На записи Поэт садится за стол и пишет. Крупным планом: рука, свеча. Шум дождя. Он его не слышит. Близкий ракурс из-за плеча. Перечёркивает. Неподвижен. Наклоняется, как рыбак. Фрагментарно: тарелка вишен, Пепельница, пиджак. Застрочил. Белый лист чернеет, Убывает. Слова, слова. Камера проскальзывает под дверью: Доски крыльца, трава. Камера набирает скорость. Внизу промелькивает река. На записи слышится чей-то голос, Не разобрать наверняка. Шорох разрядов. Треск. «Остановите съемку». Горизонт запрокидывается вбок. Затемнение. Знакомый голос негромкий: «Что ты смог? Повторяю: что ты смог?» В детской Итак, я не жалею ни о чём. И, дверь высаживая плечом, Я возвращаюсь в темноту уюта. Потёртый заяц, уши набекрень, Олень безногий… Нет, скорей тюлень. Замри, минута. Здесь ангелы, в количестве двух штук, Без помощи приборов или рук Обедали и засыпали. Один из них вернулся. Это я. Я видел необжитые края. Уютно там? Едва ли. Родители, хотите ли взглянуть В мои глаза, тяжёлые как ртуть Своими невесомыми глазами? В фотоальбоме ли, в дыму, во сне Вы явитесь воскресшие ко мне. И я останусь с вами. Конец фильма Милая, ты забыла закрыть окно. Пока мы сидим в кино, В дом заберутся воры. Они украдут наши деньги и наш уют. Слышишь: они уже продают Новые наши шторы. Клинтом Иствудом, героем нездешних драк, Я вломлюсь в подмосковный кабак, Где победу празднуют воры. Всем стоять, гопота, гнильё! Возвращайте мне мой мильон И гоните, собаки, шторы. Ах, не поймут они меня, не поймут. Там где вымысел вразвес продают. Там где блоковский свет в стакане. В ослепительном рое пчёл Я киношную жизнь перечёл И упал под их каблуками. В санатории По лестнице спускается старик. Пакет с кефиром, выношенный свитер. Я говорю судьбе своей: смотри, Мне говорили - это композитор. Смотри на тоненькую жилку у виска: Лишь в ней одной – этюды и сонаты. Осенняя античная тоска На лицах крымских санаторных статуй. Все отвернулись. Голуби в саду Несут в себе приморскую усталость. Как будто бы в сломавшемся аду Идёт старик. И я за ним иду. И знать бы, сколько нам идти осталось. Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол... Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол На зелёный взлетают престол. Говорят: "Всё - движение, всё – торжество. Так поведало нам большинство. Мы не знаем, какие нам дни и года. Но мы знаем: летели всегда. От престола к престолу, сквозь тучи и гром. На свинцовом, на голубом..." На земле, у траншеи лежит солдат, Крепко держит свой автомат. Говорит им: "Я умер, я жить устал. Я дышать вчера перестал. Золотая земля, как огонь, звенит И на ухо мне говорит: Лишь покой, лишь молчание – торжество Слушай мёртвых. Они – большинство." Сизый голубь, и дрозд, и малютка-щегол Покидают зелёный престол. И летят, словно капли, в сиянии дня, Неотрывно смотря на меня. Портрет отца Портрет отца без сходства Я в детстве рисовал. Мне всё казалось просто: Вот нос, лица овал. Всё так и было просто: Рисунок оживал. И плакала в прихожей, Мне помнится, сестра. Рисунок непохожий Смотрел на нас с листа. Родной и непохожий. Живой глядел с листа. Косточка И я иду. И ты идёшь навстречу. И дождик моросит. И синий зонт. И маленькие плечи. И жёлтое такси. И поцелуй у самого порога. И сладкий аромат. И простыня, и слабость без пролога. И тоненький халат. И абрикосов круглые касанья. И голос твой, вблизи и вдалеке. И возвращенье, но не расставанье. И косточка в руке. Дед Мороз Степан Иваныч, как же вы того... Иголочка иголочку заденет. Под ёлкой не осталось ничего... Кто дедмороза пьяного разденет? Кто спать уложит? Кто ему нальёт Рассола огуречного на утро? Ну типа здравствуй, жопа новый год. Чего с утра ругаешься? Так худо? Так выпей и иди на белый снег, Повесь на ёлку бороду из ваты. Сегодня ты обычный человек И дети во дворе тебе не рады. Иди, иди за белым сквозняком Туда, куда уехали олени. И к женщине, с которой незнаком, Вдруг подойди и бухнись на колени. Я - камень Я – камень, оживающий веками. Во мне лежит мерцание и звук. Я - пыль под неживыми каблуками. Я выпадаю галькою из рук. Во мне щебечет крохотное слово. Меня бросает в пену и прибой. Ребёнок, в ожидании улова, Стоит по пояс в бездне голубой. Мотылёк Поднимаясь по лесенке приставной, Делаю шаг, а потом – другой: Оборвалось что-то над головой. Смерть ли ты моя, я тебя ласкал, В сеновал печенье тебе таскал, И ни разу, падая, не упал. Мотылёк на лампочку норовит. Странно и неровно звезда горит. Пламя обрёченное вниз летит. Упадёшь на корточки, Боже ж мой. Мотылёк сгорает, идёт домой. Небо расправляется над головой. Воробьиное Шёл отряд воробьиный по полю, по полю шёл. Я невидим в траве, я невидим в земле ещё. Под моею рубашкой на ощупь растёт зерно. Его круглое зренье воробьями ослеплено. Пролетай над землёй, воробьиное, улетай. Ты не здешних миров, ты не здешних полей и стай. Это вмиг позабудется, в треске пернатых тел Я воскрес из земли, из травы, из корней и стрел. Это память моя разворачивается, словно рожь. Выходи из меня, как выходит из хлеба нож. Преломи меня в поясе жёлтым, кривым лучом. Воробьиное солнце, как бессмертие, горячо. Ты Я открываю глаза и вижу: ты. Ты наклоняешься ласково надо мною. У тебя веснушки, у тебя царапинка на носу. Я вспоминаю, как ты толкнула меня с сарая. Ты прыгнула следом. Мы читали подшивку журнала «Вокруг света», Особенно любили раздел о смешных изобретениях. Нас поразил чехольчик на язык для поцелуев. Я придумал песенку: Как да синий воробей Да зелёный скарабей Распустили крылья, Клювики раскрыли... И дальше ты меня обняла. Прошло лето, прошла осень. Под ноги упал даже не лист, а непонятно что. Прошло много лет. И вот, я, как улитка с домиком, ковыляю по парку. Врач развёл руками и сказал: от силы - год. Я полюбил фрукты. Я полюбил хурму, абрикосы, киви, виноград и даже яблоки. Я сидел с тарелкой и вспоминал. Вспоминал о несостоявшихся женитьбах, нерождённых детях, Утерянных словах. И о том, что настанет момент, когда ничего этого уже не понадобится. Хурма падает. И вот я открываю глаза и вижу: ты…