«Возвращение Христа» Глава 1 «….ныне, присно и во веки веков. Аминь» То ли быль, а то ли небыль, То ли грёзы, то ли сон? Только пил со мною водку Ликом схожий со Христом! Только поп опухший с хмеля С разведенной спал женой! Плюньте в рожу, если только, Это было не со мной! И умру от острой боли, Если кто-нибудь, когда Пригвоздит заточкой острой К брёвнам чёрного кота. Отчего качает хату, Будто я на корабле? То ли верую я Свято? То ли вечно не в себе? Ни чего не знал, не знаю… Только это всё не сон! И в земле сырой, а слышу Колокольный перезвон! Иван вышел из храма. Холодный ветер бил в лицо, как и сорок дней назад. Да, прошло уже сорок дней после смерти матери, и её душа, если верить попам и старушкам, лузгающим семечки у ворот, отлетела куда-то туда … Куда, Иван не понимал, но что отлетела, он знал точно. Иначе было трудно объяснить вдруг пришедшею к нему с самого утра уверенность, что теперь он остался один. Совсем один. Один среди этих людей с озабоченными лицами. Один в душном автобусе, где его толкали ранцами в спину весёлые школьники. И даже в храме за всю службу он не ощутил к себе никакого внимания: ни со стороны присутствующей публики, ни со стороны сморщенных церковных старушек, снующих по храму с видом озабоченных чем-то мышек, ни тем более батюшки, на лице которого было написано, что он поздно лёг и плохо спал, и сегодня тоже ляжет поздно, и не знает, уснёт ли вообще, и потому явно обиженного и на них, которые, по всей видимости, спали хорошо, раз притащились в такую рань в храм, и на Господа. А на него сразу за всё! И за то, что сын вместо семинарии поступил в десантное училище, и за то, что дочь, влюбившись в тощего, лохматого, заезжего рок-певца, тоже решила стать звездой, и теперь где- то во Владимире бегает по эстраде в одни пёрышках, задирая голые ноги выше головы. И то ли поэтому, толи от того, что пути Господни неисповедимы, оба: и Иван и батюшка оказались в два часа по полудни за одним столиком в обшарпанном привокзальном буфете перед тарелочками с серым крупно-нарезанным винегретом, и у обоих в карманах лежало по бутылке дешёвой владимирской «Русской» водки. И хоть батюшка был одет во всё мирское, Иван сразу признал в нём того, кто отпевал его мать, а двадцать лет назад и его отца. -Вы, батюшка, и меня наверно отпоёте?- пристально глядя в глаза попу, проговорил Иван. -Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь. Я к тому, что и отца вы…и вот теперь мать…Традиция, так сказать, просматривается. А мне если честно, даже спокойней. Как, например, идёшь на завод, и двадцать пять лет там один и тот же вахтёр, и даже если ты пропуск забыл, он тебя узнает и пропустит. И Вы у нас тоже, вроде бы, как вахтёр… -Я гляжу, Вы опечалены сегодня?.. У меня есть…Если, конечно, Господь разрешает? Да и узнать я хотел, куда это души отлетают? Но это позже, сейчас давайте матушку помянем. Не побрезгуйте. Всё- таки сорок дней! Иван оглянулся и шустро разлил бутылку, и уже пустую, спрятал в карман. - Варварой её звали, царство ей небесное. Отмучилась. Ей там, думаю, хуже не будет. Плохо, прости Господи, жили, свиньи у иных лучше живут. - Помянем рабу божью Варвару!- перекрестив стакан, а потом лоб, батюшка вылил водку куда-то в бороду. И, опять перекрестившись, отобрал у Ивана вилку. - После первой не закусывают! На вот ещё одну разлей, и помянем твоего отца. Как его звали? - Петром Иванычем,- краснея, проговорил Иван. - Иваныч он для крыс канцелярских, а для меня и Бога он – Пётр! И нечего оглядываться, ты не курей воруешь, а родителей поминаешь. – Гудя на весь буфет, басил батюшка. –А посуду отдай Нинке буфетчице, не скопидомствуй. Она детям по конфетке купит. Помянем раба божьего Петра!- и опять водка исчезла где-то в бороде у батюшки. - Вот, Иваныч, ты и выполнил свой сыновний долг. Можешь, есть винегрет с чистой совестью, - опять перекрестившись, проговорил батюшка. - Иваныч отец был, а я Петрович, - попытался поправить батюшку Иван. - Что?! – поперхнулся батюшка винегретом,- Не того помянули? Так надо перепомянуть. Обязательно! И два раза, а то и до греха не долго. Но, Иваныч, у меня нет ни денег, ни водки. Так что думай, но перепомянуть надо обязательно, а то и у отца, и у нас с тобой могут быть неприятности. На иконах вместо святых черти будут хвостами крутить, да и у матушки моей рога и копыта вырастут. - Да Петрович я, святой отец! А кличут Иваном. А насчёт- перепомянуть от похорон осталось пол фляги первача, но вот закуски в доме нет никакой. Один я, как перст, только мыши бегают, словно у тебя в церкви старушки, так и норовят, что-нибудь утащить. -Истинно глаголешь, Ваня! Измельчал народ на Руси. Сколь раз замечал- зажгут свечу, помолятся, потушат и опять в карман кладут, экономят. На ком, Ваня!? На Боге! Через это и у хороших людей неприятности. Только ты не кому… Ведь, Ваня, у меня сын в офицерики пошёл, души губить безвинные. А дочка голая во Владимире прыгает по сцене… А о родителях ты, Ваня, не беспокойся. Им хуже не будет. Хуже, Ваня, некуда! Но об этом позже. Сейчас перепомянуть надо. А закусим винегретом, его у нас на тарелках как раз на порцию осталось, пол фляги осилим. Сыпь винегрет в карман и пошли, темнеет уже. Далече изба- то, не заплутать бы. И вновь холодный, колючий ветер трепал бороду святого отца и пронизывал насквозь старую фуфайку Ивана, заставляя их и без того спешащих, чуть ли не бежать бегом. И потому до дома они дошли молча, если не считать взволнованных вопросов батюшки: правильно ли они идут , и подталкивающего Ивана в спину при особо сильных порывах ветра. В доме было холодно. Но вода в чайнике не замёрзла, и было решено – сегодня не топить! А чтобы из окоченевших пальцев не смог выскользнуть стакан, святой отец заставил отыскать Ивана большие пивные кружки с ручкой. -А в избе у тебя хорошо! Ничего лишнего, как у монаха в келье. А тараканы, коль неделю не топить, вымерзнут. И мыши, если не убегут, с голоду подохнут. Хорошо! Благостно, Ваня! Да и сам ты ликом, кого-то из святых напоминаешь. Не было у вас в родне святых ? Жалко… А может, Иван, ты и впрямь святой? Да чего ты руками машешь… Ведь со святыми как - они живут, живут, и никто не знает, что они святые. И помрут тоже, как все, а лет через сто ковырнут ихнию могилку, а мощи то – целы, нетленны! …Вот только когда истинная святость распознаётся. Ну, иногда, правда, при жизни, это если человек всякие чудеса начнёт творить: по воде ходить, летать, как муха, по потолку ползать. Ты не пробовал, Вань? А зря! Истинно говорю, у тебя бы получилось! - Бросьте, батюшка! Не всяк голый - святой. Вот дочку вы свою осуждаете. А ведь не знаете, может, именно её косточки и не сотлеют. И лет через двести объявят её святой. Ведь Мария –Магдалина шлюшкой всю жизнь проработала, а сейчас не менее апостолов почитается. Или взять сыночка вашего. В церкви картинка есть, где святой Георгий, кажись, тоже в доспехах, змия тыкает копьём. Выходит, солдатиком был, а святым заделался. Давайте, святой отец, за ваших деточек выпьем. Я вот один, так жизнь сложилась, а детишек очень люблю. - Нет, нет, Иван! Ты пей за что хочешь, а я буду пить за тебя. Плевать я хотел, сотлеешь ты, али нет, но в душе ты – Святой! Вот у меня на сердце кошки скреблись с утра, а поговорил с тобой, и оттаяло, и слёзы от умиления потекли. Ты хоть крещёный, раб божий?... Нет?! – батюшка отпил из кружки и надолго задумался. Иван знал, что в таких случаях мешать людям нельзя. Он сам не любил, когда ему мешали задумываться и лезли со всякими пустяками. Мало ли что человеку может прийти в голову. А вдруг да придумает, как сделать всех счастливыми на земле, сразу, за один день! Сколько раз он почти додумывался, оставалось совсем чуть-чуть, но мешали, и мысли, как тараканы разбегались в разные стороны, и через несколько мгновений прежней картинки не складывалось, хоть убей. Он отошёл к окну и, глядя на звёздное небо, подумал, что вот до смерти матери он был, вообщем-то, счастливым человеком. Это , вот , эти сорок дней мучили его одиночеством и заботой: куда попадёт душа матери, и можно ли ему сделать так, чтобы она устроилась ТАМ как можно лучше? Теперь она уже ТАМ, и от него ничего не зависит, он свободен, но в этой свободе и таилось зло. Оно, как червь, точило его мозг: ты должен что-то делать. А ему делать, как раз, ничего и не хотелось. Он душой понимал, что и делать –то ничего и не надо. Надо просто смотреть как идёт снег, как смешно суетятся тараканы у оставшихся крошек винегрета, как поп, такой хмурый с утра, в два часа по полудни вдруг отогрелся душой, и теперь не думает, что у него всё в жизни плохо, а жаждет наоборот помочь ему, Ивану, ПОСТУПКОМ! А этого как раз и не надо. Надо просто сидеть и пить из фляги самогон, и улыбаться, глядя друг на друга, на тараканов, на снег за окном. -Завтра будем тебя крестить!- Вышел поп из оцепенения,- И не тряси головой. Я с Богом посоветовался, и он сам укрепил меня в моём решении. Надо, Ваня, надо! Сейчас даже коммунистические шишки крестятся. А они, Ваня, далеко не самые глупые люди. И на завод ты больше ходить не будешь. Не богоугодное это занятие. При церкви служить станешь. Должность я тебе определю, это не твоя забота. Одёжка, прокорм- это тоже всё я беру на себя. Твое дело только с людьми разговаривать, вот, как ты сегодня со мной говорил… -Подумать бы, святой отец, -неуверенно встрял Иван,- Хотя я работу сам хотел бросить, но вот с людьми… Тяжело мне с ними… Говорят одно, думают другое, делают ещё хуже. Да вы и по себе, верно, знаете?... -Вот, вот, Иван! Это мне и нужно. Чтоб ты глядел им в глаза, слушал их и говорил всё, что ты про них думаешь. -Убьют, батюшка, и меня и вас за то, что ко мне их послали. Я ведь сколько людей видел, а и пятка не наберётся, которым моя правда понравилась. Вот , и зубьев у меня всего три осталось- всё из-за этого… -За зубья не беспокойся, вставим. И побоев, я думаю, не будет. Ведь они, Ваня, за то, чтобы с тобой встретится, будут большие деньги платить. Церкви, Ваня, церкви! И потому все разборки им придётся вести со мной. А я есть слуга Господень! Обижая меня, они Господа нашего могут обидеть… Хотя, Ваня, всякое бывает. Но ведь и молчать, Вань, грех. Видеть их мерзость и молчать. А здесь мордой их в собственное же дерьмо ткнёшь, да ещё с них же и деньги возьмешь!... А не брать, Вань, нельзя! Без этого они ни тебе, ни мне не поверят. В ихнем мире ничего бесплатно не бывает, окромя «сыра в мышеловке», как они сами выражаются. А вот коли за деньги – в дерьмо! Значит, так оно и нужно. Значит это провидение Господние… Хотя всяко, всяко может быть… раз в год и рак свистит, и водка киснет. Но об этом, Ваня , лучше не думать. Вот, деньжонок наберём и будем с ними только по видео-телефону общаться… с Канарских островов. Сначала, Ваня, надо раскрутится. «Через терни к звёздам». Поэтому с зубьями повременим. А крестится- завтра! - А, вот, я хотел узнать насчёт душ… -Наши, Ваня, точно в раю будут. Это точно, а вот остальные?.. От них это зависит… От их финансового положения и щедрости. Но это я им втолковывать буду, а ты режь правду матку… ну, с состраданием, конечно. В лицо не плюй. Себе дороже может обернуться. Когда совсем невмоготу, покачай головой, перекрестись и уходи… Да, хоть, в поле. Мол, помолюсь за вас грешных. А сейчас спать, спать. Об остальном позже. Я, вот здесь, на лавке. Постели у тебя дюже грязные. Дай мне валенок под голову… Вот и ладненько… Всё, Вань, всё. До завтра! Минут через пять батюшка уже спал крепким сном, захрапывая на вздохе и посвистывая на выдохе. -Так могут спать только цельные и уверенные в себе люди,- подумал Иван, сметая крошки винегрета вместе с тараканами на пол и сливая оставшийся в кружках самогон во флягу. Он, слушая отца Фёдора в церкви, понял, что это за человек. И ещё удивился- зачем он решил посвятить свою жизнь служению Богу? Ведь сам он ни в какой поддержке явно не нуждался, и в мирской жизни к своему возрасту мог бы уже достичь куда больших успехов, чем ,по всей видимости, занимал теперь в церковной иерархии. И, представив себе, кем бы мог быть батюшка, пойди он в политику, Иван даже поёжился. Он вдруг понял кого напоминал ему всё время поп. Да, если бы не борода, не ряса до пят, не все десять пальцев на руках!... И такой человек предлагал ему сотрудничество, восхищался его, Ивановым, умением утешать людей!... Иван вдруг почувствовал головокружение и тяжесть в ногах. - Надо выйти на улицу. Да и этот храп не даст сосредоточиться. А сосредоточится необходимо. Завтра может быть уже поздно. Завтра отец Фёдор начнёт воплощать в жизнь свой план, в котором роль ему отводимая, Ивану, мягко говоря, не нравилась. Говорить людям в глаза всё, что о них думаешь… Да прочитай батюшка его мысли сейчас…- И Иван, стараясь не скрипеть половицами и не хлопнуть дверью, поспешил на крыльцо. - Надо подышать свежим воздухом и подумать, хорошо подумать… Жизнь даётся один раз…Один! Пороша кончилась, небо высветилось яркими, крупными звёздами, похожими на огранённые стекляшки в материнской шкатулке, которыми они всей семьёй любили играть. Рассыпят их на столе по тёмной скатерти, поставят настольную лампу посередине и выкладывают из них созвездия. И смеются, смеются… Тому, что они все ещё живы, что им тепло и хорошо, что картошка уродилась, что кошка принесла котят, что ветер воет, собака лает… Да мало ли что может развеселить счастливых людей? Потом, когда ему было двадцать , умер отец. Мать тогда сложила скатерть и сунула ему под голову, а в руку вложила пяток стекляшек. Лампу и ещё пяток он вложил в гроб матери, и от всей прежней жизни у него остались только изба и последний пяток стекляшек, которые он зашил и подвесил на груди на просмолённой бечёвке. Теперь вот и избы не осталось, потому что надо уезжать. Отец Фёдор уже всё решил, он уже увидел деньги, увидел вереницы хорошо одетых и сытых людей, жаждущих получить от него разрешения на встречу с Иваном, который утешит их и объяснит, что все те гадости, которые они успели натворить за всю свою жизнь, могут быть искуплены и прощены Богом. Надо только раскаяться и помолится, заплатить отцу Фёдору столько денег, сколько он попросит. И от своей идеи отец Фёдор уже не откажется, потому что он сам убедился, как от его тяжести на груди, после разговора с Иваном ничего не осталось, а наоборот, пришла лёгкость и сладостность, ощущение всепрощения и любви к Господу! Снег под галошами скрипел громко и резко, заставляя Ивана невольно оглядываться назад- не бежит ли за ним батюшка. А на душе было противно и тоскливо до тошноты. - Надо сесть на электричку и уехать. Всё равно куда, главное подальше и побыстрее. На кладбище он не пойдёт, сорок дней со дня смерти матери прошло и душа её больше его не услышит. В посёлке Ивана ничего уже не держало. За сорок лет он не приобрёл ни друзей, ни просто приятелей. Единственная женщина, с которой он был близок, вдова на двадцать лет старше его, прожив с ним пол года, выгнала Ивана назад к матери и провожала его по улице диким криком: - Ненавижу! Не-на-ви-жу!!! - каталась голой по земле у крыльца и рвала на себе волосы. Потом она запила по-чёрному, без просыпу, а ещё через пол года её нашли висящую в петле на дворе. Он хотел было поставить на могилке оградку, но каждый раз, как приходил на кладбище, казалось, слышит из-под земли её стоны и душераздирающий крик : - Не-на-ви-жу-у-у!... Сначала очень переживал: -Не он ли виноват в её смерти? – но мать ему объяснила, что так часто бывает у женщин, особенно после сорока пяти, тем более пьющих… Вокзал встретил Ивана неприветливой тишиной, Ночные поезда лет пять назад перестали останавливаться на их станции, а подростки, любящие летом потолкаться здесь, зимой находили места потеплее да потемнее. Когда дверь за Иваном захлопнулась, он сразу понял, что совершил ошибку. У круглой печи сидел на корточках и подкидывал в неё поленья Пётр Кирин, сосед-милиционер. Он повернулся и удивлённо уставился на Ивана. - Ты , дядь Вань, чего сюда ночью пришёл?- Недоверчиво щуря глаза, спросил он. – До первой электрички ещё три часа с гаком будет. Иль у тебя часы спешат? Иван отворотил рукав фуфайки и ещё больше смутился. Часов-то у него никогда не было. - Да, Петро, часы не часы… А тоскливо. И изба выстыла. Дай, думаю на вокзале посижу. Всё одно, не спиться. – Краснея, соврал Иван. - Понимаю! Мне тоже в эти часы выть хочется. Зимой- ни души. Только и спасаюсь тем, что в огонь смотрю. Хоть, думаю- какой грабитель напал… Да тут и брать нечего, окромя лавочек. Ты , дядь Вань, случаем не за лавками?- пошутил Пётр. И захохотал, глядя на ещё больше покрасневшего Ивана. - Не, ты, дядь Вань, помолчи пока. Я тебя сам колоть буду. Мне тренироваться надо. Хочу на следователя пойти поучиться. Не всю жизнь здесь по ночам печку топить. Да, и Машка говорит: - Давай корову продадим и накупим акций у Чубайса рыжего, приватизируем пару телеграфных столбов да сорок метров люминевого провода и будем всех, кто после нашей хаты живёт, держать в ежовых рукавицах. А твоя хата, дядь Вань, тоже ведь апосля нашей стоит! – Пётр захохотал весело и задиристо, как ребёнок. – Разбогатею и в Москву! Экзамены сдам, квартиру куплю, машину- в академию ездить. - Как, дядь Вань, думаешь, выгорит? - Не знаю , Петро. – растеряно пробормотал Иван, - Я думаю, корова она понадёжнее будет. -Вот и я думаю. Чего рисковать?... Пущай она тут с коровой… Накой мне она в Москве?... Я, может быть, какую москвичку найду… с квартирой, с папой генералом… Там ведь генералов , Ваня, видимо невидимо, как у нас грязи! – Пётр прищурил глаза и расплылся в такой добродушной улыбке, что Иван сразу понял: - этот найдёт и москвичку, и папу генерала, и в академию без экзаменов поступит. -Может, ты тоже за москвичкой решил податься? – неожиданно резко поставил вопрос Пётр и уставился на Ивана своими белёсыми, как будто выцветшими, глазами. – Отвечай, сукин сын! Под вышку подведу! В лагерную пыль сотру! Иван из красного стал белым. На него вместе с белёсыми глазами Петра, в упор смотрело дуло чёрного пистолета. Рука Петра дрожала, пальцы побелели. - Колись, гад! Считаю до трёх! – брызгая слюной, закричал Пётр. – Застрелю и под товарняк брошу, а скажу, что так и было. Я « афганец»,мне поверят. Раз… Два…- и тут Пётр как-то странно вздрогнул, изо рта у него потекла пена, и он навзничь упал на пол, - Три…- прохрипел он и потерял сознание. - Вот ведь как в образ вошёл. Мог и убить. –Вдруг всё понял Иван. Он выбежал на улицу и, наложив в шапку снегу, вернулся к Петру. – Сейчас, сейчас,- шептал он,- ты только в самом деле не помри. И корова у тебя будет, и москвичка, и папа генерал , и звёздочек на погонах будет столько, что все обзавидуются… Всё будет. Не помирай только… Пётр открыл глаза. - Чем ты меня, дядь Вань? Я ведь только пошутил. На пушку хотел взять. Кино не смотришь, крестьянин лапотный! Соседа любимого по голове! Чуть ли не до смерти… Ой, ёй, ёй, ёй, ёй! Теперь может вмятина на всю жизнь остаться! А у меня там, между прочим, и так не густо было. Чем теперь экзамены в академию сдавать? И что я тестю- генералу скажу? Мужик самый задрипанный в поселке полешком чуть не убил? А о Машке, жене любимой, ты подумал? То-то и оно, Вань. По всему выходит, что жизнь мою ты поломал, считай, пополам! Как тать в ночи. Пришёл скамейку скрасть, а пошёл на убийство. А я ведь, Ваня, при исполнении .За меня государство запросто и тебе черту подведёт. Сказывай куда едешь, а то всё по форме оформлю и боле тебя не увижу никогда. А не хочется, Ваня, симпатичный ты мужик. Вот и тётка моя, на двадцать лет мудрей тебя была, а позарилась дура. Ты ей тоже небось доперёд того, чем подол задрать, полешком по голове стучал? Пётр взял снега из шапки и приложил к затылку: - Сказывай куда едешь. Я не шучу. А коли опять захотел жениться, хоть мне москвичек и не жалко, но я тебя застрелю! Через тебя тётка моя родная повесилась. Я хоть и маленький был, а помню. Пришла к матери и жалуется. – Я,- говорит,- пожила с ним и поняла – Святой он! А я грязная и грешная. И мысли у меня такие же, грязные и грешные. От того и ненавижу его, каб не он, так бы и умерла и не знала, что я грязная. А теперь каково? И жить противно, и помирать страшно! От того и пью, и чувствую, что добром это дело не кончится… - Вот так то, дядь Вань, нельзя тебе женится! Никак нельзя! Роковой ты мужик, хотя на первый взгляд в тебе ничего такого и нет вовсе. А Иван вдруг как-то расслабился, по щеке его потекли слёзы, тусклая лампочка на потолке расплылась, а вокруг головы Петра образовался какой-то нимб… - Я ведь, Пётр, уезжаю. Совсем. А куда не знаю. Да это и неважно. – И сам не понимая зачем, он рассказал о встрече с отцом Фёдором, о их разговоре, и о том, как он убежал из своей избы, оставив там спящего батюшку. - А ты, дядь Вань, и вправду блаженный,- выслушав всё, подвёл итог Пётр. - Ты на что надеешься? Что в других местах и люди лучше, и жизнь слаще? Да тебя, как БОМЖа, через день – два заберут в околоток, понавешают на твою шею все нераскрытые дела, и пойдёшь по этапу на народные стройки с песнями да плясками. Это, конечно, если выживешь. А это не просто. Я точно знаю. Такие, как ты, обычно через месяц, в лучшем случае через два Богу душу отдают, и перед смертью ругают родителей матеренными словами за то, что на свет их народили. - Хочешь, на денёк посажу? А ты подумаешь. Какая тебе разница- сегодня уедешь, или завтра? Да и пахнет от тебя, как от ведра самогона. Дежурный придираться не будет. Я скажу , что ты меня обматерил при исполнении…, при дамах, - хохотнул Пётр. – Посидишь до завтра ,а там и решишь. По моему разумению, поп тебе стоящее дело предлагает. Я бы сам к вам в кооператив вступил. Вам человек в форме и с наганом не помешает. А об окладе и премиальных договоримся, я не жадный. И не успел Иван и рта раскрыть, как Пётр застегнул на нём железные браслеты. - Пойдём, пойдём, дядь Вань. Сгоряча такие решения не принимаются. Ему бизнес предлагают, а он уехать! Так к жизни относится, мы и помрём нищими… и дети наши нищими помрут, и их деточки… Эволюционный процесс может остановиться из-за таких, как ты. Одни тараканы на земле останутся, если я сейчас малодушие проявлю,- неожиданно закончил Пётр. - Да, дядь Вань, если я снова упаду, ты зазря не суетись, я через пять минут очухаюсь. Контузия у меня такая, с Афгана. Врачи обещали ,если я к спокойной жизни возвращусь, пройдёт она сама собой. Да, вот , ни хрена, не проходит. Да и где она – спокойная жизнь? Из-за тебя, вообщем-то, пустого человека эволюция может затормозиться. Когда такое могло быть? Да никогда! И Машка опять же… Она же ,дядь Вань, как в экстаз войдёт, колотит меня по чем- нипоподя кулачками, и всё старается побольнее, побольнее. С одной стороны, конечно, плохо, не уважительно, но с другой интересно! До чего я ,выходит, бабу могу довести. И причём без всяких там усатых иммитаторов и вибраторов заморских. И снова скрипел снег. И снова на душе у Ивана было темно и тяжело, до тошноты. Он уже понял, что никуда не уедет, И, что посадив его в свой клоповник, Пётр отправиться к нему в избу, разбудит попа, и они, разбивая друг об друга в кровь руки, будут делить проценты от не начавшегося ещё дела. И что главным аргументом Петра будет то, что он, Иван, вообще, может не выйти из КПЗ. - Дядь Вань,- прервал его печальные мысли Пётр, - а ведь поп верно тебе сказал. Я, вот, тоже до твоего прихода все думал у печки, думал про свою жизнь. И так, и этак, и не видел никаких перспектив. А про академию я тебе наврал. Похвастаться хотелось. И Машка, если честно, мне уже, как год, опостылела. А поговорил с тобой и понял, что не всё в жизни потеряно. И что, ежели, на всё посмотреть под другим углом зрения, то моя жизнь, на самом деле, много лучше, чем у некоторых. Да, к примеру, хоть твоя! - Тебе пирог суют, а тебя тошнит! Тебе шубу с барского плеча, а тебя коробит! У меня обстоятельства изменятся, и я счастливый буду. А ты и во дворце будешь думать, как из него удрать и нищему по свету скитаться. Тебе , видать акушер при родах сильно на темечко надавил. Но ты , правда, про это помнить не можешь. В дело мы, конечно, тебя возьмём, юродивые завсегда богатым мозги пудрили, на большие бабки их выставляли. Но больших денег я тебе не обещаю, за прокорм, скорей всего , работать будешь, да за освежитель рта… Дежурка встретила их кислым запахом пота и мочи. -Кого поймал, Петро? – спросил, проснувшийся от стука двери, дежурный по участку младший лейтенант Свиридов. - Да это сосед твой! Не иначе с Машкой застукал? Но так дело , Пётр, не пойдёт, Это ты к весне всех мужиков в посёлке пересажаешь. Сейчас не тридцать седьмой год. Ты должон это учитывать. Демократическое государство строим. Право каждого на самоопределение, вплоть до отделения! Газеты читать надо, а не Машке каждую минуту под сарафан заглядывать. - А вам, гражданин, стыдно должно быть. Машка -то его вам в дочери годится, или, как говорится – седина в бороду, бес в ребро! Но если по согласию, мы вам много не припаяем. Литра, Пётр, нам , думаю, будет достаточно? Ну и расскажете подробно и чистосердечно всё. Времени у нас до утра много… - Да нет, товарищ младший лейтенант. Обматерил он меня при исполнении. Его бы на сутки оформить, да к тем БОМЖам посадить, что мы вчера с товарняка сняли. Пусть немного поучат. А потом мы его отпустим. Он за сутки, думаю, поумнеет. Поумнеешь, дядь Вань? Только, извиняюсь, задницу береги. Любят они это дело. С детства обделены женской лаской. На них и обижаться грешно. Правда, товарищ младший лейтенант? - А как мы его оформим , Петя? Материл он тебя, как я понимаю, без свидетелей. А завтра нас к прокурору: - Нарушение прав человека!- Ты, хоть, Пётр, и контуженный, а соображать должен. Уволят, куда мы пойдём? Мы ведь и не умеем ничего кроме, как руками махать, да стрелять, но и то не все… - Ну, можно задержать для установления личности. Имеем право. У него ведь документов с собой нет. Нету , Дядь Вань? - Нету, - обречённо отозвался Иван. - Ну да, ну да…Соседа своего не узнал, с которым двадцать пять лет прожил. Слушай Пётр, коли ты Машку свою ревнуешь, лучше Машку задерживай на сутки. Камеру мы ей выделим,- мечтательно потянувшись, подитожил младший лейтенант. - Сними наручники и иди на станцию. Объект оборонного значения без присмотра остался! Если кто лавку украдёт, с нас обоих погоны сорвут с мясом. Кругом! Шагом марш! Когда дверь за Кириным захлопнулась, Свиридов, налив из термоса чаю, подвинул стул Ивану и пригласил присесть. - Вы не волнуйтесь, Иван Петрович, пейте чай. Пётр он- горячий и мнительный, потому как – контуженный… А что у вас случилось с его женой? Вы мне по секрету, как старшему товарищу его, а? Я не ради любопытства, а чтобы помочь ему…. Часто у вас с ней? … Ну чего вы молчите? Ведь если он вас завтра пристрелить захочет, я могу и не заступиться… Не успеть, вернее… Ну, ну, рисковый вы, однако, человек… Идите, Иван Петрович, я вас больше не задерживаю, хотя и надо бы… Ну да в следующий раз… Пётр, он ведь не отстанет, контуженый, он и есть контуженный. И Иван в который уже раз за сегодня опять оказался один на холодном, пронизывающем ветру, и под яркими, так похожими на те стекляшки из детства, звёздами. И небо, как синяя бархатная скатерть, и луна, как настольная лампа… Только не было матери, отца, и его, счастливого и беззаботного. А бегали, суетились вокруг, как тараканы, непонятные ему люди и требовали от него тоже, чего-то непонятного, но почему-то всегда для него глубоко омерзительного. Его вырвало. Вырвало прямо на крыльцо отделения. Вырвало до крови и желчи, и потекли из глаз слёзы, застывая где-то в бороде… «вот и всё…вот и всё…»- скрипел наст под ногами. «будь что будь…будь что будь…»- отдавалось в голове. - Ну и пусть. Такая судьба,.. А может всё образуется? Может батюшка увлечётся ещё чем-то, или кем-то и отстанет от него? А, может, люди и не захотят платить деньги, чтобы поговорить с ним. Да , наверняка, не захотят. У глупых и денег нет, а умные не захотят, точно не захотят! – почти успокоился Иван , уже подойдя к дому. В избе горел свет, а по занавескам мелькали тени от встрёпанных голов и рук с сжатыми кулаками. - Всё правильно. Консенсуса достигают,- сразу догадался Иван. Пётр хоть в два раза моложе, да поп в два раза тяжелей, но то, что идея пришла первому в голову попу, и не успевший выветрится хмель,- всё это было на стороне отца Фёдора, поэтому, когда Иван вошёл в избу, Пётр с пеной на губах лежал на полу, а отец Фёдор жадно пил из кружки. - Эх, Иван, Иван! Мало того, что ты сбежать хотел, ты ещё и с ментами решил поделиться. А ведь мы и пятака не заработали, а он уже на мотоцикл требует. Пистолетом мне, слуге Господа нашего, в висок тыкает. Куда идём? Кому служим? Ты ведь , Вань, не Бог, чтобы семью хлебами всех накормить! Да и не голодный он был. Я три раза взопрел допреж того, как его свалить. - Ну, да что с тебя взять! Был бы ты хитрый да жуликоватый с тобой бы, вообще, не о чем было говорить. Таких пруд пруди. В том-то и дело, Ваня, что ты не от мира сего. И в миру тебе жить нельзя, погибнешь. Ты этого, всё одно, не поймёшь, так что можешь не напрягаться… Ты просто должен мне верить. А ты и правда решил, что я хочу на тебе Канарские острова заработать? Да что, Ваня, нам там делать? Ну, выпьем пальмовой водки, ну, похмелимся, а потом? С тоски помрём, и мулатки сисястые не помогут. Ностальгия нас, Ваня, за глотку схватит. Потянет в буфет привокзальный, к серому винегрету, тараканам, к этому , вот , небу, снегу, к глупости беспросветной, наивной доверчивости, крестам покосившимся, да к вот этому туалету с дырой место фаянсового толчка! Я знаю, Вань, мне люди исповедовались, не нам чета… - А что теперь с этим жмуриком делать? Скорую не вызовешь, и тебя и меня посадят. Он ведь при исполнении, в форме. .. Лопата-то у тебя есть с ломом? Придётся во дворе закопать. Грешно, конечно, но сам виноват. Мотоцикл ему с коляской и блестящими наваротами. А за что, Ваня? Неужто, мы сами не сообразим на что деньги потратить? Тебе зубы вон вставить надо, телогреечку поновее, пуговки на ширинку… Да и у меня потребности обещают расти. Кабинет, компьютер, секретарша,- облизал запёкшиеся губы отец Фёдор. - Да, батюшка, вы не волнуйтесь. Он сейчас очнётся. У него такое по десять раз на дню случается. После контузии в Афганистане осталось,- перебил разволновавшегося батюшку Иван. - Это что, он меня по десять раз на дню лупить будет,- опять вышел из себя, начавший было успокаиваться, отец Фёдор,- и мотоциклы блестящие требовать? - Да нет. Пошутил я. Не беспокойтесь. Мы на всех грузовичок купим, на пикники ездить. А пистолетом я вас на искренность хотел вызвать, попугать маленько. Это оружие не боевое – муляж. Кто мне припадочному боевое бы дал? Меня ведь в милицию по жалости взяли, ранение учли… Ну и Машка, конечно, губы накрасила да разок к начальнику сходила. Вот, я и хотел к вам. У вас чую дело стоящее. – Пётр встал на четвереньки и пополз к фляге,- Ты бы, Иван, и мне кружечку налил, голова что-то сильно кружится… - Дай ему, Вань, пусть пьёт. Праздник у нас сегодня, братья! – вдруг заревел во весь голос отец Фёдор, - Крещение принимает раб божий Иоанн! - Пётр, сгоняй на колодец, принеси воды два ведра, а потом из дома чего-нибудь закусить: капустки, огурчиков. Машке скажи, что сейчас Ивана окрестим и к вам придём отмечать. Пускай стол накрывает, да побогаче. Рождение кооператива нашего заодно отметим! А ты, Иван, давай печку растапливай. Крестится – то голым будешь, как бы не околел. Загубишь дело на корню, и накроются Петькины сладкие мечты о пикничках с водочкой на природе… Через пол часа в избе было тепло. На плите закипало ведро воды. На столе в миске лежала квашенная капуста и стояла трёхлитровая банка мутных солённых огурцов. Посередине избы на полу лежало грязное оцинкованное корыто – купель. Иван голый стоял у печки, а Пётр, сидя за столом с батюшкой, тыкая грязным пальцем в Ивана, тараторил: - Гляди, отец, какое у него мужское достоинство. Как у жеребца! А живёт один. Не использует дар божий по назначению. Через это и тётка моя троюродная повесилась, она матери моей жаловалась: мол, Святой он. Вона где у него святость! Ниже колена… А ежели ему дать трусы Машкины понюхать? А Отец Фёдор? Давай сгоняю… Я теперь только тётку понял. А каково ей было? Как в басне, что в школе проходили: -«…Хоть видит око, да зуб неймёт…»! Кишка пожарная потоньше будет… Право слова, батюшка, потоньше…. И гляди…гляди –пульсирует. Да ему и говорить ничего и не надо. Мы его, батюшка, разденем да к столбу на площади привяжем… Я в фильмах заграничных видал, правда, там по большей части негры, но, всё одно, дамочки драгоценности срывают и на срам ихний вешают… Ой, батюшка, давай выпьем по кружечке, а то и я того гляди сомлею… Двадцать пять лет прожил, а и подумать не мог, что такое бывает!... Святой, ядрёна корень!...-восхищёно глядя в пах Ивану, тараторил Пётр. - Так она, наверное, его плохо кормила, - имея в виду скорее всего Петькину тётку, басил отец Фёдор, - Я вот, когда приход только принял, нищим был. Так у меня с матушкой после картошки да огурцов, не любовь, а насмешка одна получалась. Она, грешным делом, сбежать от меня с прапорщиком хотела…Н- да… А потом ничего… Наладилось… Сметанка, сальцо… Без этого все достоинства – одна бутафория. Муляж. Как у тебя в кобуре – одна видимость… - Ну… Давайте, начнём помолясь. Пётр, налей в купель горячей и холодной воды… Поровну, Петя, поровну… Нам его ни застудить, ни сварить нельзя. .Вот, ведь на какой тонкой ниточке может держаться счастье людей. Застуди мы Ванечку, он покашляет, покашляет да и помрёт, а мне опять к старушкам в церковь, а тебе Петенька к привокзальной печке… Отец Фёдор плюнул на ладони, пригладил свои седые вихры, как бы отгоняя дурные мысли, распушил бороду: -Ваня, в корыто! Иван обречёно встал в воду, - Вот и началась новая жизнь,- пронеслось у него в затуманенной голове. – Отныне он не сам по себе, а раб божий. Выходит за всё, что теперь с ним произойдёт, будет отвечать не он, а Бог… Да вот слуга его,( что черпая воду кружкой, из которой только что допил самогон, поливал его) отец Фёдор. - Крестится раб божий И-о-ан! –тянул густым басом поп, - Во имя Отца, Сына и Святаго Духа –Ами-и-инь!.... Вдруг загремело стекло, и в избу густыми клубами пара ворвался холодный воздух. -Пётр, отстреливайся! Конкуренты выследили! – первым опомнился батюшка. Пётр выхватил муляж, бросился к окну, выглянул и с криком- «Я счас!»- Исчез в дверях. Через минуту дверь опять хлопнула, и Пётр вошёл в избу со своей женой. - Вот, не выдержала. Решила на голого соседа посмотреть. А увидела и обомлела. Стекло головой выдавила… Машка во все глаза смотрела на Ивана. Вдруг ноги её подкосились, и она рухнула прямо у корыта. - Если и эта повесится, я тебя застрелю. Хоть ты мне теперь и компаньон.- закричал Пётр, -Всех баб в семье на тот свет отправит… Раб божий… Жеребец он, батюшка, жеребец порченый!... А на лице отца Фёдора гуляла улыбка. Он ещё раз убедился в волшебном действии не только духа исходящего от Ивана, но и самого тела… Вернее не тела. Тело было довольно костлявое и нескладное…. Но это не важно. Отец Фёдор уже видел клиенток, омывающих Ивана в бане. Видел как исчезают их последние сомнения в святости этого человека… Нет, нет. Не человека, посланника Божьего! Видел толстые пачки денег… - Всё, всё! Пётр, вытирай и одевай раба божьего. Иначе простудится. Да брось ты свою Машку! Не дай бог Иван захворает. Лопнет наше дело не надувшись! -А крестик, крестик ему не надели,- очнулась на полу Машка. Все переглянулись. Об этом отец Фёдор забыл. А Машка уже расстегивала кофточку,- У меня два. Свой и покойной, тетки Петра, с которой Ванечка пол годика прожил. Не зарывать же золото. – ответила она на удивлённый взгляд попа. – Мы не жулики, чтобы золотом разбрасываться. Да я и чувствовала что пригодится. Крестничек… Крестничек…- лепетала она, прижавшись всем телом к голому Ивану,- Крестничек он! Имею право, - бросила она Петру, - А ты – крёстный! Целуй его, целуй, говорю! Нечего хвататься за свою кобуру. Деревяшка там у тебя … Де-ре-вяш-ка! Нету греха крестничка обнимать! – она еще раз прильнула полуоткрытыми губами к бороде, шее, груди, животу и… Опять потеряла сознание. - Всё правильно, всё правильно,- спохватился отец Фёдор,- Это мы сами должны были её позвать. Без крёстной нельзя, никак нельзя… Да, одевай ты его, а то баба твоя помрёт.- Зло бросил он Петру. Через пять минут Иван был одет. Машка отошла, но кофточку не застёгивала. -Крестничек!...- шептала она про себя, вылавливая из банки для Ивана самые мелкие, обязательно с пупырашками огурчики и, откусив жопку, кокетливо протягивала Ивану, - Закуси, закуси, крестничек. – И лицо её выдавало такое блаженство, что поп, косясь на Петра, незаметно убрал со стола единственный ножик себе запазуху, от греха. - Всё, братья и сёстры! Сейчас идём к Петру. Иначе замёрзнем. А дырку в окне оставим, пущай тараканы повымерзнут. К тебе, Вань, обеспеченные, интеллигентные люди будут приходить, нечего их тараканами смущать. Петро, бери флягу и пошли, пошли…. Сало-то у тебя есть, Машка? – уже дома у Петра спросил отец Фёдор. - И сало, батюшка, и колбаски сырой палка, и ветчинка китайская в банках. Не сумлевайся,- не спуская глаз с Ивана, отозвалась Машка,- вот только водочки нет. Петра бы послать. Да не за нашей, Владимирской, пускай из городу «Абсолюту» привезёт. Вам ведь по сану «Абсолюту» положено?- явно лукавила Машка. - Да-а…желательно. День сегодня какой-то замечательный, хотя с утра и не задался, вроде бы… А теперь, как бы глаза открылись…Люди-то в России пусть и не Спинозы, а душевные и совестливые … Ты, Петя, водочки побольше возьми и к старосте церковному зайди, скажи батюшка- загулял, он поймёт, он у меня понятливый и если осетринки даст бери, бери не стесняйся, и образков с десяток, какие поновей, избушку Ванину украсить надо. Давай разливай Петя на посошок, да благословлю я тебя в дорогу. Поспешай, но медленно…-покосившись на Машкину грудь, непонятно к чему добавил отец Фёдор. Не успела дверь за Петром как следует ударить по косяку, а поп уже волочил Машку на кухню: -Вот что, девка, про Иванову благодать забудь! Он – Святой! И орган у него этот скорее декоративный, чем действующий. И ежели я что узнаю или, не дай Бог, угляжу, анафеме предам и от церкви отлучу! С кем хошь греши, а об Иване забудь. Хотя с кем хошь тоже не к чему… Найди себе достойного члена нашего кооператива и…Совместишь приятное с полезным, а информация не растечётся по посёлку… - Да у нас в кооперативе только ты с Петром и остался. А с Петром мы теперь уже неделю, как бы, чужие… Ты прямо говори- приглянулась я тебе, козёл бородатый? - Ну, матушку я из-за тебя не брошу, по сану не положено… Но лаской не обделю, глубиной чувств уважу! Девка ты ладная, по всему видать, горячая.- поп левой рукой привлёк Машку к себе, а правую запустил куда-то под складки широкой Машкиной юбки,- Кипяток девка! – простонал поп, - На твоей заднице блины печь можно…. Но это попозжей … Ивана надо уложить. Ты ему здесь постели и горшок поставь, чтоб не бегал туда- сюда. Отвлекает это и не способствует полному раскрытию чувств совокупляющихся сторон. А я тебя раскрыть хочу по самое… Ну , ты сама догадываешься, не девочка. А теперь к Ивану. И помни : мать - .ты ему, МАТЬ! Пускай и крёстная. - Ну что, Ваня, загрустил? Какие наши годы! А людей ты не бойся, они сами тебя бояться будут. Потому ты теперь не сам по себе, а Божий человек, Провидец! В какой-то мере даже вершитель их судеб! Не на небе, конечно, там свой пастырь, а здесь, на земле! А люди, Ваня, боятся не отдалённого будущего, а настоящего, которое вот-вот на них наступит, кого только в грязь вдавит, а кого и по асфальту разотрёт. Вот ты, Маша, чего боишься, когда грешишь, гнева Господнего или кулака мужа? - Я, отец Фёдор, триппера боюсь. - Бабы они, Ваня, всегда не того боятся… Ну, всё, дети мои, спать, спать, спать. Марья, стели нам постели. Устали страсть. До Петра отдохнём, а там видно будет. Может, и сегодня ночью спать не придётся. Эх, грехи наши тяжкие, страстишки грешные. Эх, вы овечки мои заблудшие…- ласково глядя на обоих, приговаривал батюшка. Ивану Машка, сняв перину с супружеской кровати, постелила на кухне, поставив в голова большой ночной горшок. Не увидит, так споткнётся. А батюшке в горнице, под их с Петром фотографией, где он обнимал её и щурился на фотографа, как мартовский кот, учуявший течную кошку. А она глядела строго, но её чувственные губы уже, как бы, предвкушали и Петькины губы, и губы фотографа, и даже колючую бороду отца Фёдора. Бесовские губы.- Сделал вывод батюшка,- а бес он и в Африке бес. Так что согрешить придётся. Тут и к гадалке ходить не надо. Ну да ничего, отмолюсь, жизнь она длинная, вот на старости лет все грехи и отмолю. Может, старцем куда уйду? В монастырь или пещеру какую, чем чёрт не шутит? Уложив Ивана, перед этим повертев у его головы ночным горшком, Марья поторопилась в комнату к отцу Фёдору. - Что-то ты, Маша, простынь у стены плохо заправила,- строго спросил батюшка. – Поправить надо. Как бы я бок себе не натёр, кожа у меня с детства очень нежная. А когда Марья, выгнувшись всем телом, потянулась к стенке, отец Фёдор налетел на неё, словно петух на курицу. Сам грех не занял и трёх минут. Застёгивая ширинку, отец Фёдор самодовольно смотрел на покрасневшую Машку: - Недолго мучилась старушка в его мозолистых руках,- на мотив русской народной песни пробасил батюшка. - А я?- с надрывом спросила Марья. – А как же я, батюшка? Вы же не паскудник какой – раззадорить и бросить. Куда мне теперь? К Ивану нельзя, Петра нет,- и упав ничком на кровать, Марья разрыдалась,- Видит Бог, удавлюсь. Сами потом Петру всё объясняйте, да на суде… - Какой суд, Маша? Мы же по согласию… - Я на один раз не согласная! Ты чего мне пел на кухне про чувственность, про углубление, про душевное взаимопроникновение? Так вот, почувствовать я ничего не почувствовала, насчёт проникновения, так это сильно сказано, а про углубление- так ,вообще, брехня! Даже если тебя у нас в области оправдают, я до Москвы дойду! Дам кому надо и дойду! - Марья, Марья…- виновато басил отец Фёдор,- я бы с радостью, да ведь шестой десяток… - А это не ваша забота! Твоё дело портки снять… Да не с меня, с себя снимай, ненавижу я в ваших кальсонах штопаных копаться… Рясу тоже сымай, хочу тебя с Иваном в корыте сравнить…Телом то ты гладок, Федя, а вот в остальном никакого сравнения… - Маша,.. не смогу я после такого унижения… - А вот это- не ваша забота, - вдруг ласково, каким-то низким голосом зашептала Марья, - лягайте, лягайте…я не девочка… не первый год замужем, - потолок в глазах отца Фёдора покачнулся, будто он плыл на пароходе, запахло чем то вкусным, но давно забытым, и он ощутил себя не отцом Фёдором, а маленьким сопливым комком в ласковом и тёплом животе матери. Лицо его исказилось какой-то глупой улыбкой, он зачмокал губами и, по всей видимости от восторга опысался, но не почувствовал этого, он потерял сознание. А Иван, вконец обессиленный навалившимися на него событиями, спал. Спал так, как не спал уже несколько лет, спокойно и глубоко. Он не слышал ни похотливого хрюканья отца Фёдора, ни томных стонов жены Петра. Он шёл по луной дорожке среди звёзд, не зная куда и зачем. И в этом-то и была вся прелесть. Именно в незнании- куда и зачем. Душа его ликовала- Вот для чего ты родился! Вот для чего ты терпел и страдал там, на земле, чтобы сейчас вот так, без всякой цели, идти по этой серебристой дорожке среди сверкающих звёзд, ни о чём не думая, всё позабыв. Делать шаг только для того, чтобы потом сделать следующий. И это будет длиться вечно! Только он, Иван, и звёзды, и тишина, сквозь звон которой можно было услышать только одно – « Люблю….лю-блю…лю-блю…». Глава 2. Второе пришествие. «Горько мне, Боже. И чем ближе к цели, тем горче. Две тысячи лет прошло, а ничего не изменилось. Опять на Крест. Опять кричать о любви, умирая… До коле, Отец? - А пока любишь, до тех пор и мучиться, до тех пор и поливать кровью землю…» Первым изо всех проснулся батюшка. Он открыл глаза и долго не мог понять- где же он находится? И что за голая женщина лежит рядом с ним под одеялом? С матушкой отец Фёдор не спал в одной постеле уже лет десять, как пошли у той бородавки по интимным местам. Не то чтобы они мешали, но заставляли вспомнить, что всё в этом мире тленно и непрочно, и страсть сама собой таяла, подступала изжога, и прости господи, хотелось не Христа славить, а бежать куда-нибудь подальше, вырыть землянку и остаться там до конца своих дней. -Значит я не дома,- минут через десять сообразил отец Фёдор,- и не в церкви, и, слава богу, не на том свете ( там бы ему лежать не на кровати, а на раскалённой сковородке.)- Ёще через двадцать минут он всё вспомнил и покрылся холодным потом. Как честный священнослужитель, он теперь должен отказаться или от Машки, или от сана. А как откажеся? Куда пойдёшь? Кому нужен? Нет!... Пётр не видел, Иван поймёт и простит, он всех прощает… Отец Фёдор сел, кряхтя, натянул кальсоны, брюки, рясу, повесил на грудь массивный позолоченный крест, разгладил пятернёй вихры и растолкал Машку. - Одевайся, Маша,- чувствуя приятную истому внизу живота, погладил по плечу Марью поп,- Темно уже. И Петьки с водкой нет…И пожрать чего-нибудь охота. Видать, ты из меня всё высосала. Вот ведь бесово семя… Знаешь, что грешишь, душу свою губишь, тело надрываешь, а ни откажишься… Почему, Маша? - Батюшка, не согрешишь, не покаешься. Не покаешься, Бог не простит… -Это так…Но ты всё одно вставай. Петя твой, кайся, не кайся – не простит, потому как он не бог, а мент. Да подай чего. Голова гудит, и живот бурчит… - Для тебя, голубь мой, всё найду!- Потягиваясь, стоя голой перед батюшкой, протянула Марья. – И водка есть, и балык, правда в банках. Я ж до тебя через день полы у Рабиновича мыла. Слыхал про Рабиновича, зав. сельпо, что на привокзальной площади? Так что в погребе всё есть. Год можем любовью заниматься из избы не выходя. - Балыками за полы кормить не будут… - Ты чё, ревнуешь? Зря , батюшка, зря. Мне опосля тебя никого не надо. Может, Федя, ещё разок согрешим? Ну нет, так нет. А Рабинович против тебя – нуль. Хоть и способов тысячи показывал, и плеткой заставлял себя бить. Еврей он и есть еврей, хоть зав. Сельпо, хоть академик… - Про академиков-то откуда знаешь? - От поезда один отстал… Да, давно это было…Брось, Федь, не заводись. От них, Федь, как от тебя в первый раз: мокро, склизко и противно… - Ты, Марья, не распоясывайся! В сане я. То что было забудь. Грех это. Его нам отмаливать до гроба придётся. В крайнем случае до следующего раза.- подумав, поправился отец Фёдор. - Поняла, батюшка, поняла. – Марья притворно засуетилась,- А и впраду , апосля покаяния это дело раз в тыщу слаще будет… Мы в следующий раз, Феденька, обязательно голышом у иконки постоим, ладанку в головах зажжём. Запретный плод он сладок, ох как сладок… У нас с секретарём райкома… - Помолчи, Маша, Христом Богом прошу: помолчи! Буди Ивана и накрывай на стол.- Перебил её батюшка,- Вечерить будем. Да и обсудить кое-чего надо. Дело открываем нешуточное. Здесь валютой будет пахнуть, а может, кое-кому и сроком,- перекрестился батюшка за неимением иконы на фотографию Петра с Машкой над кроватью. – Буди! – еще раз прикрикнул отец Фёдор на открывшую было рот Машку. Водку пили уже без тостов, как чай. Отец Фёдор, отхлебнув из поллитровой кружки грамм сто, долго, как бы прислушивался к себе, и иногда приговаривал: -Хорошо!- а иногда поморщившись, тут же отхлёбывал ещё, чуть больше, и лишь потом закусывал либо салом, либо балыком, не забывая каждый раз перекрестить и то и другое. Иван пил отрешёно, и почти не закусывая, Он всё время возвращался туда, в свой сон, и немного досадовал, что это был только сон и на этих людей, которые его разбудили только из-за того, что им одним было скучно пить. Вообщем, хотя он сидел вместе с ними, пил, отвечал на их вопросы, он находился не здесь, а там, среди звёзд, и всё пытался понять: кто же кричал в безмолвной пустоте так красиво: « …лю-блю…лю-блю…». Машка пила, как и всякая влюблённая женщина, ничего не говоря, а только нежно поглядывая на своего любимого и повторяя непроизвольно все его движения, как бы помогая ему и чувствуя всем телом, и душой. Попроси её сейчас, даже мысленно, перерезать глотку Ивану, она бы перерезала, несмотря на то, что ещё несколько часов назад могла перерезать глотку и отцу Фёдору, и Петру попроси её об этом Иван. Вообщем, хорошо сидели, непринужденно. - Может, нам . Ваня, в тюрьму съездить?- неожиданно прервал затянувшееся молчание отец Фёдор,- Я бы заключенных поисповедывал, а ты бы проверил своё воздействие не только на людей порядочных, но и на тех, кто свернул с пути истинного, потому как общаться с нами будут, как раз всё больше именно такие, заблудшие. Твоя задача, Ваня, выслушать их и по возможности утешить. Вернуть им душевное спокойствие. Надежду на прощение, если не обществом, то хотя бы Христом. Дело это хоть и не простое, но достойное. Богоугодное, если хочешь! - Поедем, батюшка, отчего не поехать, не утешить. Они ведь и творили дела свои, за которые сидят, от того, что их вовремя не утешили, не полюбили… Я ведь сегодня понял на кухне, когда спал, что самое главное в жизни – это чувствовать, что тебя любят не за что-то, а просто так, как мы любим звёзды или луну. Или вот, как Марья вас любит, не за то, что вы - батюшка, или она одинокая, а вопреки всему. Знает, что ни балыков, ни колечек колбаски от вас не дождётся, и что Пётр может её убить, и что старенький вы, а любит! А вот вы напротив: не любите. Хотите её мять тискать, но не любите. Потому вас всё мучает: и что грех это, и что от Петра можно дождаться неприятностей, и матушка с вами спящим может сотворить непотребное. А, вот коли, вы бы на всё плюнули и прислушались к своему сердцу… - Хватит, Вань, мы с тобой потом на эту тему поговорим, одни!- косясь на Марью , прервал его отец Фёдор. - Да пусть его, голубь мой, я и так знаю, что ты меня не любишь. А про меня он всё правильно говорил. Пока другого не полюблю, ты мне всё одно мил будешь, хоть песок из тебя сыпься,- успокоила отца Фёдора Марья. Тут за окном взвизгнули тормоза, хлопнула дверка машины, и все услышали радостный голос Петра: - Спасибо, кореша, что подвезли. В гости не приглашаю. Дела у меня. С соседом и попом кооператив открываем. Валюту будем из буржуев выкачивать. Сосед мой полоумный провидцем оказался, святым, а я дурак Машку к нему ревновал. Как разбогатею я вам «Мерседес-600» куплю. Жуликов ловить. На «шестисотый» они сами , как мотыльки на свет, полетят! Ну пока, пока, кореша!- вновь взревел мотор, мелькнули тени по стенам избы от фар машины, хлопнула дверь в сенях. Через минуту в избу ввалился Пётр уже без тулупа, без сапог, с огромной авоськой, в которой угадывались и балыки и десяток бутылок литрового «Абсолюту». Все трое встретили его настороженным молчанием. Да Пётр уже понял, что сболтнул лишнее, по насупленным бровям отца Фёдора и холодному взгляду жены, только Иван улыбался ему ласково и непринужденно. Членство его в кооперативе, казалось уже решённое, становилось зыбким и расплывчатым, как холодец на раскалённой сковородке. - Так, Пётр, - первым взял на себя инициативу отец Фёдор,- кому ты ещё не рассказал о нашем кооперативе и о валюте, которая уже рекой течёт к нам из Москвы и того гляди затопит не только село , но весь район?... - А чего я? Чего…Ну, виноват!... Ну, лишите меня премиальных за первый месяц.- нашёлся вдруг Пётр.- А нет такого права по закону, чтоб за глупость из дела выкидывать. Не-ту-у-у!- Выпучив глаза и топая ногами, завизжал Пётр.- Контуженый я! За родину, царя и отечество…- и изо рта у него закапала слюна, глаза закатились, и если бы не Иван, который подхватил его, да не Марья, подхватившая авоську с «Абсолютом» дело могло кончиться плохо. Без сознания Пётр пробыл недолго… Отец Фёдор успел только распечатать первую бутылку «Абсолюту», как Пётр уже сидел на кровати и жадно смотрел на уставленный деликатесами стол. - Батюшка, а давайте мне язык вырежем! Правда, правда, я не против. Только из дела не выкидывайте. Ведь если я буду с вами, мне и язык без надобности. Баньку истопить, воды наносить да по огороду…за деньги расписаться- для этого язык, вроде, бы и ни к чему…А в магазин сбегать я и с запиской могу… Маша, ты ведь не против, ища поддержки у жены, обратился к ней Петр. - Коли тебе ещё чего отрезать, тогда я за!- ласково глядя на отца Фёдора, отозвалась Машка,- Я, Петя, отца Фёдора полюбила и жить с тобой больше не буду. Так что давай всё разом пообрезаем! - Ладно, Пётр, садись за стол. Сегодня повременим с операцией, а там видно будет,- оттаял после Машкиных слов отец Фёдр,- Бог нас к терпению призывает. Но помалкивать начинай учиться с сего момента. Как слово вставишь, так стакан пропустишь, согласен? - Гы…гы…- замычал Пётр, улыбаясь и согласно кивая головой, пытаясь поцеловать руку отцу Фёдору. - Это что же сегодня у нас, как бы свадьба?- Иван пристально оглядел отца Фёдора и Марью.- А как же попадья? - А никак! Мы с ней уже десять лет на разных кроватях. Перед Богом она мне не жена. А с Машкой мы тоже расписываться не будем. По документам я с попадьёй, а она с Петькой, а перед Богом я с ней, а она со мной. Петя я думаю согласиться.- Отец Фёдор строго посмотрел на него. - Гы…гы…- закивал, улыбаясь, Пётр и, бросившись целовать отца Фёдора и Марью. Опрокинул стакан…- А, чёрт с вами, ради такого случая и стакана лишусь. Горь-ко! Горько! Горько!- заорал он во весь голос,- Горько! Ох, горько! - И я вас поздравляю.- Обратился к «молодожёнам» Иван.- Пакостно, конечно, но лучше так, чем лицемерить перед собой… И официально, правильно, ничего делать не надо. Потому как через месяц и Машке тошно станет, и батюшке в тягость. Вот батюшка, вижу, согласен. А ты , Марья, не кипятись, не кипятись. Тебе с кем больше месяца хорошо было?... То, то и оно. Горько! – поддержал Петра Иван,- Ох, как Горько! - О делах ни слова!- решил за всех батюшка, оторвав от своей бороды Машку,- Пётр, ради такого случая, можешь гутарит. Свадьба, так свадьба! Мыла Маруся белые ноги, Белые ноги мыла Маруся… Во весь голос тонко затянул Пётр. На том бережочке, на том берегу Мыла Маруся белые ноги… Густо забасил отец Фёдор. Белые ноги, белые руки Мыла Маруся на том берегу… Вступила счастливая Марья…. Летят утки, летят утки, И два гуся…. Неслось далеко за полночь вместе с порошей по тёмной деревне. В два часа, сославшись на головную боль, ушёл на кухню, на тюфячок Иван. Ещё через час то ли от счастья, то ли от вина сомлела на кровати и Марья. - Фёдор, а мы ведь теперь, как бы родственники,- Обняв отца Фёдора за плечи, улыбался Пётр. - Мы все братья во Христе. А с тобой ещё и по Машке.- Кивая головой, согласился отец Фёдор.- И я, если честно, тебя теперь ещё больше люблю. За твою сердечность и доброту. За твою готовность пожертвовать для брата самым дорогим. Даже женой. Ты мне этим чем-то чукчей напоминаешь. Те тоже свою жену гостям отдают. Но те на время! А ты насовсем! Нет, Петя, чукчам до тебя далеко… Хотя и за них надо бы выпить… - Надо, Федя, надо!- Совсем уже фамильярно похлопал ладонью по седым кудрям отца Фёдора Пётр.- И за чукчей, и за апостолов, всех помянём, никого не забудем… Свадьба, она ведь не каждый день бывает. Машка у меня одна . А чужие меня не зовут, я ведь припадочный. Один раз позвали, так я жениха всего вилкой исколол. На духа он мне показался похожий, а евреем оказался. Чуть дело не пришили. А откуда мне было знать, что он еврей? Он ведь даже от жены скрывал, что обрезанный. А мы вместе до ветру вышли, и я увидел. Во мне всё так и взыграло. Точно, думаю - душман. Вилка случайно оказалась в кармане, я его прямо здесь же, в сугробе, и истыкал. Теперь меня никуда не зовут. Опасаются, Федя, и не только евреи… - А я бы тоже истыкал,- икнул поп,- еврея бы истыкал. Они ведь Господа нашего, Христа, распяли, суки! От них всё и плохо на земле. И вши, и болезни, и неурожаи. Евреи, они хуже тараканов и душманов.- опять икнул отец Фёдор,- Один еврей всего хороший был, Господь наш! И они его за это распяли…Гвоздями, Петя… На солнышке… Ни выпить, ни покурить не дали… Звери, Петя, видит бог, звери… - Как это, Господь- еврей? – взвился Пётр,- Нам этого нигде не говорили… ни в школе, ни в армии, ни в ментовской на политзанятиях. Путаешь ты поп. Водочки опился. По твоим словам выходит, что ты слуга еврейский? Сионист… Заслали тебя!...- Петькина рука сама собой начала искать вилку. - Дурак ты, Петя… Хотя вопрос этот тёмный, я с тобой согласен. Сам иной раз служу и думаю: -кому , зачем?... Тьфу, запутал ты меня… В это время и погас свет в избе и на улице, на фонарях. - Авария…-икнул отец Фёдор. - Дочь мента…- Ни к селу ни к городу добавил Пётр.- Давайте, Федька,- перепутав все обращения, почему-то шёпотом добавил он,- за аварию! Мы ведь за аварию сегодня не пили… Но отец Фёдор не откликнулся. Он тупо уставился на красный угол избы Петра, где на голой стенке, чуть колебаясь, образовалось какое-то светлое пятно. Сначала оно приняло форму яйца, потом арбуза, а сейчас начало приобретать форму цилиндра размером метр – на полтора. Потом внутри его поползли какие-то полосы, как при плохой настройке в телевизоре. И наконец показалось лицо бородатого мужчины, чем-то обоим знакомое. - Кто тебе этот экран вмонтировал?- почти трезвым голосом спросил отец Фёдор у Петра.- На ФСБ работаешь, или на ЦРУ. В ментовской такого быть не могёт, не то финансирование… - Вот, те крест !- побожился Пётр, -впервые вижу. Может, Марья с кем переспала? Полосы пропали, стал тускнеть и свет, исходящий от цилиндра, и, когда он совсем пропал, тотчас же под ним вспыхнула лампадка, света от которой хватало только для того, чтобы вырвать из темноты пристально смотрящие, казалось бы в самую вашу душу, глаза бородача. Пить сразу расхотелось. Да и прежний хмель как-то сам собой улетучился не только с отца Фёдора , но и с Петьки. - Святый Боже, помоги и спаси… Чур, чур меня…- приседая за спиной отца Фёдора, бормотал Пётр.- Связался я с вами на свою голову. Денежки захотелось… Теперь крыша гляди- того уедет…А ведь и так не густо было… Чего молчишь, Святой Отец,- явно преувеличивая сан отца Фёдора, шептал Пётр,- иди, обследуй подарочек. Ты Бога нашего славного жидом обзывал. Тебе и ответ держать. Тут же так же внезапно, как потух, свет зажёгся сам собой. Но икона не исчезла. - Кажись, чудо – это. Крыша у нас , Петя, видать, на месте.- Отец Фёдор с опаской встал со стула и приблизился к иконе. Икона оказалась цилиндром правильной формы, диаметром около метра и высотой около полутора метров. -Пётр, убери всё со стола и давай её под лампу, на стол поставим. Пётр стянул скатерть вместе со всем на пол и бросился к батюшке. - Не иначе Святая! Вот те крест, Святая! Не Святой и взяться неоткуда. Да и не видел я никогда вот таких, круглых. Гляди, гляди, батюшка, откуда на неё ни взглянь, а этот мужик всё тебе в глаза зыркает. Давай, давай её на стол. Там посветлее. Можа, лейбл какой увидим…”made in США”… Икона оказалась довольно лёгкой, хотя казалась отлитой из стекла. И, действительно, откуда бы на неё не глядели, всё время взгляд встречался со взглядом бородача. И даже стоя по разные стороны от неё, оба, и Пётр, и батюшка утверждали, что бородач смотрит именно на него. - Голография. Видел такие картинки. Одним глазом смотришь: баба в купальнике, другим - голая. – восторженно щебетал Пётр.- А где сделано не указано, и цены нету… и нож царапин не оставляет. Я думаю эта штука дорогая. Давай её, батюшка молотком попробуем… - Дурак ты, Пётр. Это вещь чудодейственая, а ты её молотком…Себе по голове постучи. Ты бы лучше мне сказал, кого этот мужик напоминает. - А и точно, гляди-ка…Да если его побрить, да ватничек заместо простыни надеть - вылитый наш Иван. Интересно где он себе такую штуку заказал? Не иначе на могилку хочет поставить. Запасливый мужик… Задарма, что дураком притворялся… - Не юродствуй! Заказал… С небес этот подарочек. Знамение. Тащи лампадку, может там чего написано? Но лампадка ничего не разъяснила. Она представляла собой шар на треугольной подставке. Такой же прозрачный, как цилиндр, а внутри, как бы горела свеча, причём пламя её трепетало. -Может в органы сдадим, отец Фёдор, от греха… Вдруг да взорвётся?... Гляди, горит, а дыму нет, шар холодный… и дырок нету…Почему горит?...Без воздуху ничего гореть не может! А тут горит!.. Непорядок. Все физические законы- коту под хвост! Чего молчишь, служитель культа? Здесь рассусоливать некогда… Взорвёмся к ядрёной матери! В милицию всё сдать. Пущай, ежели чего, там всё синим пламенем горит!.. - Да отстань ты со своей милицией. Если там,- поп ткнул пальцем вверх,- хотели бы твою милицию облагодетельствовать, туда бы это и попало. А направили нам! Нам и владеть. Нам и деньги за показ брать… - Ну и умён ты, батюшка! Всё объяснишь, когда чего прижилить надо… Но логика у тебя железная….Значит, Господь от щедрот своих отвалил,- подходя к цилиндру, сыпал словами Пётр,- но тогда он должён и инструкцию приложить. Как в армии: форму дали и устав в руки, чтоб сразу всё понятно было: как есть, сколько спать, куда ходить, кому честь отдавать, у кого самому забирать, там в сортире даже инструкция висит, чтобы не задремал ненароком и в очко не свалился. - Может он и устав послал,- задумчиво глядя за окно, проговорил отец Фёдор.- Да не нам с тобой. Откровения, Петя, всегда приходят в души чистые, светлые, готовые принять их и следовать им. А мы?... - Вы! Вы, батюшка! Не обобщайте. Не я к вашей попадье под юбку залез. Не я придумал на Ивановом юродстве валюту качать. И не нам послал! Не нам. А мне! Мне в дом. Вам – Машку, Ивану – благодать, а мне цилиндр со светильником. Я буду эту штуку за деньги показывать! … - Я думаю, Пётр, что если кто узнает про эту штуку, жить нам всем всего- ничего. Плюнь, а долететь не успеет. По моему разуменью, это- не Божья благодать, а наказание. Людей за бутылку убивают, а за это вот миллионы долларов дадут. Мне ли тебе объяснять…куда нам паяльники совать будут, ты ж сам милиционер.- отец Фёдор, опять замолчав, уставился в окно, и из глаз его потекли крупные, блестящие слёзы. - Зароем! Зароем чучело! Шарик оставим, а чучело зароем, Шарик продадим. Нам и шарика хватит. В погребе и зароем, пока все спят. Им и знать ни к чему. На четверых всегда труднее делить, чем на двоих. А во мне не сомневайтесь. У меня там «Калашников» зарыт с поствольником, у мальцов отобрал, а никто не знает. Догадываются, а точно чтобы- то это вряд ли… Сам буду кричать – не поверят. Контуженый, он и есть контуженый. Какое такое чудо может быть у контуженого, окромя жены проститутки… - И зарыть нельзя. Душами иссохнем. Господь послал, а мы зароем. Нет, Пётр. Я, думаю, без Ивана нам тут не разобраться, а будить его сейчас нельзя. Вдруг ему во сне Господь Инструкции к этой штуке выдает? То-то и оно… - А что же нам сейчас делать? Я так не могу! Хуже всего ждать. У меня от этого припадок может случиться. - Ставим её назад, в угол, а закусь и водку на стол. Славить будем Господа. Чего ж нам ещё делать? Да ещё, Пётр, прощаться надо с прежней жизнью. После таких знамений у всех людей жизнь в корне меняется. Это и по писанию, и по уму. Коль глаза открылись, слепым уже не проживёшь. Тебе-то печалиться об чём, Пётр? - Это верно. Чего я видел? Как вспомню, так припадок. А вам, батюшка, наверно тошно. Вон у вас и лицо сытое, и кожа гладкая. Вам поди сейчас хреново! - Да не то чтобы хреново. Тревожно, Пётр, тревожно. Всякие перемены у людей тревогу вызывают, вот и мне тревожно. А по старому и я жить устал. Вот и Ивану обрадовался, потому что подумалось, что можно другую жизнь начать. Да натура подлая опять корысть возжелала во всём увидеть. Да что об этом. Вся жизнь, Пётр, это грех, раскаяние, покаяние . И снова грех. Сейчас у меня, по всей видимости, пора покаяния. Так что, наливай, и будем каяться. - А вы, батюшка, не убивайтесь уж очень сильно.- Разливая водку, успокаивал Пётр,- Я думаю, что ежели нам Господь подарок сделал, значит, он на нас зла не держит. А даже отличает нас от других. И коли мы без его внимания жили, то и с ним не должны помереть. Давайте за подарочек по стаканчику… Я ведь раньше вас работников культа за мракобесов почитал…. Ну, да ваше здоровьечко! Выпив, Пётр с горстью капусты подошёл опять к цилиндру,- Ведь, как живой. Даже жилка на шее бьётся… - Кто это с вами?- раздался с постели Машкин голос,- За что вы его в угол поставили?- Машка потянулась, зевнула и с притворной строгостью продолжила.- А вам, батюшка, должно быть стыдно. Выпить за нашу свадьбу выпили, а в постельку не легли… - Чудо у нас, Марья! Бог подарочек прислал, а что с ним делать, не знаем.- Как всегда зачастил Пётр.- Батюшка думает, что нас всех теперь бандиты могут в распыл пустить… -Подарочек!...- Машка босой бросилась в угол.- Да это Иван, только бородой до глаз зарос. А зачем вы его в банку закатали? Пришлось отцу Фёдору всё подробно Марье растолковывать и показать в подтверждение спящего Ивана. - Ну, ладно, чудо.- Согласилась Марья,- только за что же нас прибить должны? Опять пришлось объяснять, что, как и всякое чудо, и это чудо стоит больших денег. Вот за них-то и убьют. - Так давайте его просто так отдадим. Без кровопролития.- Удивилась Машка бестолковости отца Фёдора.- Ладно Петя, а от вас, батюшка , не ожидала… - Да кто с тобой свяжется, тот и поглупеет.- Заступился за Фёдора Пётр,- Дух от тебя такой ядрёный! Все извилины выпрямляются. Я, вот, на работе – человек, все за руку здороваются, закурить просят. А дома за твоим подолом бегаю, как кобель за течной сучкой. Потому, как глупею на глазах. Надышусь твоих испарений и глупею. Но в данный момент, может, ты и права. Нам два Ивана без надобности. Зачем нам законсервированный, когда на кухне живой спит? Машка тем делом шмыгнула на кухню и уже трясла Ивана за плечо. -Ваня, Ваня, вставай! Чудо у нас… Поп с Петькой в штаны наложили… Бандитов ждут с пистолетами… Бежать надо. Плюнуть на чудо да бежать… Вставай , Вань, Может ты разберёшься кто тебя в банку закатал… - Да зачем бандитам ихнии штаны?- ничего не понял спросонья Иван. - Да не штаны, а чудо стеклянное с бородой! Пойдём в горницу, сам увидишь.- И она чуть ли не силой подняла Ивана и впихнула в горницу. Тут свет в горнице погас, погас и на улице, но светильник до того, как будто только тлевший, стал разгораться, и в комнате вскоре стало так же светло, как было до этого с электричеством… Иван подошёл ближе к цилиндру и стал удивлёно рассматривать как бы самого себя, только чуть-чуть более обросшего и поседевшего. - Откуда это у вас?- Оглянулся он на батюшку и на Петра, сидевших молча за столом. - Само нарисовалось. Мы тебя хотели спросить. С тебя эту штуку делали, с тебя и спрос, - зачастил, как всегда, Пётр… - Помолчи,- остановил его батюшка.- Иван, ты вспомни, может, что во сне видел? Ну, необычное… А?.. - А чего увидишь, когда водки пол ведра выпьешь? Вас, батюшка в храме видел, но у нас в посёлке, не в городе. А храм на месте моего дома… Себя видел на кресте распятого… Тоже у нас, на привокзальной площади… Петра нищего на ступеньках храма… Машку где-то на островах… голую… в окружении голых мужиков, чёрных и раскрашенных, с кольцами в ноздрях… У костра плясали… Деньги видел, мешками… Царя видел с царицей, с дочерьми и цесаревичем… - Ну. Понесло, понесло… Нам чего раньше было - без надобности. Нам что будет - рассказывай. Почему у вас деньги мешками, а я нищий? Вот в чём суть! Про – то и гутарь. Нечего лужей растекаться и моё внимание притуплять. - А потом меня Марья разбудила и сказала, что вы чудесным образом в штаны наклали. И ждёте бандитов… - Марья всегда преувеличить любит, но не это главное. Главное – почему поп в храме, Машка голая, но на Багамах с голыми мужиками отплясывает, а я – нищий здесь, на ступеньках, с протянутой рукой? Всегда так! Однозначно!... Никакой демократии…Хуже чем при коммунистах, хуже чем при Керенском…-голосом Жириновского зачастил Пётр,- В ООН жаловаться буду. Однозначно в ООН!- закончил Пётр и удивлёно осмотрелся вокруг. - Ну, вот, уже и крыша поехала. Ты больше, Петь, не пей.- Погладила Петра по голове Марья.- Не убегу я от тебя на острова. Ну их к лешему, всех этих Святых да попов. Хоть ты и пустой человек, но за Родину пострадавший. Своей грудью нас от душманов спасал в Афганистане. Что с того ,что мы их не видели, газеты писали, мы газетам верим… Пойдем на кухню, на тюфячок. Я тебя утешу, я знаю как…А вас с чучелом, чтоб к утру у нас не было!- бросила она попу и Ивану уже от дверей… - По твоим снам выходит, что ты, как бы, новый Иисус! –почтительно посмотрел на Ивана отец Фёдор. - Выходит…- развёл руками Иван.- Выходит так… - Ну, а раз выходит, ты должён знать, как жить- быть дальше будем. В какую сторону идти тепереча нам заблудшим? - Не знаю…- сел за стол Иван,- здесь сейчас и старый бы запутался… - Да уж…- согласился отец Фёдор. -Продай алмазы с груди Рабиновичу, зав. Сельпо.- раздалось из угла избы, где стоял цилиндр,- за три миллиарда и строй храм на месте своей избы. Такой, какой во сне видел. Отец Фёдор тебе поможет… -Завсегда, завсегда! Дело то богоугодное…- затряс бородой отец Фёдор. - А ты, Пётр,- неслось из цилиндра голосом Левитана,- служи Ивану, как Господу Богу. За то тебе будет царствие небесное.- Закивал головой в дверях кухни и Пётр. –А тебе Марья, слушаться во всём отца Фёдора. Иван- Сын Мой! А вы его – Апостолы! Отныне и во веки веков! Аминь! Светильник стал угасать, и когда в избе стало совсем темно, снова зажёгся электрический свет в доме и на улице. - Марья, оттолкнув Петра к Ивану, прижалась щекой к плечу отца Фёдора,- Господь благословил. Теперь, отец Фёдор, не отвертишься. Против Бога не попрёшь. Все равно , что против ветра пысать. Из глаз её потекли крупные, чистые слёзы.- Вот, и нашла, вот, и сбылось… Теперь и суетится ни к чему.- шептала она в плечо отца Фёдора. - Командуй, Иван! Гвардии сержант, Пётр Кирин, в твоём распоряжении.- Встав по стойке смирно, отрапортовал Пётр Ивану.- Ты для меня теперь и царь, и Бог, и отечество. Старый-то Иисус, мне отец Фёдор рассказал, евреем был. А ты насквозь русский. Такому Богу и служить одно удовольствие. Из своих, из поселковых. Мы теперь, небось, и Владыку из поселковых посадим.- Подмигнул Пётр отцу Фёдору. - Подожди, Пётр. Ваня, а о каких алмазах твой тёзка,- не зная как назвать того, из цилиндра, неудачно нашёлся батюшка,- говорил? - Да я и не знаю… Играли мы всей семьёй… Матери они от отца достались. Его в тридцать седьмом году расстреляли, как врага народа…Да, вот они, в тряпочку зашитые.- Иван расстегнул рубаху и снял с шеи мешочек на чёрной бечовке. - Вскрой, Марья, только аккуратно, не рассыпь.- Подтолкнул Машку в спину отец Фёдор. Машка метнулась на кухню и быстро вернулась с ножницами. Отрезала верхнюю часть мешочка и всё вместе протянула отцу Фёдору.- Мы в этих камешках не разбираемся, голубь мой, ты уж сам смотри. Отец Фёдор высыпал содержимое на грязный стол, поближе к свету. Все увидели пять огранённых, блестящих камушков, каждый величиной чуть меньше голубиного яйца. Стекляшками они могли казаться только тем, кто бриллиантов никогда не видел. А отец Фёдор видел, и много… Церковь – не крестьянская изба. Да и по молодости в Москве был он в Грановитой палате в Кремле. Сомнений быть не могло. Но размер этих камней удивлял. Каждый был целым состоянием. Откуда они взялись у Иванова деда? - Слушай, Иван, а что ты, вообще, знаешь о деде? - В двадцать ушёл на фронт, в 1914 году. В семнадцатом вступил в партию большевиков. Был чекистом, служил в ГУБЧека в Екатиренбурге.Но он матери мало про это рассказывал. С двадцатого года осел здесь. Женился на моей бабке, родили мать, а в тридцать седьмом его расстреляли, как врага народа. Хотя он был рядовым колхозником. Приезжала какая-то коммисия из Москвы. Может за какие старые дела? Кто его знает? Тогда , почитай, любой мог врагом оказаться. - Любой, любой, Ваня. Только не для всех коммисии из Москвы присылали. Алмазики-то , видать, царской семьи. Ты, конечно, тут ни при чём, а вот дед твой много мог бы рассказать. А теперь правду только камешки знают. Но они помалкивать будут. Да и нам лучше об этом забыть. Дух Святой правильно сказал: Рабиновичу продать, тот тоже язык за зубами держать будет, ничего никому не скажет. Потому, как камешкам цена будет миллиардов тридцать… Не считая исторической ценности… Да… Кроме Рабиновича никуда с ними не сунешься. Заметут, как дедушку твоего…То-то… Пётр закатил глаза, но постоял, постоял и вновь пришёл в себя. - А припадочкам-то, кажись, конец пришёл.- Обрадовано сообщил он всем.- Раньше по такому случаю я бы минут пятнадцать хрипел. Исцелил меня дух Святой! Значит и про деньги Рабиновича не врёт! Да и Ивану мешки с деньгами снились, и царская семья… Точно не врёт и всё знает. Даром что в банке!... - А чего же мы ждём?- Всполошилась Машка.- Побегли до Рабиновича. Не- то он свои мешки ещё на чего обменяет. Евреям верить нельзя! Петька, выкапывай свой «Калашников», одевай форму… - Цыть, баба! После обеда пойдём. Такой разговор ночью!... Его удар хватит от страху и неожиданности. И никакого «Калашникова», за комбикормом пришли, с санками. Кто за комбикормом с «Калашниковым» ходит?- Остановил, уже набросившую платок Машку, отец Фёдор. А сейчас надо «духа» спрятать, нечего ему на виду стоять. Давайте его, мужики, шкафом задвинем. Кто у Петра чего искать будет, окромя мышей? Сказано- сделано. На «духа» одели мешок из-под картошки и задвинули трёхстворчатым шкафом с телогрейками. «Лампадку» завернули в газету и засунули в носок старого валенка, который тоже забросили за шкаф. Алмазы отец Фёдор бросил в майонезную банку и налил воды. Алмазы исчезли. - Растаяли…- ахнула Машка. - Ты что, поп? Куда дел?!- Захрипел Пётр. - Окстись, дурак!- Отец Фёдор вылил воду и на дне банки опять заблестели бриллианты.- У них коэффициент преломления один и тот же с водой. Поэтому их в воде не видать…- Отец Фёдор вновь налил воды в банку, и камушки вновь исчезли. - Дай сюда!- Пётр неуловимым движением выхватил банку и засунул туда пальцы,- один…два…три…четыре… пять…Уф.- с облегчением вздохнул он.- А я думал ты нас надуть хочешь. Но банку Ивану отдай. Я ему больше доверяю. Ты, поп, не обижайся, но я Ивана помню с тех пор, как под стол пешком ходил. А ты человек – крученный, знаешь много, опять же…У меня к тебе доверия меньше. Вот Машку – бери. А алмазы пусть у Ивана. – Пётр надвинул на банку полиэтиленовую крышку, нацарапал на ней «анализ мочи» и отдал Ивану. – Потеряешь- не подберут! Мы так в госпитале спирт прятали. Врачи брезговали открывать… Иван повертел банку в руках и отдал отцу Фёдору,- Пусть у него будет, Он хороший человек, Пётр, хороший. Он теперь и храм построит, и «Духа» сохранит. Я знаю. Я теперь почти всё знаю…- Грустно добавил Иван и отвернулся к окну. Он понял, что всё ,что он видел во сне – Истина! И мешки денег, и царь, и Храм на месте его дома, и нищий Пётр на паперти, и Машка голая с голыми дикарями на островах у костра… И он – распятый… Всё это будет… Он только не знал когда…Но, судя по облику того, в цилиндре, ждать осталось не долго. Этот законсервированный мужик был по виду ровесником Ивану. А что потом?... Если бы он был уверен, что и тот сон, где он бродил среди звёзд, тоже пророческий… Он бы не грустил. Если бы он был уверен!... - Мне бы поспать,- Сразу ко всем обратился Иван. – Вернее побыть одному.- покраснел он,- Я теперь вряд ли усну. Пойду на кухню, не обижайтесь… Да вы и так всё поняли… Но это – ничего. Это не страшно… Да и не так скоро.- Попытался улыбнуться Иван и тихо вышел на кухню. - Как же так,- прошептала Машка,- значит его разопнут? За что? - За то, что сын Божий.- Тихо ответил отец Фёдор. - Как же разопнут? Это же варварство какое-то.- Шёпотом возмутился Пётр.- Это что же за люди? - Мы и разопнём. На привокзальной площади нашей. Ну, не мы лично, но наши, поселковые… Всё повторяется… Только после этого не евреи будут изгоями, а мы, русские.- Печально объяснил отец Фёдор, глядя куда-то вдаль - А что же , Федя, ничего нельзя сделать? Совсем ничего? Кабы не знали, тогда понятно…А так, знать и ничего… Федя, ты же умный, хитрый! Это ж лучше самой на крест, чем так жить!... - Лучше. А сделать ничего нельзя. Потому что там уже всё решили. Да Он сам уже всё решил. От того и ушёл от нас. Потому не человек Он уже, а Бог!!! Ты его любишь, Пётр его любит, я его люблю… А Он нет. Он любит всех! А нас нет. - Как это так? Не темни. Если всех любит, так и нас любит.- Удивился Пётр. - Бывает, Пётр, бывает. Ты вот дом свой любишь, природу… - А кто не любит? - А клопа любишь, грязь? Себя любишь! А зуб болит… Ты его любишь? Нет, ты его ненавидишь! Ты ,вот, знаешь- сколь гвоздей в твоём доме? - Нет. - А как ты тогда можешь гвоздь любить? То-то и оно…Человек любит только то, о чём знает. А бог любит всё вместе, а не отдельно. Вот Иван и добрый, и хороший, а тётка твоя повесилась… И мне хоть сегодня в петлю…Он хоть и распорядился: так ,мол, и так делайте, а я , если мне надо будет Иудой стать, не смогу… И ты не сможешь, и Марья… - Всё так, всё так, Федя. А как с духом будем? Если бы не Дух, я бы Ивана на три буквы послал. Храм ему строить… В избе жил, пусть в ней и доживает. Да Дух вишь чего наговорил!... - А давайте Духа Рабиновичу отдадим. Заместо алмазов! – нашлась Машка. - А и впраду,- поддержал её Пётр. – Без Духа у нас всё складно складывалось. Дух всё напутал…Пущай Рабиновичу мозги пудрит. Рабинович, он тоже хитрый… А мы – дураки. С дураков какой спрос? - Значит, братья, отрекаемся от нового Христа. Судьбу его еврею продадим за тридцать серебряников. Пущай они его разопнут. С них и спрос. А мы будем водочку пить и евреев ругать… - Да что ж делать-то? – В унисон закричали Машка с Петькой.- Куды ни кинь – везде клин! - Давайте ещё раз Ивана пытать. Без него нам ничего не решить. Мы ему свои сомнения расскажем, а он нам пускай выход подскажет. Другого решения нету.- Подвёл итог отец Фёдор. - Сомнения твои , Федя, естественны.- Раздалось от дверей кухни.- Истина никогда не приходила сразу. Почти никогда. Это плод страданий. …Порой нестерпимых. Но другого пути нет. Наша жизнь здесь, на земле, это искупление грехов наших, наших родителей вплоть до Адама и Евы, детей наших, даже которые ещё и не родились. Мы ведь – Образ и Подобие Божие. А он принял смерть мученскую за всех нас на кресте, дабы искупились и простились грехи всех живущих, будущих жить и уже умерших. Вот и я буду просить за вас у Отца своего. Но только когда сам приму смерть мученскую, искупляющую, на кресте. Так что это вопрос решённый. А вот вы вправе продать меня. Вы не Боги, и у вас есть выбор. Только легче вам всё одно не будет. Предатели они никогда легче не жили. Мучились по ночам, и вы будете мучаться:- Предали, не спасли, бросили на дороге в трудный час, тем самым только увеличив его страдания… Иван подошёл к столу и тяжело опустился на стул. - Но вы так не поступите. Потому что уже любите меня и верите мне. А я полюбил вас и верю вам. И не как гвозди, отец Фёдор, а как человеков, которые пройдут со мной весь путь до креста. Будут сомневаться, мучаться , а пройдут. - Сомневаюсь я,- хмыкнул в сторону отец Фёдор. - Сомнения присущи людям. Поэтому и вера дана. Тебе ль не знать? - А ты б меня на крест повёл! - Так я и веду. У каждого свой крест. - Так ты кого ведёшь? Простого смертного, а я Бога! И мой крест – репу ногтями чесать: правильно или неправильно поступил… А тебя гвоздями! По живому телу. Мне б с тобой поменяться! И я бы посмотрел… - Не получиться, Федя. - То-то и оно! - Молись. Укрепляй свой дух. - На кого молиться? На тебя? И тебя же к кресту толкать?... Запутался я Ваня… В конец запутался. И проповеди твои меня не просветляют. Подвох здесь какой-то. Какой не пойму, но чувствую- подвох! - Думаешь много. - По другому не умею. - Сердцем надо жить. Верою. - Так ведь голова- не для шапки…Без неё мы ,как бараны, свисни и побежали… Хорошо ты свиснешь. А коли чёрт? - Ладно, Федя, мы с тобой ещё поговорим потом. Не то и Петра с Марьей запутаем. Нахватался ты лишнего… - Да, Федя, диссидентством от тебя попахивает,- начал было Пётр, но, получив увесистый подзатыльник от Марьи, тут же замолчал, повертел головой и продолжил,- Выпить бы надо. Тверёзвыми на крест идти тяжело. В войну перед атакой по сто грамм давали. На что Сталин изверг был, а понимал: трезвому на смерть идти горько. И мне, Вань, трезвому толкать тебя ко кресту не хочется. Давайте напьёмся до чёртиков и пробежим весь путь зажмурившись! - Вы как хотите. А я с вами никуда не пойду. Жить с тобой Федя, буду, а апостолом Ивану – это вряд ли. Я баба, мальчики… Жизнь подарить трудно, ой как трудно… Поэтому смотреть, как человек сам на смерть идёт, для меня тошно. - Значит, расстаемся?- с горечью в голосе вопросил Иван. - Не то, не то говоришь. Никто тебя не бросает. Но Петя прав. Трезвому тяжело. Поэтому пьём и идём.- Как бы подвёл итог разговору отец Фёдор. Пили молча, сосредоточенно, как бы оглушая себя…Прежняя непринужденность не приходила. Иван скорбел,- Как же так, вот они , самые близкие, а понять не могут… Как с остальных спросить? Ну примет он смерть на кресте, а что с того? Кто поймёт, кто отзовётся? А если никто, то зачем помирать? И не помирать нельзя. Зачем тогда пришёл? Смертию смерть попрать! А допреж того, чем попрать, помереть надо! Запутали его эти люди. Один своими сомнениями, другой верой безоглядной, да любовью безрассудной. Благо, что пример есть… Первый Христос. Он ведь тоже мучился, сомневался, его тоже друзья уговаривали да увещевали. А он шёл… Скорбел, а шёл. Он знал, что его предают, а прощал… А он Иван? Неужели он не простит этих вот любящих его людей? Знамо дело простит. Стакана после пятого взгляд его приобрёл былую мягкость, голос задушевность, - Да будет вам, братья! Когда чего ещё случиться!? А может и не случиться вовсе?…Разве ж я знал, что вас встречу!? А вы думали, что будете с Богом водку лакать!? Слово даю – события не торопить! Ну, а коли влипну, чем чёрт не шутит, не отступлю. Да и вы не дадите! Мы – русские всегда амбразуры грудью закрывали!... - Правильно, Ваня! Вот теперь правильно!- Взвился Пётр.- Не ты на крест идёшь, а он к тебе подбирается…Это другое дело! Теперь мы тебя и оберегать могём. Видишь, Федя, не всё так плохо. Замечательно, можно сказать. Так все живут. Знают что помрут, а под себя гребут. Кажись всё сгребли, что можно, так они к соседу через забор ночью… Наткнутся брюхом на вилы, потому как сосед – такой же, тоже не спит, добро стережёт, тогда в крик –Караул, зарезали! Помогите… А чего помогать? Ворованное донести? А у нас ,Фёдя, дело будет настоящее –Христа спасать… От креста спасать…На другое всё нам плевать, нассать…Мы воздвигнем Храм да поставим трон…Будем свечи жечь и впотьмах и днём…Не дай бог с ножом со спины зайдёт…Пусть не думал он, всё одно умрёт! - Ну, коль в спину не толкать, а за руку вести… То и я согласен.- Отец Фёдор налил себе ещё один стакан.- И не к кресту, Ваня, а подаль от него! Хороших людей и так на земле, тьфу, всего с ничего. А мы их на крест! Вот когда ад не там будет,- Фёдор ткнул пальцем в пол,- а тут, на земле. Сегодняшняя нищета раем покажется…И коль ты ,Вань, вправду, на крест не будешь торопиться, тогда давай выпьем и поцелуемся. В избе загремели стаканы, забулькала водка, послышались чмокания, как на Кремлёвских приёмах… - Петя, готовь санки и выходим,- первым от всеобщей любви опомнился отец Фёдор. -А ты, Марья, подои корову. Придём завтракать будем, а то Ваня от гастрита помрёт и до креста не доживёт. Вся эта кутерьма пойдёт под хвост коту! - Да, да. Значит так. Первым иду я. Первым я и заговариваю с Рабиновичем. Вы стоите и слушаете. Встрянете, когда я разрешу… После этого в комнате повисла тишина, первой которую прервала Машка,- Ты, Вань, хоть и Бог, но с нами должен говорить по человечески. Ты не генерал, а мы не рядовые, один Петька здесь сержант. Но и с ним так неможно. Он, скорее всего, смерть примет, бегая за тобой. Мы, Ваня, тебя не избирали в Вожди. И можем тебя, как и статую твою, шкафом задвинуть, образно говоря. А на крест Петра возведём. Пойдёшь, Петь, заместо Ивана? - А и правда! Ваня поумней, пускай подольше здесь поживёт. Пользы то больше будет. А я немного отцом Фёдором покомандую. Дюже мне хочется им покомандовать. А перед крестом ведь всё можно,- вопросительно посмотрел на Ивана Пётр. – Иван промолчал, только нервная судорога пробежала по его лицу. -Чего молчишь, чего морду воротишь? Командир… А на референдум не хочешь напороться? Демократия в стране. Этот тон поучительный тебе бросить придётся. У нас три голоса против твоего одного! Коллегиально всё будем решать. Правильно я, отец Фёдор, говорю.- Неожиданно для себя выдал на одном дыхании Пётр. - Ты кто Ваня? Ты что в себе чувствуешь? Чьим голосом говоришь с нами? – Только и спросил батюшка. -Да что же здесь непонятного? Я есть второе пришествие Христа. От его имени и говорю с вами. А что чувствую? То же что и вы, любовь, скорбь, сомнения, радость. Его голосом и говорю… Но это пока слышу… А когда не слышу, то говорю с вами, как Иван, сосед ваш… - Вот, вот что смущает! То ты Иисус, а то Иван! Вот коли бы Ты всегда Иисусом был…А так, как мы можем узнать кто перед нами?- Отец Фёдор залпом осушил стакан «Абсолюту» даже забыв перекрестить его и лоб. -Да какая же вам разница? Я, ведь, и как Иван, не предлагаю вам совестью поступиться. Людям Храм нужен? Нужен. Вера нужна? Нужна! Без веры, сами видите, до чего докатились… - А до чего мы, Ваня , докатились? – Так и подпрыгнул Пётр.- Я вот кровь в Афганистане проливал, теперь с бандитизмом борюсь. Машка тоже душой не кривит, кого любит с тем и спит. А вот тётку до кладбища ты докатил! И брюллики с детства на шее таскаешь ты, а не я! Отец Фёдор тридцать лет грехи в храме отпускает, а на роль Иисуса тебя выбрали… Где справедливость? Кто , Ваня, докатился? И до чего? А что нище живём, так в этом нету греха. Иисус Первый тоже бессеребрянником был. Тебе ль не знать!... - Да не хочу я вас переубеждать. Я сказал- вы не боги, и выбор сами должны сделать. Это у меня всё предрешено, а не у вас. - Да чего вы в самом деле. Бог, не Бог… Он же вас не на костёр зовёт, а за деньгами. Одному три миллиарда и Богу не дотащить. Пойдёмте, пойдёмте, там видно будет. А то больше выпить не дам! – Нашла веский аргумент Машка. - Ладно. – согласился отец Фёдор,- так и порешим. Пока твои указания с нашей совестью расходиться не будут, выполняем всё, как ты скажешь. А еже ли Что… Не обессудь… - Только пускай не покрикивает. Трясёт меня от приказного тона. Коли он Бог, то у него терпения должно быть- вагон и маленькая тележка. Вот, пускай он меня посадит за стол, нальёт стаканчик- другой и всё терпеливо объясняет, объясняет… Фёдь, нам три мешка из-под картошки хватит?- неожиданно переключился Иван. - Бери четыре. У него купюры мелкие.- За отца Фёдора ответил Иван.- А объяснять я тебе ничего не буду. Хочешь верь, хочешь не верь. Да и верят душой, а не разумом. Иван натянул телогрейку, засунул в карман банку с бриллиантами и бросил уже от дверей,- Минут через двадцать приходите к Рабиновичу. Я сам с ним обо всём к тому времени договорюсь.- И вышел из избы. ГЛАВА 3 Из которой мы понимаем, что евреи тоже люди. Коли бог ты нам, Полетай вокруг. Да накрой на стол, Не запачкав рук. Сделай каждый день Воскресеньем нам, Да прикрой парчой Наш немытый срам. А не хочешь так, С глаз иди долой. Жили без тебя, Так зачем с тобой? - Был человек и нету… Ещё один командир. И опять на душу да на совесть давит.- Разливая водку по стаканам, тараторил Пётр.- Не знаю как вы, а я, батюшка, сумлеваюсь. Как бы нам по этапу с ним, с блаженным, не загреметь. Или Рабинович на нас пса натравит. Евреи, они ведь в Бога не верят, старого распяли и этому не поверят. А я с вами пойду.- Обрадовалась Машка.- Я его пса знаю. Со мной не тронет. Он, как все евреи, за взятку Родину продаст, а за сахар и самого Рабиновича загрызёт. - Пустые люди… - Закусив балыком, отозвался отец Фёдор,- Хоть и легко с вами, а пустые… Счастливые, ничем не обременённые, Ни душой, ни сознанием, яко птахи порхаете по жизни… -Он снова наполнил стакан. Водка обожгла желудок. Глаза отца Фёдора затуманились. - Господи! Ну, зачем ты послал к нам этого Святого? Кому он здесь нужен? Ведь никто из них до конца не поймёт, кто он и зачем пришёл к ним. Разопнут и будут кидать в него камни, и плеваться…. И ведь было всё это… Было!... Зачем ты шлёшь их к нам? Не приемлют они тебя, ни посланцев твоих, ни царствия небесного. В гиену огненную верят, в черта верят, а в тебя нет! Страхом живут, а ты им любовь и всепрощение… Не понимают они этого и не поймут никогда… Сколь детей своих не пришлёшь, всех разопнут. Сам придёшь, и тебя разопнут. Просто за то, что не такой, как они. За то, что живёшь не страхом, а любовью, что не умеешь мстить, осуждать, убивать. Господи, забери меня отсюда до того, как они его к тебе отправят! Не смогу я этого видеть, слаб я уже. Стар и слаб!- Плечи отца Фёдора затряслись, горлышко бутылки никак не хотело попадать в стакан. Водка лилась на стол… - Фёдя, не убивайся так! У меня сердце лопнет. Всякое может случиться, а вдруг да не разопнут его? А ты уже сейчас мучаешься, как будто сам на кресте.- Марья выхватила бутылку из рук батюшки и быстро наполнила стаканы всем.- На посошок, и айда за деньгами. - Да, отец Фёдор, раньше время переживать ни к чему. У нас одному целый год мерещилось, что ему духи кой чего отрежут и в рот засунут. А умер, смешно сказать, от поноса! Легко умер. Лежал бледный, зелёный, а улыбался. Не иначе к ангелам попал. Хоть и дух от него шёл тяжёлый… А родителям написали, что погиб, как герой! И награду дали. Там всем давали, и тем, кто в бою погиб, и кто по пьянке, и даже таким вот…опоносившимся. Нам потом написали, что его именем целый пионерский отряд назвали, и дом культуры в его родном посёлке. У нас вся рота ела потом зелёные арбузы, и рук перед едой не мыла. Но никто не умер, только сами позеленели. А «духам», что ниже по течению ручья расположились, повезло. Их наши стоки всех перезаразили, и всех насмерть. Так про них местное население народную песню сложило, как про героев. Так что раньше времени нечего, нечего переживать. Давайте лучше за удачный поход выпьем. Ведь ежели Рабинович с деньгами расстанется, я иначе, как удачей не объясню! Пётр опрокинул стакан, вытряхнул на ладонь остатки и растёр шею.- Помру, так чистым!- То ли от отчаянья, то ли от веселия расхохотался Пётр.- Жду вас, молодожёны, с санками и мешками на улице!- и вышел напевая: Жил-был священник один, Домик имел, попадью. Но, постарев, полюбил Позорного мента жену… Миллион, миллион алых роз, Деньги мешками в санях, Баба, пузырь да Христос, И попадья вся в слезах… - Давно он у тебя стихи сочиняет?- Внимательно посмотрел на Марью отец Фёдор. - Сроду не сочинял. Матерился иногда в рифму, но то случайно. Сам удивлялся. - Спокойной жизни, по всему видно, конец пришёл. Теперь чудеса, как из рога изобилия, начнут сыпаться. Тебя-то ни на что не тянет? - Тянет, Федя, Водочки хочется, под солёненький балычок. - Пей, Маша, пей! Закусывай! Теперь всё можно, я думаю.- Отец Фёдор разлил ещё по стакану. Выпил, занюхал крестом с груди.- Может, ты третьего Христа носишь?! Пропади всё пропадом, Всё сгори дотла! Коль родит любимая Третьего Христа… Продекламировал отец Фёдор и расхохотался, обливаясь слезами,- Все гениями будем! Все… - И я, Федя? - И ты. Коли Пётр, так ты тем более. Вот задумай тему. Выпей стакан и на выдохе и выдавай. Марья, ещё не веря в своё счастье, вылила остатки водки в стакан и, зажмурившись, выпила… И вдруг, передёрнувшись всем телом, широко раскрыв испуганные глаза, как будто удивляясь самой себе, прочитала: Мой восторг, Мой испуг- Ласкою рук, Трепетом губ. Сон на плече… Слова…слова… Утопло в тебе Моё «Я»! - Во, во!- Заревел отец Фёдор,- Цветаева из села Сараево! - Кирина я, Федя. А кто это Цветаева? Твоя старая полюбовница? - Да, Марья, покойная уже… Пойдём, Пётр , вон, в окно машет. Пора… Пора… Беседа же Ивана и зав. Сельпо складывалась трудно. Сначала Рабинович, выйдя из дома на бешенный лай «Мойши», и, увидя Ивана в его старенькой телогрейке, крикнул,- Мы не подаём!- и снова ушёл в избу. Но «Мойша» лаял. И Рабинович, который с детства очень любил животных, не выдержал: - Послушайте,- начал он, выйдя снова из избы,- Вы взрослый человек. У вас даже были папа и мама. Вы, наверняка, учились в советской школе, были пионером, октябрёнком…-Наоборот,- вставил Иван. – Чего наоборот?- запнулся Рабинович. - Сначала октябрёнком бывают, потом пионером. - Да бросьте, бросьте! Не прикидывайтесь! Это не важно… - Как это не важно?- Возмутился Иван.- Ты же не родился зав. Сельпо. Тоже, небось, сначала в школу пошёл?.. - Я понял, понял. Конечно, вы сначала были октябрёнком… - Не был. И пионером не был. - Вы только что сказали, что были. - Я сказал - бывают. - Не путайте меня! На чём я остановился? Вы теперь помните? - Вы сказали, что я наверняка был октябрёнком. - Да какое мне дело кем вы были? Я вижу кем вы стали! Изверг. Вы стоите и смотрите как собачка задыхается в цепи. Вы бы могли уйти, и собачка бы успокоилась, но вы не уходите. Конечно, зачем? Ведь собачка-то еврейская. Её можно и не жалеть. Не надо мне ничего объяснять… - Не буду. - Чего не будите? - Объяснять. - Опять вы за своё… Я прожил долгую, трудную жизнь… - Ещё не прожили. - Перестаньте! Или я спущу «Мойшу». … Я вижу по вашим глазам, что вы хотите есть… - Не хочу. - Но в нашей стране сто двадцать миллионов хотят кушать,- перестал обращать внимание на реплики Ивана Рабинович,- и если все они придут к бедному «Мойше», его хватит удар. А они придут. Дай вам, дай ему, и завтра здесь будет стоять очередь, как в большой театр. И скушают «Мойшу», скушают бедного Рабиновича. Раньше я не мог об этом вам сказать, меня бы посадили, или даже расстреляли, но сейчас у нас демократия, и я не могу не говорить… - Я вижу, и не перебиваю вас. - Да, да! Вам этого не понять. Не понять как трудно молчать пятьдесят лет! Молчать, когда знаешь, что надо кричать. Ведь кто-то должен объяснить стране, что пятьсот- семьсот тысячь Рабиновичей не в состоянии прокормить сто двадцать миллионов Ивановичей. Ведь если бы вы умели считать, вы бы пришли к выводу, что на одного Рабиновича приходится около двухсот сорока голодных Ивановича… - Двести сорок два. - Это не принципиально! Главное в том, что даже если вы съедите и меня и «Мойшу», на каждого придётся всего по триста граммов, вместе с костями и шерстью… - Триста пятнадцать. - А этого мало, мало! Поверьте мне хотя бы, как завмагу, если не как Рабиновичу!... - Я пришёл в связи с вашим отъездом в Израиль.- Остановил словесный понос Рабиновича Иван. Он понял, что если не остановить, Рабинович будет говорить сутки, а может быть и двое. Да и потом Иван увидел, как Рабинович под шумок начал отвязывать «Мойшу». - Израиль?- резко выпрямился Рабинович.- А что такое Израиль? - Земля обетованная! Где на двести сорок Рабиновичей приходится один голодный араб. И поэтому «Мойшам» там живётся куда спокойней.- Поддержал светскую беседу Иван. - И вы знаете где она находится? Знаете и не рассказываете бедному еврею! Вы не просто нехороший человек, вы- садист! - Так я пришёл об этом с вами поговорить. Я хотел сказать вам, что вы совершено правы, когда думаете о том, что пять, шесть крупных камушков гораздо лучше одной, пусть и большой, запаянной цинковой бочки. - Вы пришли один?- Оглядываясь по сторонам, спросил Рабинович Ивана. - Пока да. Но минут через пять подойдут трое с санками, за деньгами из бочки. А мне хотелось поговорить с вами сначала одному. - Да, да. Я вижу вы очень интересный человек. Израиль, бочка с деньгами, санки…Как интересно живут люди! Пойдёмте, пойдёмте в дом, а то я уже продрог. Мы попьём чаю , и вы мне расскажете об этой чудесной стране, Израиль.- Рабинович подхватил Ивана под руку и чуть ли не силой потащил в дом. На веранде висели серые, в жёлтых пятнах мужские панталоны и женские, в пятнах поядовитей и более обширные, можно сказать, огромные! Проходя мимо них, Рабинович вытер штанами жены, вдруг проступившую на лице, испарину. - Это всё , что осталось от наших отношений с Сарой. Да, да, молодой человек, быт- это враг всего романтического, и возвышенного. Когда-то , чтобы увидеть резинку от этих штанов, я ночи напролёт писал стихи, ходил под окнами… Потом, чтобы увидеть, что же находится под ними, работал, работал, как вол…А теперь я тоже работаю, как вол, но только для того, чтобы , вообще, ничего не видеть. Иначе лопнет сердце бедного Рабиновича, старое изношенное сердце… На кухне было холодно и грязно. На столе сидели две крысы и грызли батон сырокопчёной колбасы. Рабинович сорвал с ноги тапочек и метким броском сбил одну крысу со стола. Вторая не стала ждать следующего броска , и сама шмыгнула вниз. - Вот, и нам оставили кусочек колбаски к чаю. А хлебушка нет, нет хлебушка,- шелестел словами Рабинович.- Кстати, как вас зовут? - Иваном. Я не голоден. Давайте лучше о деле. Нам нужна ваша бочка, а вам, как мне известно, бриллианты. Лучше тех, что есть у меня, вы нигде не найдёте. Даже за рубежом. Я знаю. Иван достал из кармана банку с надписью : «Анализ мочи». Рабинович нагнулся и прочитал по складам,- Но извините, любезный, Я не уролог. Я бы рад помочь, облегчить ваши страдания , но я не знаю как. - Конечно, конечно, сейчас…- Иван сорвал крышку и выловил пальцами по одному все пять бриллиантов. Положил их на стол рядом с колбасой.- Это стоит тридцать миллиардов. Мы возьмём ваши три и будем считать дело решённым. У вас три минуты для ответа. - Очень, очень интересно, - склонился над камушками Рабинович. Потом он взял их в горсть и, подойдя к окну, стал царапать гранями по стеклу… Да это бриллианты… Я бы с удовольствием взял. Даже за шестядесят миллиардов, если бы они у меня были… Два ящика водки и три батона колбасы «Свиной», сырокопчёной, которую вы уже видели. И то пойду на служебное преступление! Но чего не сделаешь ради такого хорошего человека! - Рабинович, с мешками вам не уехать. Жить с ними теперь, когда о них узнали на селе, тоже опасно. Или тюрьма, или паяльник в зад и смерть! С камнями есть шанс. Вы всю жизнь были игроком. Это последняя ставка. Или всё, или ничего, вернее: этот дом , Сара, ночные кошмары… Не мне вам объяснять. А вы ведь ждали этого случая всю жизнь! Даже лишая невинности Сару, вы думали об этом дне. - Я не знаю кто вы, но вы правы. Теперь, когда о бочке знают- я труп.- Рабинович выглянул в окно.- Это, ваши подельники? Поп и мент Петька со своей ненаглядной… Теперь всё понятно. А вы – джентльмен. Могли забрать у меня всё и за один камушек. Эта бочка уже- тьфу, динамит! Обещайте мне два часа, чтоб я мог скрыться, и я вам отдам и документы на дом, и на квартиру в Москве. Только два часа. Вы должны пожалеть бедного еврея! - Все ваши беды в вас самом, Рабинович. Вы сами расставите себе силки, и сами полезете в них. Я даю вам шанс- Пойдёмте с нами! Построим Храм, возлюбим Господа… - Ой, не надо, не надо…А то я расплачусь. С вами… Да я лучше повешусь. Пойдёмте за вашими друзьями и в подвал. Когда они вышли у «Мойши» уже шла горлом кровь. Пёс самым натуральным образом удавился на цепи. - Рабинович, одумайтесь,- глядя на пса, ещё раз предложил Иван. - Послушайте, Иван, я еврей. И я или умру, как «Мойша», или буду жить достойно. Другого мне не дано. И не тешьте себя своей добротой. Вы же знаете, что я пройду свой путь до конца. А вы свой… Но то, что дали мне шанс, я не забуду, и когда буду подыхать, я вас вспомню , Иван, это я вам обещаю. - Здорово, Раби, … Пёсик –то у тебя дюже нервный. – Как всегда первым начал тараторить Петька.- Охраняет твой клоповник, как мы родину охраняли в далёком Афганистане. Я, вижу, Иван уже убедил тебя с нами поменяться. Он кого хочешь убедит и в чём хочешь. Меня убедил на паперти сидеть с протянутой рукой. Меня! Воина интернационалиста! А ещё, раби, мы все теперь стихи пишем. Выпьем водочки и куплеты выдаём. У тебя водка есть? Давай ,проверим…Может и в тебе талант проснётся, хоть ты и не крещёный?... Марья стояла, демонстративно прижавшись к отцу Фёдору и нагло улыбалась, поглядывая на Рабиновича, мол, знай наших. Отец Фёдор старался не встречаться взглядом с нехристем и молча рассматривал неподвижного «Мойшу». - Я, Петь, стихи в другом месте писать буду. Ты уж не обижайся. Пришли вы по д