Глава 29. СЕМЬЯ. После похорон - напросился к скворцовской семейке на оказавшиеся недолгими поминки, а потом, когда немногочисленные гости начали расходиться из скромной двухкомнатной квартиры Скворцовых в неказистой пятиэтажке, - задержался у них, навязав разговор об Алле, её знакомых и биографии. Рассказывала мать – спокойно, без крика и надрывных истерик… Показывала какие-то документы, фотографии из альбома, школьные дневники, табели, тетради… Её младшенькая сидела молча в кресле, в противоположном углу комнаты, и оттуда швыряла голодные взгляды на мою ширинку. Сперва это смешило, потом – настораживало, а в конце - утомляло. Я, скромный районный опер уголовки, женским вниманием не избалован. Не чтоб - вообще и ни с кем… Но и не кидаются на меня толпами полуодетые дамочки, спеша порвать мою одежду вздрагивающими от похоти ручонками… А тут - такой аншлаг!.. Что, так хочется из забытого Богом и государством посёлка перебраться в чуть ли не «первопрестольный» (по здешним меркам) Энск?.. Так, во-первых, ты ещё подожди, пока паспорт получишь, и, во-вторых, я ж в некотором роде - женатый человек… Это что – не препятствие?.. И я попытался по возможности не обращать внимание на сексуально озабоченную малышку, сконцентрировавшись на рассказе мадам Скворцовой о старшенькой… …Алла родилась в скромной работящей семье. Отец - шахтёр, умер от сколиоза, когда ей исполнилось пять лет. Мать – медсестра в местной больнице, там же подрабатывала на полставки уборщицей. Была ещё парализованная в 1989-м году бабушка, занимая целиком одну из комнат, - хрипела, стонала, жрала, пукала, воняла, слезилась взглядом, короче - отравляла существование домочадцев. (В прошлом году она наконец-то откинула тапки, так что я её уж не застал). С раннего детства Аллочку окружали грязь, телесный и душевный смрад, дикие нравы одичавшего шахтёрского люда, где взрослые - вечно пьяны и злы как собаки, а малолетки (чтоб выстоять и не быть растоптанными жизнью) - сколачивались в «стаи», живущие по общеизвестным законам всех «стай», расправляясь с «чужаками» и повседневно контролируя поведение «своих»… С измальства Алла проявила самостоятельность характера, не терпя никакой опеки над собою, и всегда стремясь поступать по-своему. «Я ей всегда говорила: хорошим для тебя это не закончится!..» - без особых сожалений в голосе, а лишь сухо констатируя факт, вздохнула мать. Вырастала среди мальчишек Алла таким же сорванцом, как и они, была одной из них, и даже больше – стала у них заводилой и лидером!.. Умела хорошо драться, но не в том смысле, что владела в детстве какими-то приёмами, а - не боялась драк, как боятся их большинство девчонок… Стойко переносила боль, и могла пойти на страдания во имя того, чтоб её противники пострадали ещё больше. Но это – лишь половина правды. А другая половина – в том, что отстаивавшая своё достоинство и самостоятельность в каждодневных конфликтах и стычках, в душе оставалась Алла доброй и мечтательной, с острой тягой к справедливости, с осознанным желанием приносить какую-то пользу разным хорошим людям… Вот и о парализованной бабушке заботилась ведь в основном именно она. Как сказала мать: «Была со старухой совсем не брезгливой…» Училась хорошо, почти на одни пятёрки, участвовала в областных олимпиадах (именно во время одной из них, побывав в Энске, «влюбилась» в сумасшедший городской ритм жизни)… Школу заканчивала в классе с медицинским уклоном, намереваясь затем, окончив мединститут, стать врачом, спасать людям здоровье и жизни. «У неё в детстве прозвище было - Колокольчик… - торопливо закурив, и пустив в мою сторону струйку дыма, сообщила мать глухо. - Смеялась она… так звонко1.. Словно серебряный колокольчик звенел… Это я её так однажды назвала, в шутку, а прозвище к ней – пристало, любила она его… Но это - только для близких, а для дворовой компании она была «Скворцом»!..» Я листал фотоальбом, наблюдая, как от страницы к странице большеглазая девочка с симпатичными кудряшками наливается очарованием и воинственностью, расцветая и превращаясь из гадкого утёнка в прекрасную орлицу… Вот фото её выпускного класса. Она – самая красивая во всём 11-Б, - трепетная улыбка, мечтательные глаза… Тогда в них ещё не было пронзительного блеска, так характерного для её позднейших фотографий… В Энск она уезжала славной девушкой, пусть и не без сумбура в голове… Это город ожесточил её душу. …Её жизнь после школы могла повернуться и по-иному. Мать, оказывается, хотела, чтобы она поступила в размещённое в Прямом Ухе ПТУ по одной из шахтёрских специальностей, тогда учёба не помешала бы её уходу за тогда ещё живой бабушкой, а после ПТУ она смогла бы (теоретически) устроиться на одну из ещё не закрытых шахт.. Но Алла такой судьбы себе не хотела. Фактически её предлагалось повторить нерадостную биографию матери. Прогулять пару лет среди грубоватых, неотёсанных и мало культурных шахтёрских парней, потом, выскочив замуж за одного из них, быстро завянуть в нерадостной атмосфере здешнего быта, усохнуть и поблёкнуть, короче - умереть заживо… Нет, чем такая доля - уж лучше в петлю!.. Так что уезжать из Прямого Уха надо было обязательно, хоть её и останавливали напоминаниями о больной и зависящей от неё старухи… Ещё две женщины в доме остались - что. некому больше за паралитичкой приглянуть?!. И потом, она всё равно скоро умрёт, а жизнь – проходит, течёт время, и нельзя, чтобы оно стало долгими годами напрасно упущенных возможностей!.. Примерно в таком духе отвечала Алла пытающимся её остановить родичам, в первую очередь – матери. Та – злилась, взаимное непонимание перерастало в неприязнь, а оно - во взаимную злобу… Уезжала в Энск Алла фактически без малейших шансов, в случае неудачи, куда-либо вернуться… Возвращаться ей было некуда, все мосты – сожжены… И что ещё более важно - рассчитывать на материальную помощь из дома, хотя бы на первое время, она тоже не могла!.. В Энске Колокольчику сразу не повезло - провалилась на вступительных экзаменах в Медакадемию. Ведь это только по мерках прямоухинской средней школы она была чуть ли не круглой отличницей, а в областном центре цена и вес школьных отметок - совсем другие… Оказавшись у разбитого корыта, какая-нибудь домашняя барышня, отрыдав пару часиков в подушку, вернулась бы в родные пенаты, но Алле, как уже говорилось, возвращаться было некуда… Да и не из таковских она была!.. Неудачи только закаляли её характер и цементировали волю. Побеждать свои слабости для неё всегда было обязательной самоцелью. При столкновении с «непреодолимой» стеной она стремилась идти напролом, до конца, до победного финиша… Зацепиться в Энске ей удалось, но - какой ценой?!. Сперва - неудачное лаборантовство в Медакадемии, потом - полу-массажистка, полу-шлюха в неком якобы респектабельном салоне… Разве об этом она мечтала, разве к этому стремилась?!. Глядя на усердно демонстрирующую мне из кресла цвет своих трусиков (полосатеньких и не очень чистых) младшую Скворцову, я не без оснований предположил, что секса в ранней юности смазливенького Колокольчика было немеренно. И очень удивился, услышав от её матери брошенное вскользь: «В Энск она уехала девственницей…» Как-то не вязалось это со всем последующим… Но много позднее, обдумав услышанное, понял, что вполне так и могло быть. Мозги у Скворцовой работали, и думала она именно мозгами, а не влагалищем. Достойного парня среди прямоушинского бычья себе не нашла, а отдаваться кому угодно просто «ради удовольствия» - не её стиль. Да и - глупо!.. Среди прочих её планов наверняка был и такой: найти в Энске хорошего мальчика из профессорской либо бизнесменовской семейки, и выскочить за него замуж, а дальше – жить долго и счастливо!.. Но со сказочными принцами и в Энске оказалась большая напряжёнка. Городские ребята были куда грамотней и «схваченней» поселковых, но по большому счёту - всё то же неразумное бычьё, которому лишь бы оттрахать и слинять, а потом - ещё и пялиться нахально: «Какой ЗАГС?!. Ты что, мне ж ещё три курса доучивать!..» И не вздумай от такого рожать - не поможет материально, а морально – ещё и в душу плюнет: «Чем докажешь, что ребёнок - мой?..» В чём-то даже прямоушинские грубияны наверняка показались Аллочке и предпочтительнее: в них меньше лицемерия и утончённой подловатости, они если намереваются, тебя поиметь, отбросить потом как использованный презерватив, то прямо об этом в самом начале и предупреждают: поимею и брошу!.. Никто при этом влюбленного Ромео корчит, как привычно делали это городские… Кто конкретно сорвал цветок аллочкиной девственности - не узнает уж никто. Думаю, во время её работы лаборанткой всё ж таки завёлся у неё какой-нибудь голубоглазенький или кареокий студентик, ненадолго затуманивший её голову лестью и лаской, а потом, отучившись последний семестр, исчезнувший так стремительно, словно все предыдущие годы неутомимо тренировался, готовясь именно к этому рывку на свободу… В большой и чистой любви, стало быть, Алла разочаровалась надолго, если не навсегда, а жить дальше как-то надо, причём – до конца используя все предоставленные тебе природой и обстоятельствами достоинства, одним из которых как раз и являлось роскошное женское тело… Я осторожненько прощупал, писала ли домой Алла, и если писала, то сообщала ли, чем конкретно в Энске в последнее время занимается. Оказывается - хоть и изредка, но письма от неё приходили, а род своих занятий Алла указывала весьма смутно («работаю в салоне, почти по своей будущей специальности»)… Но для матери профессия её никакого секрета не составляла. С грубоватой усмешкой на ещё один мой осторожненький вопросик она ответила: «Как это – «чем занималась?» Шлюшничала, разумеется!.. А на что ещё она там, в городе, без диплома была способна?!.» Я хмыкнул, перевёл глаза с матери на дочь, которая, судя по её позе в кресле, собиралась показать мне уж не только окрас нижнего белья, но и отдельные гинекологические подробности своего детородного органа… Тут же подпрыгнул взглядом к потолку, дабы не смущать ребёнка охотничьим трепетом ресниц… …Ещё один не использованный Аллой в Энске шанс - найти себе пусть и не любимого, но любящего мужа с жильём, и хоть какой-нибудь, да зарплатой… Нарожать тройню ребятишек, остепениться, а в будущем, возможно - стать тем же врачом… Но разве это - жизнь?!. Стирки-глажки, обеды-ужины, плаксивые детишки, супруг-нытик с бесконечными жалобами на «достающее» начальство… Этот вариант - для неудачников, для заранее смирившихся со своей жалкой участью: растратить всю жизнь на то, чтобы жрать, пить, срать и спать… А в один прекрасный день - умереть, так и не поняв, зачем же и рождался на этот свет?!. Особенно жалки при этом те, кто как на смысл своей жизни - ссылается на своих детей: живу-де ради них!.. А ради них жить - зачем?.. Чтобы и твои дети, отожрав, отосрав и отоспав своё, тоже когда-нибудь умерли?.. Пусть очень многие согласны жить и так, а вот Алла – не хотела. Она стремилась к другому - яркому, интересному, значительному!.. Но всё это - дорого стоило, и за всё надо было платить сполна… Вот Алла сполна и платила - своим телом. …Надтреснуто-усталый голос Скворцовой - старшей мозолил уши. Я напряжённо вслушивался в ёё интонации, пытаясь понять, насколько сильно переживает она кончину дочери. И по всему выходило, что не очень тут и горевали… Алла давно уж в семье - как отрезанный ломоть. Если и была у её родных некоторая досада – так это лишь от былых надежд на то, что Колокольчик, разбогатев в городе, смилостивится над родней, и кинет им кус с барского стола - хотя бы младшую сестричку в Энск заберёт… А теперь вышло так, что ещё и на похороны пришлось потратиться!.. Не оправдала надежд Алка… Одно слово - стервоза!.. Ну то есть так уж прямо мне свои мысли мадам Скворцова в лоб не сообщала, но, во всяком случае, альбом с фотографиями старшей дочери перелистывала с таким видом, словно никогда в жизни больше не собирается его снова открывать… Старшей дочки больше нет, осталась только младшенькая, так что пора думать только о её судьбе… …Невольно я поймал себя на мысли, что мать Аллы не так уж и стара, да и уродливой её всё ещё не назовёшь… Слегка напоминает ободранную кошку, верно, но в разрезе старенького ситцевого халатика овал ножек – очень даже ничего… Под двести грамм с закусью и такая, пожалуй, сошла бы на бурную ночку!.. В чём-то она меня даже больше «цепляла», чем её грудастенькое чадо, которое, кстати, творило в кресле совсем уж дикий разврат: ноги раздвинуты до ширины футбольных ворот, трусики сбились в сторону, позволяя разглядеть абсолютно ВСЁ, - даже и то, что юная школьница уже носит, оказывается, спиральку… Куда же смотрит её мама, почему не делает замечание?.. Я оглянулся на сидевшую рядом со мною на диване женщину - и уловил её влажный взор, скользнувший по моей ширинке… Знаете, такой типично-дамский взгляд, пытающийся прощупать в убежище брюк мужское хозяйство, и хотя бы на глаз определить его длину, вес и работоспособность… Во семейка!.. Их обоих бы - в «Эсмеральду», уж они бы там расстарались… «А может, вас чаем угостить?» - вдруг, прервав рассказ на полуслове и положив горячую руку мне на колено, предложила Скворцова - старшая. Младшенькая в кресле согласно закивала головой, коленками и маткой, почти уж вылезшей наружу из её влагала, уловив и одобрив стратегический замысел матери. Мне он тоже был понятен. Вначале - чай, потом - самогон, а когда совсем стемнеет - оставят ночевать, «не возвращаться же вам домой в такую темень!» Ну а ночью - изнасилуют обе, по очереди, истерзают своими ненасытными утробами… Утром же - покажут мне своё коллективное заявление в прокуратуру: «…изнасиловал нас обоих у нас же дома, предварительно напоив…» Типа: либо я плачу им кругленькую сумму наличными единовременно, и ещё несколько последующих лет буду опекать в Энске Скворцову-младшую, либо посадят они меня за сексуальное насилие - всерьёз и надолго!.. Им-то, дурёхам, мерещится небось, что я в Энске - козырной валет, который многое может, и из которого можно многое выжать… Итак, плюс к моим нынешним двум женщинам (жене и тёще, которые тоже от меня никуда не денутся), я получу в нагрузку пылкую нимфоманку в грязных трусиках и с вывалившейся наружу от возбуждения маткой, а сбоку ещё и мадам Скворцова будет стоять над душою, требуя внимания и к ней тоже: когда ни когда – а палку кинь и денежками побалуй… Да будь они обе прекрасными Афродитами - и то я бы наотрез отказался от такой перспективы, а то ведь вообще - тьфу, неизвестно что!.. «Нет-нет, мне уж пора!» - с милой улыбкой ответил я. Обе они набрали в груди побольше воздуха для решительных возражений, но я молниеносно вскочил и кинулся к входной двери. Старшая Скворцова слишком истрёпали житейские неурядицы, и она не успела мне помешать. А у младшенькой слишком неудобной была занимаемая позиция. Втянуть матку обратно во влагалище, прикрыть трусиками, сдвинуть ноги, поставить их на пол, сесть нормально, затем вскочить - на это требуется минимум секунд пять-десять. За эти секунды я успел разобраться в замке на входной двери, открыть его, и выскочить на лестничную площадку. Буквально через миг за мною туда же выскочили обе Скворцовы, но время было упущено. Затащить меня обратно в квартиру не смог бы и трактор «Кировец», а насиловать меня прямо на лестнице дамочки всё-таки не решились, прекрасно понимая, что мои вопли: «Помогите!.. На помощь! Немедленно отпустите мой член!..» - неправильно поймут соседи по подъезду. Мол: ладно уж, вали с миром, коль прыткий такой… «Заходите к нам ещё, мы будем ждать!» - сбегая вниз по лестнице, услышал я сверху голос младшенькой. Ъ Только тут сообразил, что слышу его впервые - до этого девчушка общалась со мною исключительно глазками. Голосок у неё оказался подходящий - хрипловато - «трущийся»… Таким голосом на улице малолетние соплячки обычно окликают прохожих: «Эй, мужчина, сигаретой не угостите?!» Нет, Скворцова - младшенькая была однозначна и неинтересна, - куда ей до Аллы, со всеми её особинками… «Обязательно!» - ответил я, и хлопнул дверью подъезда, твердо зная, что по своей воле сюда больше – ни ногою!.. …Заворачивая за угол, вновь (как и днём, на кладбище) почувствовал спиной чей-то холодный изучающий взгляд. Оглянулся - никого… Совершенно пустынная вечерняя улица, без единого прохожего или авто… Что-то нервишки у меня расшалились!...