Разжигание эстетической розни антиманифест Долго-долго шли мы путём нутряных и внешних компромиссов, компромиссов мозга и сердца, желудка и селезёнки, щиколоток и висков. Мы были дневными пролазами, вечерними клеветниками, рассветными нетерпеливцами, ночной бестолочью. И вот мы там, где мы есть. И там, где мы есть, лучше бы мы никогда не были. Желудок у нас всегда прав, он правее нас самих, нас, его суетливых прислужников. Желудком мы пишем наши куцые словеса, селезёнкой мы их и оцениваем. Творчество сделалось постыдным, низовым актом, вроде дефекации, и вот уж иные подняли последнюю на щит. Последовательно сменялись эпохи служения слову - от раболепства через удивление к отторжению. Ныне мы отторгнуты вместе - слово и человек. Поэт и стих, человек и слово. Кому из них следует доверять менее? Если нужно выбирать между другом и стихом, так уничтожь, пожалуй, обоих! Создавать следует поболее лже-литературы, то есть отражения ложных событий лживыми средствами! Праведность пронырлива и произвольна, её со всею решительностью следует объявить вне здравого смысла! Я носил на своей скандальной шинели пасквилянтские погоны, ибо прежнему моему эстетическому отказано в воздухе. Перебранке я придал качество самой высокой поэзии, даже не верлибра. Пути пешеходов перемешались. Слишком долго мы потакали инородцам и их смыслу, самородкам и их слабостям, соплеменникам и их спеси, и вот гордые главы отечества и эстетики преклонены. Неизвестно, чья ниже. Взгляни: ведь одинаково отвратительны игры релятивистских гомункулусов и долбёжка дятлов беллетристики. Мечется душа, выхода ищет. А выход как нарочно забросали сучьями панической публицистики. А вот же и толпы снуют новых обывателей с креативной поволокой в бычьих очах, с кокардами корректности на фуражках, с шевронами веротерпимости на лживых их рукавах. Пессимизм ныне противоположен подсолнуху, отворачивается от света, зато зёрна его всегда на наших скудных зубах. Что числит в своих достижениях недавнее время? Тотальное недоверие, сомнение в существовании всего - от Бога до Гомера, от Гомера до Шекспира, от Шекспира до гуманистов и гуманизма, от гуманистов до сегодняшних звонких кумиров. Имена, оболочки, звуки... Пустота, пустотелость, гулкость... Манифесты одиночек, программы беспартийности и безразличия, сверхъестественные ополчения. Апелляции к идиотам, противопоставления актуальности и фундаментализма. Птичьи пугала возвели в ранг новых шекспиров и шиллеров, ангельские пугала возвели в сей случайный ранг. Они и историю повторяют и дважды, и трижды, чтобы распространить над нашей почвой атмосферу фарса, чтобы угнездить в нашем сердечном гумусе кровожадных личинок спектакля. Весь мир - Шекспир, и люди в нем - статисты. Свидетели, соглядатаи, соучастники, сокамерники. И все маячит, маячит впереди нас, на полусогнутых своих конечностях, господин наш - Абсурд. Пришли новые герои средних лет, а места им не нашлось. Мальчишки дерзки, старики упрямы. И вот уж наши герои - избранники уныния, понурости и испорченной крови. Выход, выход!.. Он провозглашён, но далее слов не пошли. Мы глохнем от шума разномыслия. И неужели же позволить быть затоптанным ногами теней, не знающих своих мест? Что ж остается? Доказать, доказать на самой длинной дистанции справедливость моих придыханий, моих сурьмяных сарказмов, моих скороговорок и сетований. Здесь наш Родос, здесь нам всем и прыгать. Политкорректность - спутник эстетической энтропии. Вся власть у концептуалистов, минималистов и прочих столичных престидижитаторов. В обществе ныне тяжёлый похмельный синдром постпостмодернизма, из которого выхода ищут в новом беллетризме, в недоцерковлённом патриотизме и слащавой дамской прозе. Трудно, трудно читать "стихи" Льва Рубинштейна и не стать антисемитом. Прежде мы так часто насмехались, что теперь и у самой насмешки от скуки скулы сводит. Не говори: "Я прав" или "И ты прав, друг", или "В этом, может быть, что-то есть", ибо со следующим вздохом будешь убит. Убит вчерашними соглашателями, недавними релятивистами, сменившими цвет одежд своих заурядных. И да здравствует разжигание эстетической розни! Да здравствует бреющий полет литературы над жизнью, её (литературы) ковровое бомбометание по смыслу нашему оскуделому. Да здравствует война до полного уничтожения посредственности! Приветствую будущие пожары причудливости да стихийные бедствия глубокомыслия. Прежде, чем душ человеческих инженером назваться, так ведь не худо бы и по своей душе с логарифмической линейкою пройтись. Душа твоя - ополченка, душа твоя - лесная сестра во враждебном окружении, флибустьерка и налётчица. Все примкнувшие будут обеспечены манной кашей, манной небесной, лаврами застрельщиков. И все они узнают великую радость зачумлённости, неизъяснимую радость обречённой борьбы. Почва, выжженная эстетическим напалмом, да сулит же нам новое небывалое плодородие! Аминь! Станислав Шуляк