У нас на корабле есть машинный отсек. Собственно, меня интересует в настоящей истории не весь отсек, а его часть: небольшая банка, в которой крутится механизм - это громадная жердь с шестерёнками на ней, очень острыми, разной величины. Между металлическими стенками банки и шестерёнками достаточно места, чтобы влез человек (мастеру важно влезть куда угодно), но делать это при запущенном двигателе строго не рекомендуется. Шестерёнки вращаются очень быстро, любое соприкосновение живого тела с ними грозит немедленным расчленением. Тем более запрещено влезать в банку двигателя во время движения корабля. Машина качается всё время, норовя сбросить человека на эту ужасную жердь. Да никто и не пытался туда забираться, и вы бы точно поняли почему, если бы увидели в живую и в рабочем состоянии всю ужасную конструкцию. Однако несколько случаев, когда человек находился в банке с включённым двигателем, на моей памяти происходило. Корабль грел свои механизмы, то и дело, включая и выключая двигатель. А команда развлекалась тем, что гоняла по бассейну слона. Этот особый вид синего слона в неволе должен содержаться в искусственном водоёме. Он отлично плавает, но, задерживаясь на месте, быстро жиреет. Потому мы бегали то к одному краю бассейна, то к другому и вспугивали его. Так вы можете гонять голубей. Процесс разогревания для корабля очень важен – от того, как разогрет двигатель, зависит благополучие целого рейса. В данную процедуру разговора механиков с техническим обеспечением никто никогда не вмешивается. А тут вбегает один армянин, которого все не любили, и кричит: «Выключай двигатель, капитан!» Все всполошились: «что да как?»; наконец появился капитан. «Выключай двигатель, капитан! В банке человек!» - повторяет армянин. Пока они выясняли отношения, я мигом спустился в машинный отсек - и к банке. Действительно в банке сидел человек, вернее толстая старуха. Жердь, с нанизанными на ней острыми, как бритва шестернями, то и дело включалась и выключалась, создавая опасность. Но старуха сидела как ни в чём ни бывало и не выказывала признаков страха. А корабль вот-вот должен был тронуться и запустить двигатель в полную мощность. И тогда малейший толчок, и от старухи бы остался только кровавый фарш. - Вылезай! – закричал я ей. – Немедленно вылезайте! Но бабка демонстративно отвернулась. - Немедленно вылезайте! – выдавил я уже не приказ, а жалкую просьбочку, надеясь всё ж, что предо мной не сумасшедшая, а просто заблудившийся пассажир. - А чо? Не вылезу я! – вдруг закричала старуха. – Вы уедете, а я чо? Тута остануся? Не! Капитан мне обещал…. Значит, оказалось, вот дело в чём. Пока мы готовились к рейсу, эта женщина (она была ещё в юношеском возрасте старости) забралась в банку, решив проехать зайцем. Она рассчитывала, что там её никто не найдёт. И вправду никто не нашёл бы, если бы её разрубило! - Я никуда не пойду, и вы меня не запугаете! – упрямилась она, не желая вылезать. Она сидела, а шестерни вращались и вращались. Мне стало страшно. Но тут уже подошёл капитан и объяснил бедной женщине, что в банке сидеть не рекомендуется. Он обещал взять её на борт как пассажирку, если та одумается и покинет опасное место. И после некоторых переговоров старуха уступила и из банки выкарабкалась, вызвав тем самым у всех присутствующих вздох облегчения. А капитан подошёл ко мне и стал доверительно рассказывать историю своего детства. Оказывается, его отец тоже был капитаном и часто на время рейсов сажал своего малыша в банку для воспитания «бесстрашия». «Я сидел там, - поведал капитан, - ни жив, ни мёртв, и всё ждал, пока эти ужасные шестерни коснуться моего тела. Корабль часто трясло так, что меня почти сбрасывало на жердь, но я, стиснув зубы и поскуливая от страха, отползал обратно, прижимаясь к стенке банки. Так начиналось становление моего характера!» Вы представляете? Каким садистом должен был быть отец этого человека, чтобы так поступать со своим ребёнком! И с вот этой командой я делил все тягости и лишения путешествий многие годы! P.S. А был ещё один козёл, который любил забираться в банку. Обычно он нажирался как свинья, сидел и, глядя на острейшие лезвия шестерен, срыгивал. Свой поступок объяснял так: дескать, как выпьет, то теряет аппетит, а вид жерди в нём этот аппетит пробуждает. Звали этого козла Зуберг.