Станислав Шуляк ПОСЛЕСЛОВИЕ Пьеса в одном бездействии Бездействующие лица Петр Иоанн Мария Иуда ------------------------------------------------------------------------ Ночь. У затухающего костра сидят трое: Петр, Иоанн и Мария. ПЕТР. Еще немного, и наш костер погаснет. ИОАНН. Этого не произойдет, если подбросить в него новых дров. МАРИЯ. Ты это сделаешь, Петр? ПЕТР. Нет. МАРИЯ. Ты, Иоанн? ИОАНН. Почему я? МАРИЯ. Если не ты и не Петр, то кто же? ИОАНН. Не все в наших руках. ПЕТР. И сами мы над собой не властны. ИОАНН. Иногда я не могу заставить себя пошевелить рукой. ПЕТР. Значит, это и не нужно. ИОАНН. Даже если это мне и очень нужно, я все равно не могу заставить себя. МАРИЯ. Неподалеку от тропы я видела много сухих сучьев. ИОАНН. Может, все-таки ты, Петр? ПЕТР. Не могу. МАРИЯ. Значит, будем сидеть и смотреть, как огонь погаснет? ПЕТР. Пусть так. ИОАНН. Если мы не знаем направления воли - той, что нами руководит, - лучше бездействовать, чем прекословить ей. ПЕТР. Иоанн образован. Он умеет в точных словах выразить то, что нас тяготит. МАРИЯ. Что же нам делать? ПЕТР. Над нами луна. Согреть она нас не может. Но благодаря ей, мы хотя бы видим, что делается у нас перед носом. ИОАНН. Она отражает чужой свет. ПЕТР. Это именно то, что нам нужно. МАРИЯ. Вы насовсем распростились со своими честолюбиями? ИОАНН. Каждый из нас, возможно, в чем-либо разочаровался. Каждый из нас. Но каждый разочаровался по-своему. МАРИЯ. В чем разочаровался ты, Иоанн? ИОАНН. Хотя бы в беспредельности слова. МАРИЯ. Это так важно? ИОАНН. Если слово не беспредельно, то ничего важного не существует. МАРИЯ. А ты с этим согласен, Петр? ПЕТР. Нет. МАРИЯ. Почему? ПЕТР. Иоанн - казуист. Хотя его мозг настроен на козни беззлобности. ИОАНН. Все-таки, Петр, то время, что мы были вместе, не прошло для тебя бесследно. ПЕТР. Состоялось все. Все, что было предсказано, и все, что явилось неожиданным. Состоялось все, кроме воскресения. МАРИЯ. Может, вы сами были в этом виноваты? ПЕТР. Зачем тогда было вообще обнадеживать? МАРИЯ. И в этом твое разочарование, Петр? ПЕТР (смущенно). Эта чертова луна светит не хуже костра. ИОАНН. Мария, можешь ли ты сказать, что не видишь сейчас Петра с головы и до пят? МАРИЯ. Твой разум никогда не дремлет, Иоанн. Поэтому ты иногда не замечаешь и очевидного. ПЕТР. Кажется, кто-то ходит в темноте. ИОАНН. Где? ПЕТР. Там. ИОАНН. За холмом? ПЕТР. О чем ты говоришь? Ближе самых близких кустов. ИОАНН. Это очень далеко. МАРИЯ. Мы ждем кого-нибудь? ПЕТР. Ты же все знаешь. МАРИЯ. Не нужно преувеличивать мою прозорливость. ПЕТР. Дело здесь не в прозорливости. МАРИЯ. А в чем? ПЕТР. Ты знаешь. ИОАНН. Это же происходит не только с ней. МАРИЯ. Что? ИОАНН. Петр имеет в виду, что теперь нечто особенное сделалось со зрением всякого из нас. Мы, опоздавшие к началу времени, ясно видим и его конец. Все времена соединились для нас в одной точке. Мы только не можем ничему противостоять. Как бы мы ни ужасались происходящим или грядущим, мы бессильны ему противостоять. ПЕТР. Так. МАРИЯ. Да, я тоже это знаю. ИОАНН. Все. МАРИЯ. Что? ИОАНН. Просто я все сказал, что думал. ПЕТР. Ты солгал, Иоанн. Почти совсем незаметно, но все-таки солгал. И ты даже вовсе не виновен в своей незначительной лжи. (Иоанн пожимает плечами.) МАРИЯ (Петру). Объясни. ПЕТР (Иоанну). Ты преувеличиваешь наше бессилие. Ибо презрение к бренному временами умножает силу. ИОАНН. Ты способен дотянуться рукой до своего вчера? Ты можешь схватить его за горло? ПЕТР. Ты искусен во многих своих приемах. Но это не значит, что ты безукоризненно ведешь борьбу. ИОАНН. Сегодня борьба ведет меня. Извини, я в этом не виновен. ПЕТР. Мне это все равно. ИОАНН (Марии). Все-таки ты пойдешь с ним? МАРИЯ. Петр силен. Поэтому он нуждается в помощи. ИОАНН. "Петр силен!.. Петр силен!.." Я слышу это уже два года. МАРИЯ. Ты слышал это и в предыдущей жизни. ИОАНН. Я ничего не помню. МАРИЯ. Даже несмотря на то, что мыслями ты в том самом нашем пьянящем прошедшем? ИОАНН. Это было время громогласного безмолвия и калорийной радости. ПЕТР. Возможно, мы подспудно ожидаем обновления крови. МАРИЯ. Мы ожидаем самого ожидания. ИОАНН. По-моему, на нас кто-то смотрит из темноты. ПЕТР. Кто это может быть? ИОАНН. Возможно, одна из теней от фальшивого светила. МАРИЯ. Может быть, тайный друг. Или скрытный соглядатай. ПЕТР. Только тот, кто враждебен, выбирает ночь для утверждения своих происков прекословия. ИОАНН. Мы молоды телом и согбенны духом. Возможно, именно оттого нас выбрал наш неизвестный. МАРИЯ (Иоанну). Ты правда полагаешь, что не знаешь его? ПЕТР. Если ты знаешь, Мария, скажи. МАРИЯ. И ты тоже знаешь, Петр. ИОАНН. Ты, Мария, была рядом с нами, но не была одной из нас. ПЕТР. Ты была каждому из нас матерью, женой и сестрой. Иногда ты бывала ближе к Слову, чем всякий из нас. ИОАНН. Духом безразличия веяло тогда надсадно над переулками и притонами прогорклого Иерусалима. ПЕТР. Мы не оправдывали тебя, Мария, когда ты стала жертвою сфабрикованного прощения. ИОАНН. Твоя рухнувшая прожженность была отменным снадобьем против недугов нашего разношерстного братства. МАРИЯ. Мир тебе, Иоанн, счастливый, безукоризненный, верный. ПЕТР. Когда я тебя еще не знал, Мария, я знал уже, что ты выберешь Иоанна. МАРИЯ. Я не могу пойти с вами обоими, когда пути ваши разминулись. ИОАНН. А мы не можем пойти вместе оттого, что ты все равно будешь для одного из нас. ПЕТР. Аминь. Мария встает и некоторое время стоит неподвижно. МАРИЯ. Пойду подберу несколько сучьев, которые видела неподалеку. ИОАНН. Не ходи. МАРИЯ. Почему? ПЕТР. Лучше огню сему погаснуть, чем согревать нечестивых, закосневших в их безыскусных горестях. МАРИЯ. Если огонь нужен хоть одному беспокойному, не лучше ли ему никогда не угасать от самого сотворения мира и до конца времени?! ИОАНН. Пищей огню угасающему служат упования тысяч, они же измельчившиеся разжигают пожары. МАРИЯ. Ныне свинцом приземистым душа моя утруждена. ПЕТР. Когда мы уйдем, один ветер будет соглядатаем исчезнувшего огня. ИОАНН. Ты говорил, Петр, что ждал хоть какого-то знака, хоть одного намека или знамения. Но не дождался. ПЕТР. Другим братьям повезло не более. Но они же от нас теперь ожидают решимости. ИОАНН. Если бы они еще вдохнули в нас силу!.. ПЕТР. Тела наши устали. Дух наш притупился. МАРИЯ. Мне кажется, что кто-то стоит сзади и дышит мне в затылок. ПЕТР. Рядом? МАРИЯ. Ногами стоит за горизонтом и тянется ко мне рукой. ПЕТР. Мы не можем пренебрегать никакими ощущениями, из которых складывается наше скорбное сегодня. ИОАНН. Возможно, это кто-то из тех, кто хочет оттеснить нас от света. ПЕТР. Ныне мы сами носим в себе свет и славу, и скрытные соки земли. ИОАНН. Нас одних недостаточно. Когда мы желаем славы, она открывается нам в исступлении толп. Когда мы ищем покоя, тот настигает нас извне. ПЕТР. Куда ты пойдешь, Иоанн? ИОАНН. Если ты снова отправишься в Самарию, я отправлюсь в Антиохию. Если ты пойдешь в Антиохию, я, пожалуй, в Эфес. ПЕТР. Так я и предполагал. МАРИЯ. Здесь Иуда. Можно ли ему войти? ПЕТР. Разве нельзя нам проститься с землей этой без Иуды? ИОАНН. Ночь все равно испорчена. ПЕТР. Все ж таки жаль потерять такую концентрацию печали. Входит Иуда. ИУДА. Сарказм стоит над землей Израиля. ИОАНН. Оказывается, это кроткий Иуда был нашим соглядатаем. ПЕТР. Наши опасения были ложными. МАРИЯ. А чего ты опасался, Петр? ПЕТР. Просто я подумал, что это может быть Тот, кого мы ждали и кого уже не надеялись увидеть. МАРИЯ. И ты сказал "опасения"? ИОАНН. Оставь его, Мария. Иуда, что ты хочешь сказать? ИУДА. Полубожественный Иуда приветствует его божественных друзей. ИОАНН. На подступах к тебе содрогается дружба. ИУДА. Знаете ли вы, что я изобретатель нового лобзания? ПЕТР. Для чего ты пришел? ИУДА. Повидать тебя, мужественный Петр. Поговорить с тобой, разумный ИОАНН. Взглянуть еще раз на тебя, прекрасная Мария. Иуда сладок, как нектар; Иуда едок, как кислота. Иуда как дым над миром молодым; в начале печали Иуда как молния, радостью полон я. МАРИЯ. Иуда, будь осторожен. Петр может убить тебя одним ударом. Иоанн готов сразить тебя своим отточенным словом. ИУДА. А чем со мною, Мария, можешь справиться ты? МАРИЯ. Я ждала твоего появления, Иуда. ИУДА. Вот как. А ждали моего появления остальные братья? Ждали моего появления другие двенадцать? ПЕТР. Мы ждали не тебя, но исполнения предначертанного. ИУДА. Если будет тебе, Петр, предначертано смерть свою на дереве принять, ты и того ожидать станешь так? ПЕТР (вздрогнув). Тебе ли, Иуда, об этом говорить?! ИУДА. Почему же не мне?! МАРИЯ (Иуде). Напрасно я позволила тебе прийти. ИУДА. Не бойся, тихая Мария, мне не удастся возмутить сих бесчувственных. ИОАНН. А сам ты, Иуда, не без чувства? ИУДА. Так ты догадался, Иоанн? Но это только полдела. Действительно: меня нет. МАРИЯ. Место ли для шуток твоих, Иуда? ИУДА. Вы жизнь свою всегда принимали за чистую монету, так много сил расходуя на надежду. ПЕТР. Опять это вечное Иудино шутовство!.. ИУДА. А разве ты не ощущаешь аромата разложения, Петр? Взгляни, вот след на моей шее, он так и не сошел, хотя я долго массировал это печальное место. Иуда приближается к Петру, предлагая ему потрогать свою шею. Петр замахивается, чтобы ударить Иуду, тот проворно отскакивает от Петра. И это наш Петр, добродушный и терпеливый. Небольшая пауза. У меня вывалился язык, но я кое-как сумел затолкать его на место. Да, конечно. Я тогда еще обмочился. Но моча, разумеется, давным-давно высохла, оставив только едва заметный след на моих штанах. А если бы у тебя, Петр, были чуткие пальцы, ты смог бы прощупать сломанные позвонки у меня на шее. У меня посерело лицо, высохла и потемнела кожа. МАРИЯ. Не приближайся к Петру, Иуда. ИУДА. Наш силач старается убедить себя в том, что он жив. Петр, а что означают следы запекшейся крови на твоих руках? Что означают лопнувшие сосуды в твоих глазных яблоках? Сознайся, что ты стал гораздо хуже видеть. Что ты почти ничего не слышишь из того, что тебе говорят. Что слова долетают до тебя как будто откуда-то издалека. ПЕТР (равнодушно). Ты лжец. Ты вор. Ты ничтожество. Ты иуда. Как может земля носить такую мерзость?! ИУДА. Вся земля здесь в гнойниках беззаботности. Иуда как сострадательный доктор ходит по городу и читает в лицах людей их благостные заблуждения. Клоака сия от мира сего. ИОАНН. Иуда хочет затушевать разницу между нами и собой. ИУДА. Иуда хочет преодолеть тиранию вашего косноязычия, но виртуозность его крови отчего-то ожесточает вас. Иуда тоже мечтает производить головокружения и поставлять их миру как заморский товар. ПЕТР. Если бы я смог до тебя добраться, мои руки сами задушили бы тебя. ИУДА. Золото назойливости Иуды ныне готов растратить ты, Петр. Взросли розы дерзости моей, но ты топчешь их непочтительностью. Бедный Иуда нажил себе грыжу, оберегая вас от происков злопыхателей ваших. А вы препятствовали распространению моего артистизма. ИОАНН. Из-за тебя нас принимали за чародеев. ИУДА. Вошью швов готов ты, Иоанн, ползать по золотому шитью новорожденной надежды. МАРИЯ. Ты для каждого успел, Иуда, подготовить свою эксцентрическую пилюлю? ИУДА. А как же, блаженная Мария. Но я думал, вас будет больше. Где Иаков, что всегда одинаков? Где Филипп, что в праведность по уши влип? Где Фома, что спятил с ума? Где Андрей, благородный от пят до ноздрей? Где остальные, те, что как звери лесные? Иуда живет во всяком, в ком живет артист. Отхлебните хороший глоток неразбавленного Иуды. Посмотрите. Для них проще без вести пропавшими быть, чем решиться на самую ничтожную оплеушку их грядущему. ПЕТР. Я теперь верю, что ты уже мертв, Иуда. ИУДА. Как смело ты смог шагнуть, мужественный Симон. Еще один шаг, и ты поймешь, что и ты не живее меня. ИОАНН. Самоотрицание есть один из наиболее реальных способов наполнения феномена безвестности. ПЕТР. Иоанн как всегда точен в сотворении геологических окаменелостей слова. ИУДА. О ты, Иоанн, что для подвига зван. Смерть отыскал в расщелинах Рима, где рыхлая вечность застыла незримо. Иоанн пожимает плечами. ИОАНН. Ты бываешь когда-нибудь серьезен, Иуда? ИУДА. Я смертельно серьезен, мой милый словесник. МАРИЯ. Страшно слово Иуды. Оно самому ему разрывает грудь. ИУДА. Время идет за мною по следу. Мне не оторваться от него и на полшага. Тебе, Мария, еще не раз придется возвращаться к своему ремеслу. Возможно, у нас сегодня празднество, только мы об этом забыли. У нас сухие сердца, утомленные веки, остывшие глотки. Развлеки хоть ты нас, Мария. Покажи нам, как ты завлекала. Покажи нам, как ты потом каялась. Помнишь, Мария? Знойными ночами ты слышала Иудино бормотание, слышала Иудин шепот. Видела жаркое тело Иуды, Иудино семяизвержение. Было ли это хуже или лучше, чем у всякого иного из мужчин?! Мария, ощущаешь ли ты теперь сама, как засохли твои когда-то очаровательные глаза, как ввалился твой нос, как твои истлевшие волосы отделяются от твоего безобразного черепа?! Ты сейчас такова, Мария. Я исчез, и все вы исчезли. Мы всегда носили в себе семена своего исчезновения и распада. И вот мы появились вновь, и истории наши повторяются... Мне только жаль мира, лишившегося наработанных мной прежде нечестивых навыков. МАРИЯ. Ты, Иуда, сегодня особенно полон боли. ИУДА. О нет, драгоценная Мария, сегодня я вполне безмятежен, я скуп и равнодушен, одною только фальшивой мимикой своей выдаю свой потаенный синдром бодрости. ИОАНН. Иуда появился, и память понемногу стала возвращаться. Слова еще нет, но оно уже состоялось. Иуда есть наказание наше, мы заслужили это наказание. ИУДА. Я пыль вашего ветра, я сахар ваших плодов. ИОАНН. Из вечно средних веков мы незаметно шагнули к исходу времени, к самому его исходу. ИУДА. Я стражник ваших болезней и благоденствий. ИОАНН. Философия более не добавляет блеска бриллиантам будней. ИУДА. Дерьмо чистой воды. ИОАНН. Когда возвращаешься против своей воли, вера не помогает, но только мешает тебе. ИУДА. Вера - машина безвременья, связывающая нынешнее с несуществующим. ИОАНН. Иуда - тень мира, крах его закоулков. ПЕТР. Костер наш погас. Скоро и угли его остынут. МАРИЯ. Ночь на исходе. ПЕТР. Новый день несет новый ужас. Новые обманутые ожидания. ИУДА. Аминь. МАРИЯ. Ни от чего так не устаешь, как от надежды. ИУДА. Я же предупреждал. Иуда резко отходит в сторону и отворачивается. Стоит с закрытыми глазами и временами раскачивается на прямых ногах. ПЕТР (как будто он разговаривает сам с собой). Что нужно было взять? Кружку, ложку, нож, фонарик, веревку, стельки... У меня болят ноги. МАРИЯ. Одеяло из верблюжьей шерсти. ПЕТР. Я взял. МАРИЯ. Иоанн, конечно, возьмет с собой много папирусов. ИОАНН. Этому еще не пришло время. МАРИЯ. Или уже прошло. ИОАНН. Это неважно. ИУДА (запальчиво, к концу фразы устало и безразлично). Пускай я принес с собой новую версию нашего существования, которая вам представляется сомнительной. Но и от нее вам не отмыться до конца дней ваших. ИОАНН. О чем ты говорила, Мария? МАРИЯ. Я не помню. ИОАНН. Память возвращается и опять уходит. МАРИЯ. Иуда - катализатор заката. ИОАНН. Не нужно о нем говорить. МАРИЯ. Ты прав. ПЕТР. Все равно он есть и будет с нами всегда. ИУДА (как будто он разговаривает сам с собой). Вот что-то всплывает во мне, едва осознанное, полустершееся, как будто со следами подчисток. Как будто скребли изнутри мой усталый мозг, чтобы там поверх прежнего записать что-то столь же бесплодное и бессмысленное. "Иуда, Иуда, - слышу я голос одной хромой девочки из моего перезрелого селения, - отчего ты не хочешь пить, как велит тебе мать, козье молоко?" Я, стриженый мальчишка, смотрю на эту девочку с презрением. "Не думай, - говорю, - будто ты можешь меня учить", - и бью ее по руке. Меня принуждают эту девчонку считать своей сестрой, хотя она мне вовсе не сестра, я знаю это точно. Это все штучки моей матери, у которой много детей от разных кавалеров. Уже так все перепуталось, что никто и не знает, от кого он, когда и зачем был рожден. Шлюхи вообще источники всяческих недоразумений. Селение наше потом еще будет разрушено, когда сикарии спровоцируют гнев Рима. Его никогда уже не будет ни на одной карте. Там и теперь только змеи живут в развалинах, да скорпионы прячутся от палящего солнца. ПЕТР. Мне нравилось, Мария, когда ты клала свою руку поверх моей руки. Всего только прикасалась рукой. МАРИЯ. Я знаю. Ты хорошо выспался днем? ПЕТР. Не помню. ИУДА. Я принес вам в дар свою изощренную безыскусность, я бросил ее к вашим ногам, а вы отворачиваетесь. Иуда - сообщник космоса. Иуда - гордость гор и горизонтов. Иуда - скромность травы. ПЕТР. Весной, когда море бывало спокойным, улов иногда оказывался колоссальным, и перекупщики рыбы буквально толпились тогда на берегу. Рыба, конечно, падала в цене, но мы не жалели, отдавали ее всю иногда, не торгуясь, чтобы на другой день, еще до зари, снова уйти в море. И молодые мускулы тогда гудели от прохладной усталости. Эта картина всегда стоит у меня на сетчатке глаза. ИУДА. Ты знаешь, Петр, я вчера покончил с собой. ПЕТР. Да? ИУДА. Да. ПЕТР. Когда это было? ИУДА. Не помню. Возможно, в прошлом году. МАРИЯ. Как ты это сделал? ИУДА. Разбил голову о камень. МАРИЯ. А где рана? ИУДА. Видимо, затянулась. ИОАНН. Полностью затянулась? Сама собой? ИУДА. Возможно, какой-то след и остался. ИОАНН. Я ничего не вижу. ИУДА. Ты смотришь в другую сторону. ИОАНН. Я не люблю этих кровавых историй. ИУДА. Я тоже. ПЕТР. Почему ты это сделал? ИУДА. Наверное, мне было невмоготу. Возможно, мне хотелось лопнуть, как мыльному пузырю. ПЕТР. Удалось? ИУДА. Не могу сказать, что удалось вполне. ПЕТР. Попробуй еще раз. ИУДА. И тебе нисколько не будет меня жаль? Ты, Петр, как бутерброд. Где снизу лежит рыхлый Симон, а сверху намазан Иуда. Душистый, изощренный Иуда. МАРИЯ. Вечно ты, Иуда, умудряешься сварганить что-то этакое... ИОАНН (как будто сам с собой). Рекомендательные мои письма в Александрии никого не удивили, ни один из книжников не принимал меня всерьез. Навьюченный своими свитками, я скитался тогда по университетским центрам Малой Азии. Особенно я гордился трактатом "Эмоции как метафоры степеней самодовлеющей божественности", хотя тот был написан мной еще в шестнадцать лет. Завороженный механизмами мистики в старинных святых текстах, я до одури просиживал над ветхими папирусами. Я мечтал стать вровень с ученейшими мужами эпохи, но мои полезные знакомства вскоре меня разочаровывали. Присутствие оставляет след. Отсутствие оставляет след. След есть наш смысл и единственно возможное бессмертие. Искусство, возможно, есть предмет общественной гигиены, его же полагают уловом честолюбия личности. ИУДА. Знаешь, Петр, иду я сегодня по городу и вижу надпись: "Место безверия. Торговля разрешена". Бедный Иуда тоже хотел бы, чтобы сознание теряли от его виртуозности, чтобы плоти толп содрогались восторгом. Что такое сделалось с нашим отечеством, чтоб ему сдохнуть?! ИОАНН. Мир обанкротился, и теперь только одни священные сарказмы есть средства осуществления свободы в условиях тотальной боли. ПЕТР. Возможно, мне нужно искать себе еще более скромный удел. Каким-нибудь бедным строителем должен был быть я. Бродячим учителем или сельским жонглером. ИУДА. Жизнь и смысл, жизнь и смысл без передышки. Этого ты хотел, Петр? Этого ты добивался, Иоанн? МАРИЯ. Твой тайм-аут исчерпан, Иуда. Время уходить. ПЕТР. Время уходить нам всем. ИУДА. В повадках моих торжество утверждения, вы же смотрели на меня так, как будто я украл ваше фамильное серебро. Петр встает, отряхивает с одежды крошки и пыль. Нерешительно топчется на месте. ПЕТР. Ночь прошла. Тяжесть осталась. ИУДА. Ты, Петр, смирился с автоматизмом неосознанности твоего обихода. Меня же влекут великие проблески моего своеволия. ПЕТР. Мы свидетели горечи, Иуда, современники спасительного сомнения. ИУДА (кричит). Тебя распнут на кресте вниз головой! ПЕТР. Со мной это уже было. ИУДА. Ты идешь на это снова?! ПЕТР (пожимает плечами). Ты ведь тоже не можешь отступить ни на шаг от своей миссии удушья. ИУДА. Возьми меня с собой. Я смогу уберечь тебя от многих наваждений невежества. ИОАНН (Петру). Когда ты будешь в городах, будь осторожен вблизи высотных домов. ПЕТР. Благодарю тебя. Я учту. Будь осторожен и ты. ИОАНН. Мария, с кем ты пойдешь? ИУДА. Ответь им. МАРИЯ. Видимо, я все же останусь в Иерусалиме. ИОАНН. Он будет разрушен два раза. МАРИЯ. Я знаю. ИУДА. Пойдем со мною, мужественная Мария, и мы наполним дни наши чинопочитанием морали, небрежностью бреда. Корчами укоризны, упражнениями в бессилии, ожогами торжества. МАРИЯ (как бы про себя). После больницы я увидела, что абсолютно никому не нужна. Появилось много новых молоденьких девочек, более расторопных, более смазливых, более беззастенчивых. Я стала женщиной в девять лет, я жила тогда в доме богатого торговца кожами. И что я теперь? Мерзкая рухлядь. С множеством болезней, которые то затухают во мне, то вновь сотрясают мое несчастное тело до последней его клеточки. ИОАНН (Петру). Десятки братьев ждут уже тебя там, куда ты пойдешь. Поэтому тебе будет нелегко не быть одиноким. ПЕТР. Я бы никогда больше не возвращался сюда, но я знаю, что у меня для этого не хватит сил. ИУДА. На теле кровоточащей ночи и ныне так много запекшейся радости. Берегись, Израиль! Иуда твой брат. МАРИЯ. Богат он был неимоверно, этот торговец, но вечно на что- то все жаловался. "Большие деньги - большое раздражение", - иногда говорил он. ИУДА. Взгляни на Марию, Иоанн. Тебе нужна эта безглазая мумия? Посмотри и ты, Петр. Красота Марии иссякла. ИОАНН. Ты статен, Петр, и все еще красив. Поэтому тебя станут слушать. ПЕТР. Да нет же. Иуда прав. Пауза. Ну что ж... Петр подбирает свой узел, неловко кланяется своим товарищам и медленно уходит. ИОАНН. Мы пытались рассказать историю, но у нас ничего не вышло. Она ссохлась и съежилась, будто змеиная кожа на огне. Отчего-то неудача вызывает в нас удовлетворение. Не слишком значительное, но, пожалуй, вполне определенное. Иоанн старается поймать взгляд Марии, но та стоит, отвернувшись от Иоанна. Вскоре он убеждается в бесплодности своих попыток, пожимает плечами и беззвучно уходит. Иуда и Мария одни. Иуда, кажется, порывается что-то сказать, но если прежде слова мелькали между всеми участниками действия, как будто у жонглеров мелькают их проворные орудия, то теперь, возможно, впервые появляется страх перед словом, перед возмущенным безмолвием. Иуда и Мария смотрят друг на друга, Иуда, возможно, тянется к Марии, возможно, готов наброситься на нее. Но что-то во взгляде женщины удерживает Иуду. И только когда Мария видит, что Иуда полностью укрощен и покорен ей, она уходит. Пауза. ИУДА (смеется). Ну вот, кажется, мне снова удалось их всех провести. (Иуда серьезен.) В общем, это было не так уж и сложно. Что ты говоришь? Ты мог бы проделать это еще и еще раз? Ну, конечно. Всегда и везде. Всякий раз, возле их затухающего костра? Не только. И на шумных базарах, и залитых солнцем площадях. Да, но как провели тебя самого! Ну ничего, не страшно. Со мной всегда мой верный, мой преданный друг. (Из-под одежды Иуды высовывается конец веревки, Иуда вытаскивает из-за пазухи веревку с петлей на конце.) Что это такое? Как это что?! Мой друг, моя жена, моя сестра. Она всегда верна бедному Иуде. Уходит. Конец