни, на эту ось наматывают ощущения, которые в момент Смерти мы «сдаём на склад». Вселенная таким образом познаёт себя. Вы не поверите, но в этот самый момент, Господь Бог глядит на самоё себя Вашими глазами. Таким образом он оглядывает себя изнутри, пробует на вкус... А мы, как пчёлки, «носим ему мёд». Он выдает нам «торбочки» – наше осознание, куда мы «складываем» собранный жизненный опыт. И задача человека разумного должна была бы заключаться в поиске возможности почувствовать каждую грань этого мира, возможности, как можно больше его вобрать в себя, чтобы хоть как-то отблагодарить «на выходе» ту Силу, что даровала нам Жизнь. Как уже говорилось, наше существо, хоть и однородно, но вместе с тем, как бы, состоит из нескольких составляющих. Роль психологии в этой «конфете» заключается в придании индивидууму способности личностного отождествления себя самого, отделения (выделения) себя из окружающей среды, иными словами – идентифицирования себя, как личности. И чтобы лебедь, рак и щука не поломали тарантас к «едрене фене», в него взбирается синтаксис, берёт возжи, и всё это «хозяйство» исправно движется в нужном ему, синтаксису, направлении. И посему, право занимать одну из сторон медали фрейдисткому объяснению, я бы дал. Все наши «направления» тянутся оттуда. Там исток. Человек всё-таки живёт от принципа: чтобы быть – надо родиться. Отсюда он и «следит» синтаксисом, по этой же линии выстраивая своё мышление, которое не даёт ему понять, или, даже, принять саму идею о том, что что-нибудь в этом мире, включая и сам этот мир, может существовать без начала и конца. У человека есть слово «мир», которое можно начать читать с первой буквы, и закончить на последней. Но становится ли мир от этого ограниченным? Если есть понятие, вбирающее в себя Вселенную и её Вечность, -- если есть объёмность, во всех ли случаях это говорит о наличии объёма? Мы уже замкнули психологически самих себя на планете Земля, в этой части Вселенной. Оно и понятно: возможности. Но мы также замкнули себя в обществе, а точнее -- в себе. Ведь «общественный принцип» синтаксис «выстраивает» по образу личности. Например, всем известно, все считают, что стремление «быть с кем-то», создавать семью, любить – заложено в самой конституции личности. Да, но «Фрейд» «преуспел» и тут. Что такое эта наша «любовь», как не тотальное стремление лицезреть, быть рядом, «иметь отношение», соедениться. Соеденение -- вот узловой момент. Стремление плюса к минусу. Но любовь, и всё выше перечисленное, это не стремление к соеденению, а глубинное воспоминание памяти тела о самом соеденении. Любовь, это гравитация. Желание жещины -- намного конструктивнее, чем обладание ею. От этого желания растут дома, появляются обогревательные приборы и средства передвижения. Наше потребительское начало вкупе с инстинктом продолжения рода, «вывело» в нас абстракцию «удобства». И мы пытаемся сделать удобным весь мир – «подогнать» его под себя. Вряд ли у нас что-то получится – разве что, мы сделаем его «крайне не удобным». Весь этот «прогресс» ослепил нас; он не позволяет задуматься на эти темы – он отдаляет их от нас, как злой привратник очередного просителя. Он не даёт нам проникнуться сутью нашего пребывания в этом мире. С самого рождения. Он заманивает и привязывает нас к себе. Он, она, оно... Первое знакомство и возникновение потребности в прогрессе происходит примерно в том возрасте, когда мы просим родителей «не выключать свет». В это время – тьма вокруг нас. У родителей тьмы поменьше, ведь её «рассекает» на «гулькин нос» вокруг прогресс. Прогресс, это протез. Очки, это протез для глаз. Лодка, это протез для воды. Велосипед – протез для скорости. Чем, по сути, является человек? (Небогата скотинка: ни шерсти, ни клыков, ни когтей – да и мясца-то – не так чтобы очень... То ли дело кошки, волки, носороги, да мамонты. Жизнь в чистом виде.) Зубы есть? Ума не надо... Человеку пришлось стать умным. Но от ума шерсть выпадает. Человеку пришлось стать ещё умнее. У человека из головы выпала «абстракция». Человек и эту проблему решил по совету синтаксиса – стал ещё умнее. И всё это «умнение» продолжается «денно и нощно» по сию пору. Ну так, а как же разум? Что такое он вообще, и сколько его остаётся «за вычетом» синтаксиса – «чистоганом»? Человек отделился от окружающего мира разумом?! По-моему, он самоидентифицируется с помощью способности ставить на поток «по своему хотению» производство размножения форм для осознаний, которых потом лишает Жизни и «жрёт». Да, кроме нас на этой планете плотоядных достаточно, но ни у одного из этих видов нет «обычая» держать плоть в загонах и аквариумах. «Тобик, дай лапу». (Бедный Тобик.) Эта наша самоидентификация не даёт нам ощутить самого главного – мира у нас перед глазами. Наша постановка вопроса о сущем полностью соответствует взаимоотношениям самоидентификации и синтаксиса. Мы говорим: «мир вокруг нас», когда ситуацию, на самом деле, надо бы воспринимать как «мы в этом мире». Это и начало и конец; и проблема, и доказательство её решения. Мир – одно целое. Мир есть Бог. Мир есть Любовь. Мир, это утроба матери; мир, это намерение, плюс и минус, -- мир, это всё – хватит! (Как говорит один мой знакомый – «СФЁ».) Из чего состоит стена? Из кирпичей. Из единиц. Каждый из них – отдельная составляющая стены. Мир, это стена. Каждое событие, каждая часть его – кирпичи в этой стене. Как и мы с Вами. Самоидентификация недоговаривает нам самого главного, -- того, что мы идентифицируемся прежде всего в особь, а уж потом в личность. И это при том, что и стена и кирпичи в ней – суть строения и построения синтаксиса. Без него мир, это мир. Именно синтаксис из сплошной полосы, непрерывности мира «сотворяет» стену и разделяет её на отдельные составляющие. Собака не может разделять мир. Для неё есть «лишь только миг между прошлым и будущим». Но «именно он называется «Жизнь». У нас, в отличии от неё, «завались» и прошлого и будущего, но нет этого мгновения. Синтаксис сказал нам, что единственно возможным является вариант сознания происходящего, и только через него предлагает нам воспринимать этот мир. Но для (о)сознания момента, даже в лучшем случае, требуется хоть какое-то время. И выходит, что мы воспринимаем мир на мгновение позже – хоть и «в прямом эфире», но с «запаздыванием сигнала». К тому времени, как мы воспроизводим для себя картину мира, ситуация изменяется, и только «общественный порядок» «спасает» наше внимание от хаотичного метания. Нам не нужно «выкидывать» внимание на облака или шум листвы, ведь к делу это отношения не имеет. Нам с детства говорят, куда его тратить, это внимание. С детства мы учимся пользоваться предметным миром, не затрачивая на этот процесс своего внимания. Мы опираемся на общественный фундамент знаний и навыков, и действуем из учёта его критериев. Потому что в названном мире вниманию намного легче, хотя бы, с точки зрения ориентации, что и делает названный мир намного практичнее. Но когда мы видим предмет, то воспринимаем его только по названию. Луч восприятия, прежде чем попасть в точку нашего сознания, преломляется в фильтре названий. Для каждого знакомого понятия у нас есть по такому фильтру (понятие становится знакомым после снятия с него идентификационного «оттиска»), и, для восприятия и оперирования предметами, мы ставим эти фильтры в «заслонку». То есть, мы, как бы, смотрим «кино с названием» в главной роли. Мы воспринимаем предмет не воспринимая, а называя его. И какое-то мгновение тратим на то, чтобы доставить из архива определённый фильтр, -- дать определение. Собака по развитию, или, если хотите, по набору ассоциативных «пучков», конечно же, отстаёт от человека: у неё есть «что», видимое «где», и довольно мизерное «когда». Мы почти целиком овладели этими тремя углами, но синтаксис без вершины треугольника «жить не может» -- этой его особенности мы обязаны понятию «зачем». Потом уже, изрядно войдя «в раж», синтаксис «пометил» каждый угол своими нововведениями: «за что», «где-нибудь» и так далее. А собака видит момент лишь... но видит целиком, -- всем своим восприятием. И судя по тому, что -- когда хозяин, сидя перед телевизором (ящиком с «мелькалкой» и «гремелкой») смотрит финальный матч чемпионата мира по футболу, дёргаясь, восклицая, вскакивая – болеет, одним словом, но для неё – в пустой комнате, с хозяином и ящиком, в комнате, в которой ничего не происходит, а хозяин и раскричался, и разнервничался – она не много теряет. А по обострению и чистоте чувствительности восприятия – так и выигрывает. «Что с хозяином, -- чувствует собака, -- почему у него только что так странно дёрнулась нога?» «Почему он закричал?» «Почему его напряжение вдруг ослабло?» Надо сказать, что синтаксис по своей природе извращенец. Он всё ставит «с ног на голову». Отсутствие аппарата абстрактного пакования он выдаёт за «стесняющий» фактор. Например, он способен на такую «шутку». Моя собака лежала на полу, а перед нею её «недоглоданая» кость. Собака рычала на всех проходящих мимо, -- делала вид, что «сторожит» кость. Есть у домашних собак такая «забава». Со средних размеров листом картона я подошёл к ней, и присел на корточки перед её носом и костью. Рычание усилилось. Им моя собака хотела сказать, что, мол, «не подходи». И вот, я поставил лист между собакой и костью, так, чтобы разделить визуально обоих. Через некоторое время, за которое я, незаметно, убрал кость подальше, а рычание прекратилось, убрал картон. Не последовало никакой реакции. Собака лежала «как ни в чём не бывало» -- никаких воспоминаний о кости, никаких реакций по этому поводу. Поставив лист в то же самое положение, я, следом, положил на место и кость. И поднял картон. Что там! Шквал эмоций. Это был момент истины -- чистого осознания. Я чуть было «не получил» и «за первое число», и «за второе». Собака, увидев кость, во мгновение ока «изменилась в лице», оскалилась -- стала просто бешенной. Хорошо, что я к этому времени не держал кость в руке. (Меня зовут Нетобик!) Это какую «лужёную» совесть надо иметь? А ведь именно она и является фундаментом нашей морали, так как мораль исходит из совести. А совесть, в свою очередь, исходит из обычая уступать старшим место в общественном транспорте. Совесть есть выбор. Нынче бытует мнение, что обычай пропускать женщин вперёд идёт из нашего «пещерного» прошлого, когда уже другой выбор -- пожертвовать женщиной, проверяя пещерную темноту на наличие в ней крупных хищников, или перспектива остаться на ночь без «крова», на улице, под дождём – делался не в пользу женщины. Учитывая, что вся наша мораль имеет под собой практическую основу, с этим предположением трудно не согласиться. Women and children first. Когда ставился вопрос о выживании рода, все привилегии в нём отдавались женщинам и детям, так как именно на них, в случае гибели основной части мужского представительства рода, возлагалась миссия продолжателей. Это потом уже, вдобавок, «примазались» старики. И тоже – из сугубо практических соображений: как информационных носителей родового наследия. А так, пенсионеры по пещерам, особо-то, и не водились. Какой в них прок, пока нет абстракции будущего? Вы представляете себе музу старушкой? Согласен, пожилая женщина – вполне; но старушка... К сожалению, женщины как цветы, которые они так любят, -- очень скоро наступает увядание, женщина теряет свою привлекательность; а чем прекрасней молодость, тем безобразней старость. «Тютелька в тютельку». Нам на молодость «даётся» десять лет, как десять минут на сборы, и десять секунд на манёвр в бою. Раз – раз, -- и Жизнь прошла. ...И каждый проиграет битву – битву своего собственного апокаллипсиса, генерального сражения той войны, что есть жизнь. Она начинается с первых мгновений идентификации единицы вещества пространства, когда, в мужском начале одна «химия» встречается с другой «химией» в «узком проходе», и, в возникшей «свалке» «желтка с белком», рождается наделённая другими качествами материя, способная «содержать» в себе осознание, и вся эта «тусовка» «ломится» «продолжать» из мужского начала -- в мужской конец. Там они некоторое время виляют хвостиками, пока «наверху» не натешатся, ну а затем, торопятся к осязаемой форме, -- каждый хочет стать цветком. Но каждому цветку суждено зацвести. И посему выходит, что эта спешка «с отъездом», эта нервотрёпка и тревога по поводу одного «всего лишь!» места – «сплошное кидалово». Конкурс – миллионы! Для того, чтобы достигнув свойства плодоношения и состояния молодости, почувствовать это, «залететь», дать миру новую единицу жизни, и начать скатываться в прах – под ноги идущих следом. Синтаксис «шарахается» от таких аналогий. Но знаете, что я Вам скажу? – напугать синтаксис стоит большого труда, но это того стоит. Синтаксис очень не любит правду: она для него -- что «дихлофос» для таракана. И когда доходит дело до дела, он позорно бежит. Попробуйте рассматривать (прямо сейчас, и из внешнего мира, а не «на интиллектуальном уровне») окружающих Вас людей, как носителей органов воспроизведения. Разделяйте их не на мужчин и женщин, а на «семенные склады» и «производственные фабрики». Сырьё может лежать на складе до-о-олго, а вот завод, теряя рентабельность, «встаёт». А стоящий, «заброшенный» завод очень быстро приходит в негодность. Женщина, это «администрация» завода. Специфика производства накладывает определённый отпечаток на её облик и поведение. Женщине, несомненно, давали бы «за вредность» молоко, если бы она не производила бы его сама, как вторичный продукт. (Вся женственность Вселенной исходит из...) Но главная труба этого завода, всем своим основанием уходит в особую «топку». В это место мы стремимся в надежде родиться. Подобно тому, как каждый еврей, в годы «второй мировой» содержащийся в концентрационном лагере, рано или поздно, попадал в печь – на растерзание ветрам, так и наоборот: все мы из ветров Вселенной должны были попасть в это место, состояться в матке; побывать в своей «карантинной камере» перед выходом в этот мир. Наши родители нас пропускают через себя в этот мир. Нас страшит обычай пауков скармливать приплоду самоё себя, но у нас (да и не только) ситуация точно та же, -- только без садистских уклонов. Хотя... Учитывая разницу между психологиями отношений к детям, и отношений к родителям, иногда, память «нашаривает» и не такие аналогии. Мы находимся не в утробах. Но мы там были. И это полезно помнить. Чтобы «отогнать» на некоторое время синтаксис, нужно так ему прямо и сказать, «рубануть правду-матку». Такая, например, правда: такое-то количество лет назад, я находился в мошонке у папы. Потом – ничего не помню... Кто-то толкался, затем кого-то куда-то увели. Кто-то закричал, все побежали – и я побежал. (Представляете себе реинкарнацию? «Украл-выпил-в тюрьму.» «Украл-выпил-в тюрьму.») Этакий «массовый побег» за жизнью. Массовый набег и забег. И коснулся первым («стук-стук за себя») только один. (Не надо мне про двойню и тройню...) И этот первый – Вы! Самый-самый! Посмотрите вокруг: всюду и везде – одни лишь чемпионы. Мы самые лучшие. В одной из школ, в которых я обучался, на стене мальчишеской уборной, в безмятежном детстве я увидел надпись, которая уже тогда меня поразила, «достала» до детского сознания информативным остриём. Я цитирую: «Писать на стенках туалета Увы, друзья немудрено: Среди г---вна мы все поэты; Среди поэтов – мы г---вно. Только сейчас я понял, что меня так поразило тогда. Содержание информации облечено в такую форму, мимо которой наше внимание «проскользнуть» не может – оно неизбежно окажется зафиксированном на ней. Мне, например, кажется, что это наиболее «доступная» иллюстрация перехода количества в качество. Не начинать же объяснение с того, что вся Вселенная со своим принципом, это переход из количества в качество. Что, как только количество планет, вращающихся вокруг звезды, достигает семидясети двух единиц, система становится радиактивной. Что правильнее говорить -- не «двенадцать знаков зодиака», и, даже, не «двенадцать созвездий», а «двенадцать молекул». Каждая звезда – атом, каждая планета -- .... Вселенная бесконечна во всех своих ипостасях. Но тем не менее, как видим, у неё есть два реальных физических направления: внутрь и наружу. Только одна ось – уж какой тут объём. Бесконечность туда, бесконечность обратно. Можно конечно «тронуться мозгами» от сознания того, что в тебе самом, в эту самую минуту «копошится» неисчеслимое множество миров в прогрессии уменьшения. В этом-то всё дело и заключается. Мозг отказывается «переваривать» бесконечность, игнорирует её. Не в состоянии... Вокруг так много движения – рябит в глазах. А так как мозг, к тому же, ещё и редкий эгоцентрист, то он увещивает себя в том, что весь этот «праздник» -- «в его честь». Мозг тронут до такой степени, что берётся расположить мир по полочкам и полкам, для чего ему приходится выдумывать Бога, но совсем не того, частью чьего мира мы являемся. Да, Бог – всемогущ. Наш мир, это всего лишь его сон; Бог, это тот, кому мы снимся. Но мир – матрёшка. И в нём есть молекулы которые работают на нас. И в нём есть молекулы, частью которых являемся мы. Причём, законы Вселенной не зависят от размеров вселенной. Характеристика остаётся неизменной – она является связующим звеном, склеивает миры воедино. Но... Законы – тоже часть системы. И тоже исходят из характеристик пространства, которое, в свою очередь, тоже подчиняется какому-то «министерству»... И вполне резонно (в силу возможностей – гипотетически) предположить, что можно придать базе закона такую характеристику, при которой законы начнуть прыгат как на скофо-рода. Типа – предметы «висящие» (синтаксис привязывает любыми способами) в воздухе, находящиеся в точке пространства, не имея -- по законам пространства -- на это никакого права. (Достал у «любимой» из-за уха огромную бутылку «шампанского», разлил по бокалам, парящим в воздухе, дал ей прикурить «из» пальца...) Один из трёх способов становиться невидимым заключается в том, «чтобы лучи из источника света не попадали на практикующего»... Исходя из положения, что явление или объект существуют сами по себе, без нашего их интерпретирования, мы приходим к выводу, что восприятие предмета, «рассмотрение его на свет», и есть тот самый вопрос «зачем». Ветер есть просто движение воздушных масс, но до той поры лишь, пока кто-то не почувствует их температуру; и ветер становится «холодным». Что-то происходит -- и перед собакой, и перед человеком, но человек способен давать «этому» определённую интерпретацию, за редким исключением, не выходящим за рамки его системы оценок. В таком случае запрограммированность наших интерпретаций – налицо. Собака не обидится, если её не пригласят «на день рождения». Когда же у собак начинаются «свадьбы» и целые стаи, бывает, бегут за одной сукой, -- человек «делает гримассу», оценивая – оценивая со своих человеческих (в корне извращённых) позиций, естественный процесс продолжения рода. А вот, на глазах у собаки Вы можете заниматься чем угодно: её к Вам уважения это ничуть не умалит. И уж на те изощрения, которые присущи нам, собака точно неспособна. Но при этом человек умудряется всё естественное свести к (а)-моральному. И это тоже естественно: ведь мораль и явилась (и является) тем орудием, средством, при помощи которого наш синтаксис выделяет нас из окружающей среды. Выходит, что мораль «была задумана», была задействованна как противовес естественному животному началу. С помощью морали мы ограждаемся от того, что являемся «высокоразвитыми» обезьянами. «Дочеловеческое» начало, как мы уже договорились, это не начало вовсе, -- это целое море; а мораль – поплавок, наш спасательный круг. Мораль, это гарантия на определённое количество процентов вероятности того, что покинув точку А, Вы непременно прибудете в точку Б; что не найдут Вас в канаве, на пятый день... Мораль, это, скорее, даже не фундамент общества, а его-связуещее звено. Основой она является для государства. Но это «по праздникам», а так, обычно, мораль используется в качестве одежды. «Под неё» мы прячем всё наше естество. Мы нуждаемся в обществе, а «пропуском в него» является мораль. И если есть нечто сугубо личностное, то есть и сугубо общественное, -- мораль, например. Наедине с самим собой отсутствует всякая мораль; есть только её предтеча – совесть. Справлять нужду в одиночку – естественный процесс, не имеющий к морали никакого отношения. Но вот появились «зрители», и весь наш «естественный процесс» «идёт насмарку», потому что естество в самом глубоком «подвале» уже «сидит на цепи». Мы чувствуем физическое неудобство, когда дело касается нашего тела. Болеть – аморально, кушать – аморально. (Расшифровываю: чувствовать себя больным в обществе, выглядеть в нём нездоровым, это не только представление (предоставление) физической угрозы, но, ещё, и напоминание ему о естестве. Ну, а когда «крошки изо рта выпадают – это и так понятно. Собакам не нравятся взгляды на то, что они едят.) Мы боимся нашей естественности как наготы, хотя она так же часто привлекательна. Мы стесняемся. Слово «семяизвержение» ввергает нас в шок: таким образом сознание «оттеняет» возникающий в подсознании трепет. Мораль, это «поход против течения». «Анти-естество». Социум берёт начало в стаде, но с помощью «её, любимой», реорганизует поведенческие характеристики стада в «более высоко» развитую структуру . Женщина из детородного существа превращается в полноправного члена общества. Этим членом её делает мораль. Она диктует женщине условие «недоступности», -- самое главное требование общества к женщине. Чем аморальна женщина пьющая, или что другое принимающая? Почему же она сразу, в глазах окружающего её социума, приравнивается к самым низким его представителям. А низший представитель, это грязный, вшивый, непотребный – естественный представитель: не волк, а собака. Человек нашего времени в естестве выглядит именно так – тарзаны «перевелись» (на другую работу). А что такое естество в глазах обывателя, как не грязный, животный, тупой и бездумный секс? Между понятиями «алкоголичка» и «шлюха» есть, как бы, большая разница. Но, когда мы говорим «пьяница», то почти всегда автоматически подразумеваем «шлюха». Многие «специалисты» не находят существенной разницы между классом «женщина пьющая», и классом «женщина дающая». Между ними стоит очень тонкое и ненадёжное заграждение – недоступность, или, как это принято называть -- целомудренность. Как только «стенка рушится», у женщины есть только одна естественная альтернатива – естество повиновения мужчине, возникающее в силу специфики способа продолжения рода. А в этом подчинении, в этой зависимости от решений мужского мира, начала всех путей упираются в кухни, в стиральные машины – в «семейный очаг». И куда деться, когда «семейный очаг», в переводе на, «шепчущий на ухо ласковый приятный мужской голос», звучит как «домашний уют». Вот на что больше всего падка женщина. Теряя уют, женщина, в большинстве случаев, переходит в «лигу» «падших женщин». И алкогольные напитки, не только делающие женщину «более поддатливой», но, уже само распитие которых с лицом противоположного пола означает «короткую ногу», доступность, своего рода провокацию, -- анаболизирющим жизненную ситуацию средством, являются только для неё. Миру людей всё равно, как ты себя чувствуешь, как болит твоё предназначение – он разделяет самоё себя на классы, ранги, касты и принадлежности, и «будь добр» соответствуй; не подкачай: «назвался груздем» -- раздвигай ноги. Если общество расчитывает на тебя как на «менеджера персонала», то очень удивится, если ты станешь «ещё при этом» рисовать неплохие картины. Если общество расчитывает на тебя как на бомжа, то надо быть ещё более внимательным, потому что здесь и правила другие, и методы радикальнее. Общество, или социум, это механизм, машина, и детали – мы. Занимая в этом «театре» разные «вакансии» – от уборщицы, до ведущего актёра – мы, «каждый вечер», и «каждый день» -- каждую минуту, создаём «постановку» общества, играя в нём каждый свою роль. Это наше хвалёное место под солнцем – на авансцене, под софитами; на первых полосах газет, на обложках журналов, в первых строчках списков «самых-самых». «Место под солнцем», это «звёздный час». В подобного рода сравнениях велико искушение приводить пример айсберга. Так вот: пашут как животные именно «работники сцены», сотрудники всеразличных театральных цехов – администрация короче. Это на их плечах стоят «самые-самые», уже (при посредстве своего синтаксиса) и забыв о реальном положении вещей. Что они – не «самые-самые». Что они всего лишь верхушка айсберга, но не сам айсберг. Геометрическая часть фигуры. Такая же часть системы, как и остальные её составляющие. Подобный механизм срабатывает не только тогда, когда требуется сознательно зафиксировать внимание. Подсознательно внимание «не хочет бродить по тёмным закаулкам» реальности, и, «примазавшись» к синтаксису, служит ему как собака. Для него «сидеть на цепи» -- меньшее зло, потому что очень невыгодно ежеминутно помнить о том, что мы находимся на поверхности планеты – большой глыбы сформировавшегося, и сформировывающегося конгломерата составляющих, пригнанных друг к другу, здесь, на орбите «звезды по имени Солнце» -- третьей по счёту. Дело (напоминаю) происходит в пустоте; «космические тела» «дрейфуют», как айсберги, по своим траекториям, «неизвестно, кем прочерченных», неизвестно, какой силой движимые. А мы на поверхности, и «без сцепа» с нею. Мы ходим по (З)емле, а между нами и космосом -- ничего. Вот Вам страшилка: что если однажды, в законы законов мира сущего «вкрадётся» «адвокатская лазейка», и это выразится, ну, скажем, в «упразднении» гравитационного поля, как данности? Да, и без страшилок – от одной лишь громадности и непостижимости происходящего можно «сдвинуться». На помощь пришёл «Бог». Синтаксис «поставил» Бога как столп в матрицу нашего сознания, в качестве фундамента нашей самоидентификации. Уж поверьте: Бог – часть системы. А главный «на системе» -- синтаксис. Мир сущий – сама необьятность. Мир сущий, это всё, всё, всё... Бог -- то ли управляющий миром, то ли сотворивший его -- якобы «не пребывает» в мире. Но то «место» где он находится, это, опять же, компонент мира сущего, ведь, как мы уже договорились, мир, это всё, всё, всё... Выходит что Бог, это Сила -- компонент мира сущего. Так как мы оперируем словами, то нужно определиться в этом вопросе как можно конкретнее: одно из двух – либо Бог в Мире, либо Мир в Боге. Бог, это, безусловно, Мир. Синтаксис, это и есть Сатана, извративший всеобъемлющего Бога. Синтаксис «состряпал» «экстракт из ромашки»; он абсорбировал Бога из Мира Сущего, а потом «вытянул» «продукт» наружу, в свой-наш мир. И теперь мы пользуемся Богом как точкой отчёта, точкой из которой, по которой и к которой протянуты траектории движения айсбергов. Абстракция Бога «покладиста» только в пользовательских руках. Пользоваться можно, а вот глядеть «как тут всё устроенно» -- это «идите куда шли». Она «хитра, как лиса» и «колючая, как нарко-ёж». В разговорах о Боге трудно избежать двусмысленностей – тема такая: необъятная. Например, я вот тут прочитал написанное, и не понял, что доказывал –существование Бога, или его невозможность? Специфика вопроса такова, что неоткуда строить доказательную ось. Многим, кстати, и не нужны эти самые доказательства. Особенно чужие, и чужих теорий. Почти всем вникшим в ту «белиберду», что я написал, читателям, «посчастливилось» пообщаться с представителями всевозможных сект, в процессе их деятельности. «Под» проповедь попадал, едва ли не каждый. Что-то есть общее в облике и психологическом поведении представителей этих организаций. Точнее – целый набор отличительных черт. Одна из них – непробиваемость относительно чужой логики, и подкрепляющих её доказательств. Эти люди не слышат ничего из направленного в них; они только распостраняют «везде и вся» своё содержимое. Ваши доказательства «отскакивают» от них, как горох от брони. Прибавить к этому их «профессиональную» настойчивость, переходящую в назойливость, что, в равенстве, имеет обозначение «наглость»... Все человеческие «организации», то бишь общества, зазывают «встречных» в свои ряды. В этом случае мы имеем только два термина объясняющих ситуацию: это отношения в плоскости «партия – электорат». Знаете, как ракета класса «земля-воздух», или что-то в этом роде. Этот «станок» работает именно так. Тысячелетиями нас «дурят как хотят», и всё по одной и той же схеме. Это возмутительно! Секта суть то же самое. Но поглядите, какие наглые молодчики. Тут Вам и здание, и фундамент: организованно организованный психоз сектантского типа, выполненный приёмом религиозного фанатизма. И больше всего, меня лично, возмущает их способ доказывания своих «программ». (Я сейчас буду говорить исключительно о христианстве, но «исключительно» в конетексте.) Вы знаете, на что они ссылаются? На библию. Сидит перед Вами этакий «фанфарон», и совершенно безаппеляционным тоном заявляет о том, что что-то имеет место быть, только потому, что об этом «писано» в Библии. Раскрывает перед Вами страницу, тычет пальцем в подчёркнутый text, чтобы Вам было легче найти это, «всё доказывающее», место. А вот «этот» сказал это, а вот «тот» сказал то... Нас, «претендентов», изначально «держат за баранов». Исходят именно из этого определения. Это... Это просто неуважение. Мы только что сидели тихо и спокойно на лавочке, верили в стройные женские фигурки, и вот тут, в одну секунду, должны «уверовать» в Господа Нашего Иисуса Христа -- только потому лишь, что это написано в Бибилии. Как будто Бибилия имеет «вес» источника. Как будто это учебник математики, физики («проверенно – без надувательства») или химии (тоже пока никто «не отказывался»). Почему эти люди «лезут» в жизненное пространство других людей, «вменяя» им идею ГНИХа, обвиняя их в «теореме» ГНИХа, тычя пальцем в Библию. Что за свинство такое – стоять на «несчастных» прогнивших обломках, притерпевая «продолжительное бедствие», и зазывать к себе, на эти обломки тех, кто, по сути, на берегу, на твёрдой почве. Ссылаясь при этом на историю еврейского народа. Повторяю: христианскую религию я описываю здесь только из популярности объяснения – очень уж наглядным получается пример. Все остальные религии представляют из себя ту же «продукцию» -- только «местной сборки». А христианская -- готовая схема – кривая развития, график. Это «империализм» от религии -- в чистом виде. Пыльный, «обиблиотеченный» насквозь бюрократический аппарат с «общим уставом». Акционерное общество открытого типа; в прошлом – монополия. Сейчас акции резко упали «в цене», и клир «поскуливает» прихожанам об «упадке веры» и прочих «ужасных» вещах, сетует на то, что «...мы свою веру растеряли». А давайте называть вещи своими именами. Может быть мы всё-таки растеряли их веру? Ужасы нашего времени имеют под собой почву неверия. «Люди перестали верить» -- о Боже, как это ужасно!!! Люди перестали чтить Господа Бога. Люди перестали бояться Господа Бога. В своих поступках люди перестали руководствоваться существованием Бога, а также – чего скрывать – его прихлебателей (представителей) в чёрных рясах. Люди перестали... А вы что же хотели, чтобы люди до сих пор считали религию частью своей жизни?!? Признавали авторитетность роли религии в своих поступках? Христос за пару минут изгнал торгашей из храма – из иудейского храма, а из здания христианской церкви нечистоты не выметены до сих пор; религия поступила точь в точь, как в той поговорке: «посади свинью за стол, она и ноги на стол». Люди уже лет триста «не верят», а церковь упоенно ностальгирует о временах инквизиции, когда она была всем, и даже немножко больше. Церкви, видите ли, мало тех шестнадцати столетий, что у неё были, когда на полках библиотек синтаксиса стояла литература сплошь религиозного направления, причём – в дубликатах. Когда на полке одна библия, то это хоть «библиотека», но когда там стоит больше, чем бесконечное число её экземпляров – это, не иначе -- склад. Христианская церковь на одной Библии так «наварилась», что вся плита уже в этой «быже». И вот мы слышим, что они не прочь «порезвиться» ещё. Считают свои притензии на нас обоснованными. С самого, пгочти, начала эры, заставляли верить нас в «аврамического» Бога, в один из вариантов, считать его самым «обоснованным», -- и вот, ещё хотят. Понравилось им, видите ли. Аврамический Бог снискал большую популярность. Но ещё со времён Просвещения «поубавилось дураков». Люди верят в Бога, а не в церковь. Люди хотят быть ближе к Нему, а не к самопровозглашённым Его «наместникам». То, что наблюдает западная культура у «южных соседей» (имеется ввиду стадия «религиозного развития» (а лучше – стадия развития их религии)), она уже «пережила», и возвращаться к такому раскладу не хочет. Только христианская церковь всё ещё пугает: вот мол, -- мусульмане; видите, какая у их к-о-н-с-о-л-и-д-а-ц-и-я; это всё из-за того, что они верят своего Бога, и почитают Его, и поклоняются Ему, и слушаются Его, и боятся Его. Грядёт Апокалипсис, короче, -- скоро арапы отберут Европу. Я снова не расист. Но допустив гипотетическую возможность такого невероятного поворота истории, при котором бы, не европейцы, потстёгиваемые холодом, трудностями и лишениями – особенностями – своей «северной» жизни, «напичканные» своим развивающимся --по тем же причинам -- прогрессом, «побрели» «на юга» искать «хорошей жизни», а африканцы, которым очень даже «сиделось на месте», которым, в принципе, искать, изобретать, изголяться, ухитряться было не очень-то и нужно (какой тут прогресс: руку протянул – банан сьел; откуда ему взяться, этому прогрессу?), так вот, если бы эпоха освоения Африки, стала бы эпохой освоения Европы, если бы было не «черное мясо», а «белое», если бы рабами стали мы... Мы были бы ими до сих пор – ручаюсь Вам. Штрихи культуры «царства египетского», направление, характерность и ментальность её развития наталкивают меня именно на такое заключение. Но западный человек «вынужден» был «выстроить» такую свою культуру, с такими её характерностями. Он должен был однажды переплыть океан, и поработ(и)ть и там. Тамошняя культура, в общем-то, была «стёрта» с лица земли. Западный человек «насадил» там свою культуру. Это ли не экспансия? Ещё хуже! Но почему-то этот факт, не вызывает у западного человека тревоги, а вот, ещё не свершившееся «завоевание» мусульманами Европы, уже так пугает. Ничего страшного. Это просто стадия развития религии такая у них. «Распостронение влияния» называется. С другой стороны – всё-таки как-то боязно. Учитывая форму и содержание исламской религии – нас ждёт что-то «новенькое». Я не знаю как Вам, а мне пророк Мухаммед почему-то напоминает Че Гевару. Также начальная стадия распостранения мусульманства, точнее её характер, очень уж сильно «смахивает» на социал-революционные организации конца XIX -- начала XX в.в., особенно российские. Я тут на страницах этого своего – уж и не знаю чего – «распостранился» по поводу того, что русские – европейцы. Не скажу, что ошибался, но надо заметить, что долгое пребывание в зоне определённых культурных характеристик, оставило отпечаток на их мировоззрении, сделало их европейцами особого типа. Иначе и быть не могло, потому что место, взрастившее эту особенную культуру, идентифицирующую данный тип, действительно уникально. Если мы посмотрим на культурную карту мира, то обнаружим в нём гигинтский «разрыв» -- своего рода полюс, к которому стекаются все мередианы. Это также хорошо заметно на «человеко-расовой» карте – имеется ввиду карта коренного населения, этноса. Возьмём, например, Европу. Самая южная её широта начинается на Западе с португальцев, и далее , слева направо (следите за национальной схожестью): итальянцы, греки, грузины и так далее, от «горбатых носов» -- до «роскосых глаз». Выше, к северу, пролегает следущая полоса, а потом следущая... На Севере Европы живут скандинавы: датчане, шведы, норвежцы, финны, прибалты; и, через белорусов, эта широта «упирается» в русских. Через украинцев, как из устья, в русских «впадает река протекающая через» поляков, немцев... ...А русские без малейшего перехода сопредельничают с кавказцами и азиатами; сразу – как будто в этом месте пролегает «шов на костюме, сшитом из лоскутов-наций». Сразу за Уралом Азия «забирает» «круто» «вверх», и, по крайней мере два мередиана, «упираются», сходятся в звене «без продолжения». Но эта карта показывает не только разметки широты, но и долготы тоже. Если широта означает национальные качества, характеризующие культуру, то долгота определяет менталитет, тоже, в свою очередь, характеризующий. (Климатическая карта планеты показывает нам ту же закономерность отдаления от экватора, который является линией количества. В противоположность долготе, широта, климатический пояс, это определение качества.) В этом случае западная культура «вытекает» с Британских островов. И чем дальше на восток, тем более ощущается отдаление от оригинала. Сначала идёт «патриархальная Европа», затем средний её пояс, восточная Европа, потсоветское пространство, Россия. (И в самой Росии несколько поясов, но «политика», государственность, всё «тщательно маскируют».) Ну вот – мы всё-таки «забрались» в политику. Через её «призму» картина предстаёт в таком свете: русские всегда считали, что «европа» их не только «не ценит», но, ещё вдобавок к этому, постоянно «строит» политические козни, и при этом всячески использует, «опирается» на их плечи. Кто скажет, что это не так? Уже сам образ России в глазах европейцев говорит об их общем отношении к этому «тридесятому царству». И история, и политика, и экономика, как предметы рациональной статистики, указывают нам на то же. Только вот, если поискать причину на более большой глубине, то становится – сквозь толщу, но -- ясно, что без религии не обходится и здесь. Половину Европы занимают католики, а другую -- провославные. Основное отчуждение, отмежевание западной Европы и Европы восточной, лежит в этом чувстве своеобразной брезгливости. Это не Европа относится с опаской и высокомерием к странам восточной Европы, -- это католики не пылают любовью к православным. Выражается это в пренебрежительном отношении к представителям восточного направления христианской религии. Возможно, такое отношение своим возникновением обязано тому, что когда-то, ещё в эпоху, которую историки единодушно отделяют от Нашего времени хронометрическими рамками, восточное «крыло» религии было лишено своего духовного центра; православные, как бы «остались сиротами» на некоторое время. И пока этот центр не восстановился (уже в России), возникло это самое отношение. И этот центр православия никогда не сношался с центром католичества. За всю историю -- ещё ни разу. Это при том, что именно представители «православной полосы» стали живым заслоном между католиками и мусульманами, и, всё время противостояния христианства и ислама, несут эту «миротворческую миссию». Как всегда. «Русское мясо» в Европе недооценивают по-своему. Были времена (и очень продолжительные), когда весь католический мир с тревогой наблюдал за военными и геостратегическими победами Порты, но наблюдал «из-за спины» православных. Да ещё и «подзадоривал» турок. Там, где территории католиков сопредельничали с территорией мусульман, соотношение сил было явно не в пользу христиан – достаточно вспомнить испанцев (с их близостью к арабам), или австрийцев, с их южными соседями. Если бы османы смогли б «выползти» на север, то европейской культуре наверняка конец случился бы ещё «в своё время». Но этого не произошло, потому что с севера на турок взирала сила ещё большая чем они, ещё более грозная. В наши дни мы наблюдаем повторение этой угрозы. С той лишь разницей, что скрытая, она представляет ещё большую опасность. Терроризм пигментарно развил свой определённый цвет кожи, вместе с тем, заново «возродив» институт расизма, только в уже более натуральных, более примитивных его формах. Теперь вопрос уже не стоит о «давлении Запада»; всё более широкий размах приобретает давление на Запад, и оно сильней и настойчивей (устойчивей) с каждым годом. Новые тенденции развития мира «стоят» перед нами фактами, и никто уже ничего не сможет с этим сделать. В качестве «поощрительного приза» нам остаётся лишь возможность прогнозировать. Прогнозы – наша слабость. Мы «зондируем» то, что станет «почвой» для следущего поколения, для которого эти «новые тенденции» будут данностью -- действительностью, которую «дарим» им мы -- прямо сейчас. Как бы, громко будет сказано, но будущее положение дел стоило бы всё-таки программировать, а не прогнозировать. Итак, «вставшие перед фактом» уже, по своим размышлениям на тему геополитики нового мира, делятся на два лагеря: активистов и инертных. Активисты предлагают «не сидеть сложа руки», «бьют морды» цветным слоям населения, и прочее; суть их действий и настроений сводится к тому, что грядущие неотвратимые перемены сознают и они, но их реакцией на них является злобное «бешенство», и, в отчаянном акте -- «да лети оно ко всем чертям», они вымещают свою злобу на тех, кто по своим критериям более-менее «подходит», соответствует динамике процесса, и, главное, «под руку попадается». Инертные пофигисты. Ну, с этими всё ясно. У них -- та же причина, они прекрасно понимают и осознают своё бессилие, и идут «по пути наименьшего сопротивления», то есть, закрывают глаза на действительность. А когда она уж очень заставляет о себе помнить, то лают на неё. Выражается это в их «выкриках» одиозно-правого толка, что-де, -- «шапками закидаем», то -- не то, этого не случится, а это -- ни в коем случае не произойдёт. Их основной упор в то, что «в этом цикличном мире» всё ходит «по кругам своям», и ничего «сверх-естественного» никогда не происходило, никогда не происходит, никогда не произойдёт. И в этом отношении они скорее правы, ведь если признать отрезок между точками А и Б (но только в виде схемы «настоящее-будущее»), за отражение прямой «настоящее-прошлое», то те аналогии настоящего с прошлым, которые они приводят в качестве доказательств, доказательствами являются. Первый и основной их тезис – «кому мы нужны»: это как у Бендера – арабы, хоть и размножаются, но сидят на своих местах, и Кавказ, и Сибирь до Урала не занимают. (Не занимают?!! Они уже с большим успехом «занимают», достаточно вспомнить заголовки газет; или это мода такая пошла, на «новые заголовки»?) Китайцы тоже «ни фига» не размножаются, и «оставляют в покое» Дальний Восток. Супер! Дальше – больше: энергетический потенциал двух равнин, которые занимает Россия, и вовсе никому не нужен. Его не делят (потенциально) ни Европа, ни американцы, ни кто другой. И вообще – запас ресурсов этой планеты неисчерпаем, ведь именно поэтому нефть, газ, уголь и прочее, с каждым годом всё дороже, и дороже. (Цитаты будущих заголовков: «Кто же не даст «наложить лапу» на это природное приданое, кто не даст в обиду тех, чьим(?) оно является?») И вот Вам второй довод: «не перевелись ещё...».