Глава 4 Не думаю, что прослыву оригинальным в следующих своих соображениях, -- почти все основатели и апологеты эзотерических направлений, в своих «руководствах по эксплуатации» медитации настаивают именно на такой трактовке её функций. Дело заключается в следущем: если перестать заниматься описанием мира, то мир предстаёт перед нами в своей неописуемости. В конечном итоге всё сводится к этому – меняются лишь окраска трактовок и стилистика изложения. Чем более витиевато автор описывает причины, по которым от нас ускользает неизвестное, а также свои очные (читай – личные) встречи с этим неизвестным, тем больше шансов на успех недавно вышедшей его книги, добрую половину которой, обычно, составляют прологи, посвящения, благодарности, и особые благодарности. Благодаря крупному шрифту этих «проповедей», и заискиванию перед «аудиторией» в каждой их строчке, книжки приобретают большую популярность, а также объём: книжка становится уже вовсе не тонкой, и её можно читать в дороге (bestseller is a pocketbook). Авторы со снисходительной улыбкой «открывают» нам истину, за авторами движутся толпы последователей. Такое положение вещей заслуживает критики по крайней мере по двум причинам. Во-первых -- оригинальность способа познания окружающего мира: никто не знает, что за этим стоит на самом деле, и применительно к кому способ является дееспособным. «Что русскому в радость, то немцу – Смерть!» Во главе любого учения (течения) кто-то стоит (Будда, Конфуций, Вальтер или Мавроди), неважно, к какому аспекту абстракции человеческого мира принадлежит сие движение. И именно во главе, потому что за основателем, как за кометой, движется «хвост». Если движение претендует на некоторую новизну осмысления, то структура уже более походит на иголку и нитку, при помощи которых в «ткань» общества «вшивается заплата» новой этики. Всё это в лучшем случае, – зачастую картина предстаёт в виде железнодорожного состава, в вагонах которого едут последователи (кто в СВ, а кто в плацкарте), а везёт эту прорву какой-нибудь «машинист», пишущий умные книги, ведущий познавательную телепередачу в прайм-тайме. Спору нет – каждый имеет право на путь познания, но когда в этот путь с собою «зовут прогуляться друзей», откуда ни возьмись «выпархивает» ответственность и садится на наши плечи. Вторая причина – истина. Она как мир – она есть, она уже существует. Вне зависимости от того, воспринимаем мы её, или нет. Человек преподносящий истину на страницах печатных изданий, на театральных подмостках или картинах, -- безусловно является проводником, но и только. Он не является хозяином истины. Разве Карл Маркс является изобретателем мировой торговли? А кто создал бурю, которая кроет мглою небо? Пушкин? Он всего лишь описал – то ли мир в его величии, то ли мгновение мира: мир в его Великом Мгновении. Искусство, это воплощение абстракции в конкретном -- памятник ей. Воспроизведение сигнала, полученного извне -- через наше подсознание: в качестве информативной еденицы, воспринимаемого вниманием нашего обычного сознания только через «декодер» -- в виде режима человеческого восприятия искусства. Искусcтво несёт в себе знание (содержание), но, «предлагает» его вниманию -- при помощи формы. Искусство только тогда-то и становится произведением, когда имеется воспринимающая его сторона. Стихи нам нравятся тем, как они «входят в нас». От некоторых из них мы «стоим на ушах», получаем удовольствие -- едва ли, не телесное. Величие таланта такого-то Пушкина состоит в том, что он, как человек, обладал выдающимся восприятием, а как гений, вылил это в великую форму. Но восприятием поэта, его человеческой стороной -- при упоминании его имени -- уже полтора века ничьё внимание не занято. Оказалось, не Пушкин писал стихи -- стихи писали Пушкина. Правильная форма интерпретации подачи истины (безусловно) существует даже в человеческом описании. Не Вольтер, а вольтерианство, не Ленин, а ленинизм (в котором учавствовала добрая половина страны). Не Христос – христианство. Мы видим истину в её носителе. Мы видим закон в его служителях. Наконец, мы видим государство в его государях. Таким образом, мы «изготовляем» общество: создаём в себе, внутренне подключаясь к нему (в него?) посредством морали, -- интерпретируя своё в нём положение. Общество есть результат такого нашего его принятия. Внимание человека, как общественного существа, склонно обходить вопросы такого порядка. Оно предпочитает иметь их незыблемыми, фундаментальными истинами -- для того, чтобы опираясь на них, в них же не увязнуть. И так же, как в пустыне – без еды, воды, надежды, но, зато, с двумя чемодами денег, мы понимаем, что тащим на себе два чемодана бумаги, в той же мере становится внятно, что весь свой человеческий мир порядка, мы создаём при помощи синтаксиса. Или же синтаксис -- при помощи нас. Так или иначе, наше в нём участие бесспорно – мы начинаем свой «рабочий день» при пробуждении, при первом, явно сформулированном предложении; «пора вставать» -- насколько интимное, и, в то же время, общественное понятие! Миллиарды людей ежедневно именно этими словами «пускают» в своё сознание синтаксис. Синтаксис, это и общество, и личность. Но прежде всего это разум, та часть нашего существа, которую мы зовём сознанием, -- область доступную нашему пониманию, или, точнее, осмыслению. Структура мышления напрямую зависима от законов синтаксиса. А у структуры синтаксиса есть одна, на первый взгляд, неприметная особенность. У синтаксиса есть начальность и конечность. Причина и следствие. Точка А и точка Б. Мир без начала и конца не соответствовал миру синтаксиса: не подходил по параметрам. И человек создал начало в виде Бога – как точку отчёта, забыв при этом, что причина не в Боге, а в Силе, которая есть Бог. Сверкают молнии и гремят громы. Две бабушки, сидя на скамейке перед подъездом, испуганно крестятся. Они имеют ввиду Бога? Они готовятся предстать перед ним? Нет, они молят о том, чтобы их «миновала чаша сия» – они обращаются к провидению, к божественной силе. А точнее – к божественному содержанию, не втиснутому в форму Бога. Формой занимается синтаксис, приписывая Богу качества личности, рассматривая его как личность. Причиной Бога была точка отчёта, результатом стала Божественная Причина. Именно благодаря такому трюку синтаксиса (как знаменателя) и внимания (как числителя) мы способны переместиться из точки А, в точку Б, не «зацепив» ничего между. Рассматривая вопарос шире, остаётся добавить, что синтаксис помогает нашему существу (а существо наше есть -- в первую очередь -- восприятие) справляться со сплошным потоком воспринимаемых сигналов, и классифицировать их по принадлежностям и понятиям, то есть, «раскладывать по полкам». Разум, для нашего существа, является гравитационным полем, не дающим восприятию превратиться в сплошной поток. Когда человек перестаёт описывать мир словами, то считает, что имеет дело с миром хаоса. Но это не хаос, -- это шторм. И у нас есть якорь. У нас есть крыша над головой в непогоду. У нас есть таблетки от болезней. У нас есть автомобили – от безделья. И у нас есть разум, которым мы ограждаемся от огромности и непостижимости мира. Разум, который избавил нас от животного страха, но наделил своим. Разум, помогающий нам фиксировать мир, «заточив» его «цепями» описаний, но и нас из этих цепей не выпускающий.