Первая мысль была…о кубиках – вновь невнятное чмоканье городских лучей утра… Глаза мои были удивлены пустой чистоте и порядку вокруг. Новое, но запах был старьевщины, а кофе не допит. Я не тронул ничего, не прикоснулся кончиком пальца ни к чему больше. Я ничего не взял с собой. Только ключи – запер дверь, но потом и их повесил на ветку дерева, чтобы больше никогда не возвращаться к китайской фарфоровой чашечке с недопитым холодным кофе. И кто изрезал шершавую ленту такими тупыми ножницами. Дорога. Две девочки с сине-зелеными глазами в шапочках из ниток солнечных лучей говорили, бурля каплями сочных фраз, спрашивали и отвечали. А потом одна из них задернула большое зеркало пеленой. Молчание. Понесла его в тоненькой руке, похожей на веточку сирени. Девочка шла по дороге, хрупкая, будто прозрачная. Казалось, что ее босые ступни так нежны, что шершавый асфальт делает ей больно. Удивительно. Уже не в первый раз я видел, как из следов, оставленных людьми вылетали разноцветные бабочки. Они разлетались, как пыль и исчезали. Вторая девочка пропала в зеркале. На другой стороне – двое, прячась ото всех у серой громадины бумажного дома, разбирали бред друг друга, дивились, разглядывали с интересом крупинки и пылинки. Один все показывал другому, все не отставал от него, требовал, чтобы тот слушал мысли, заросшие мхом. Я стоял. Их оказалось трое. Вдруг резко человек встал, оглянулся, брякнул последние наблюдения бисером другому, а потом закрыл и сунул в потрепанный карман. Третьего погрыз немножко и туда же - в темноту. Я был для него невидим, неслышим и не нужен ему. Мгновенно притупившиеся глаза уперлись перед собой на ленту серого драпа дороги. Медленно странно движущийся силуэт пропадал. Ушел. В углу никого не осталось. Карандаш. Бумага. Человек. А я вдруг вспомнил ту нагловатую рыжую девку – Осень – дерзко заглядывающую ко мне в окна. Она жгла костром своих разбросанных рыжих волос, оставляла запах жженой листвы, и это были самые манящие духи, какие я знал. Взгляд…взгляд, который она бросала сквозь стекло на меня, был яркий, быстрый говорящий и влекущий. Она убегала, закутавшись в листья – дребезжащие куски расколотых желтых стекол облаков. И я не играл с ней. Это она забавлялась вначале, прячась за черные стволы – цилиндры, обсыпающие последнее лакомство кострам. Она перебегала от дерева к дереву, хихикала и резвилась. В рыжих глазах играл зловещий огонек смысла ее грации, который был для меня загадкой, который влек меня и заставлял дышать собой. А потом я увидел ее шедшей тихо, почти невидимо, растворяясь в собственном дыхании. Холода. Костер ее волос тускнел, взор не горел, становился прозрачнее. Она куда-то молчаливо удалялась, тянула за собой шлейф золотистых проволочек паутинок, аромат сырых оврагов и пресное вино дождей. А я затихал, я медленно смыкал ресницы, ловя хладеющий ароматный воздух и дыхание жёлтой листвы. Я подошел к ней, окликнул - она не обернулась. Я встал у нее на пути, протянул ей спелую сочную грушу. Она уже почти не дышала – взяла у меня плод холодной тонкой, белой рукой, заглянула мне в глаза, заблудилась где-то там, и я услышал: « Я умираю». Но губы ее не пошевелились. Спустя мгновенье я остался один. На пустой аллее не было ни чьих глаз, ни чьего дрожащего дыхания. Груша валялась среди листьев. Вихрь разбросал мои волосы на глаза и, куда-то сорвавшись, поднял желтую, оранжевую шелуху и унес. «Она мне показалась», - подумал я тогда. И теперь вокруг меня непривычное утро из брусничного хлопка, как тот пришитый карман. Улица еще не просыпалась, не приходила в сознание, а только ерзала, шелестя шелковыми лиловыми простынями с серыми пятнами предрассветных теней. Она, раскинувшись, будто небрежно ловила последние свои ромбики снов. И как капризная девица, не желала пробуждаться. И я вдруг вспомнил, что у меня теперь нет ничего. Это смутно задержалось на пару секунд, а потом показалось совершенно не нужным и пустым. Уйди, отпусти… Что-то стало с моим взглядом. Он невольно примагничивался к каждому миллиметру нового утра, останавливался на каждой детали. Углубляясь в малейшие штрихи. Я даже не прищуривал глаз, а поры дороги, стен…роза! Какая свежая роза… поры раскрывались передо мной, все дальше, дальше лабиринт, бесконечная перспектива внутри лепестков, тычинок, и вот оно, мизерное око в конце, раковина вечности. И все, все, на что бы я не посмотрел – все кончалось этой раковиной. Я где-то внутри понимал: все на свете кончается где-то в одном месте, все пути ведут только в эту завитую раковину. Зачем? Где-то я это уже видел… Глаза, человеческие глаза. Быстрее всего в них увидеть бесконечность. Зрачок – окошко в бездну, где встречаются все. Где все едины. Безумство сковало меня. Страдания и поиски обезоружили меня. Я в оцепенении опустился на асфальт, на колени. Зачем?! Какая вечность!? Разве что-то вечно. Никто! Никто не видит. Никто не желает. Не допускает и не клянется! Я не заметил, как лицо, наполнившееся стуком приливающей крови, оказалось перед самой дорогой. И я вгляделся в нее. Я видел ее впервые. Из-за вырывающегося неровного дыхания не слышны были прикосновения моих пальцев, которые я тоже видел впервые. Никто. Никто… Куда? Некуда. Мне никуда не уйти из нее …я - в вечности. Я глотнул потеплевшего солнца. Будто после мороза глоток горячего сладкого чая, который греет каждую клетку, пробуждает ее. Во вкусе этого утра был скорее кофе с каплями терпкого вина. Кофе…оставленный холодный кофе.…Сколько раз отражение моих серых глаз в чашке с темной дымящейся жидкостью, казалось правдивым. А оказалось – я потопил в нем свежесть и хруст надломленного листа салата. И скал, искал пресный зеленый сок… Вздох. А в чем тогда смысл?! Если оставить только меня, и только зеркало напротив и никого, никого. Смогу ли я заглянуть в глаза этому незнакомцу, смогу ли я не солгать ему. Ведь это все равно, что скрываться от Него, от вечно смотрящего Ока. Вот это бред! Все равно, что прятаться от жизни в густой траве. Думаешь, никого нет рядом, ты один, никто не видит тебя и не слышит твоих кинутых в пропасть слов, а приглядишься и увидишь, что вокруг снова бурлит жизнь, вечно движется что-то, и ветер вечно шепчет тебе шелестом трав самое сокровенное, раскрывая величайшие загадки мира. Это постепенно. Постепенно. Сначала это просто дождевые шары. Потом шары из переплетенных дождинок, позже дождинки, сплетенные в серебреные шары. Дождинки происходящих событий, сплетенные в серебреные шары выводов. И ничего не меняется, не кидается к дверям… В ужасе, перехватившем горле шарфом, я вскочил на ноги и, не заметив, что впервые сделал шаги, устремился куда-то. Мне надо было найти того, с карандашом…одного…он один, он сейчас, вот только сейчас я почувствовал, что он это поймет. Нигде не было. Не было! Девочка …где та девочка с зеркалом? Она тоже…она одна. Осень …осень больше не вернется, никогда, потому что она поняла это. Она ушла. Навсегда. И уже поздно. Человек. Я был в двух шагах от него, но не мог пошевелиться. Он медленно шел, рассыпаясь, как песок. С ног, потом тело и руки. Нет, не песок. Мелкие миллиметровые буквы – только они оставались шлейфом. Он думал, что их было трое. Человек, карандаш, бумага. Я не мог поверить, обосновать, пережить, не понимал. На дороге не осталось снова никого. Блокнот выпал, карандаш покатился от ветра, перебиравшего страницы раскрытой души. Не успел я перевести дыхание, как увидел девочку, входящую внутрь зеркала. Она думала, что их было двое. Тогда. А теперь она увидела, что нет. Она ловко забралась в стекло, исчезла там. Невольная, необъяснимая улыбка посетила меня. Я потянулся поднять с земли блокнот, как невероятный грохот и звук разбитого стекла окатил меня волной и изрезал лезвием непонимания. …Зеркало! Широко распахнутыми глазами я смотрел на распластанные осколки огромной иллюзии, и в каждом, видел свое отражение, в каждом – свои глаза, которые я видел впервые. И все … и каждый … уходят. Понимают и уходят. Не понимают и уходят. Ищут и уходят. Берут и уходят. Дают… Верят, Не верят, Улыбки, смех – маски, Глаза, Слова, Молчание, Правда, Ложь – Нет разницы. Все равно - уходят все. Когда я произнес это вслух, феерический нервный хохот вырвался из груди, обескураживая все вокруг. Солнце уже выжигало глаза мне до слез, слепило и избивало меня, душило собой. А может, не оно. Крупицы той расколотой мысли … что если все до одного, все без исключения уходят, потому что нет смысла, то, возможно, он все же есть. Я выдавливал это из себя, потому что этого во мне было ровно столько же, сколько правдивого дыхания и веры. Самая малость, затерявшаяся в лабиринтах моего опыта. Опыта. Это слово заело, как пластинка. Я поморщился, поняв, что опыт – такая же иллюзия, как и все другое. Что опыт кажется нам так же, как я вижу сейчас, что шнурки моих слов переплелись в волосах у Весны. Кажется. Прошлое лопалось, как струна, вздрагивало, как только я докасался невольными камушками уже ровной его глади. Я сделал пару шагов, потому что мне начало казаться, будто солнце пришило меня стежками лучей к дороге. Все вокруг оказалось таким же идеальным, как хотелось или не хотелось верить. Все оказалось без ярких границ и совершенно не попадало под определения, данные когда-то. Я вспомнил то, что мог, увидел заранее продуманные причины, из которых должны обязательно вытекать верные, вполне обоснованные, ожидаемые следствия. Эти причины не оправдывали себя. Я увидел, как из совершеннейших глупостей и пустот возникали когда-то веские захлопнутые двери решений. Я воочию, вспоминал, видел, как опыт обманывал, как говорил, что нет его. Нет ничего, во что бы можно было слепо верить, «Нет ничего, что бы надлежало знать и что можно было бы познать до конца». Я закрыл глаза, и глубина темноты увлекла меня в полусон. Я увидел Осень. Платье – неровное на концах, будто коричневая изорванная ветром листва. Шелк. Ее еле заметную грудь закрывал ажур, обнимающий ее ключицы, горло и тонкие руки. Волосы пышными блестящими гранатовыми, ореховыми и медными локонами закрывали изящный изгиб спины. Она была такой тонкой, движения так точны и редки, что казалось: волосы для нее – неописуемая тяжесть, что шелка изнуряли ее, что она была тяжела самой себе и желала только одного – освобождения. От самой себя. Такое совершенство заставило меня не докасаться до нее, потому что эта Осень была всюду, она захватывала меня, я видел как она шептала. Я любил, я любил ее до безумия, но не мог, представлял себе невозможной грубостью сказать ей одно слово. Ее узкое светлое лицо пропадало, затмеваясь взглядом больших, вечно меняющих цвет глаз. И только она сделала короткий вздох, чтобы что-то сказать, я очнулся, вскочил, голова закружилась, и в наступившей на мгновенье темноте я снова увидел ее еще знакомый образ. И эта осень… Кто она? Почему сейчас? Закономерность в случайностях была всего лишь относительностью в данном месте, и я не прислушался к вездесущему шепоту изнутри, что все это не случайно, что это подводит меня под итог, от которого я бегу. Итога нет. Совсем. Осень тогда казалась мне дерзкой и грубоватой, а теперь я понял, что настоящего и неизменного в ней столько же, сколько и во мне – в каждом – нет. Какая она была на самом деле, какой был я, кто был я и тот человек и та девочка. Одного ответа нет. Никогда. А как же опыт привязывает нас к чему-то постоянному, что мы не в силах видеть другого. Что мы не в силах забыть ни себя, ни других, ни их глаз, показавшихся злыми или любящими. И какими глупыми мы оказываемся, когда принимаем все на счет других, избегая в обвинении самих себя. Даже когда мы констатируем это, ставим чашечку кофе самобичевания на стол и пьем ее, даже в эти моменты мы прикрываем себя деланными ширмами определений. Завтра мне будет, возможно, казаться, что Осень – тупая меланхоличная дура и я не найду в ее нежности грации и, думаю, завтра я буду согласен. И мне не будет казаться, что если я наткнусь на чье-нибудь мнение, влетевшее из блокнота от ветра в мои глаза, это обязательно сыграет важнейшую роль, когда достигнет сознания. И меня не станут мучить мысли, что я ушел от себя навсегда, и заблуждения о том, что умные всегда праведны. Потому что все, что составляет меня сегодня – завтра будет мне уже не нужно. Потому что опыт – это иллюзия. Сегодня просто случайно. Оно… нет, если я скажу о нем еще что-то, я подведу итог. …Лопнула, как струна… Листья – бабочки, бабочки – листья… Оранжевые кубики. Весна. Продолжение следует....