Евгения считала себя некрасивой и оттого неудачливой в жизни. Ей было уже за тридцать, она была несколько полновата, носила очки и не умела модно одеваться, боялась людей и не знала, как вести себя в большой компании. Работала Евгения в городской библиотеке. Работа среди книг нравилась ей своей несуетливостью, тихой сосредоточенностью, нравилась особая, библиотечная тишина, вежливая, почти изысканная манера общения с читателями, негромкие, берегущие тишину голоса, так что, когда она выходила на улицу, то словно попадала на другую планету, где всё разом оглушало и ошеломляло – пронзительные, грубые голоса людей, рев моторов, толкотня, непонятное, всеобщее стремление всех куда-то. Она видела усталые, неприветливые, возбуждённые лица и ей не верилось, что это - те же самые сегодняшние читатели, вежливые, хорошо воспитанные люди. Теперь все они куда-то спешили, толкались, громко разговаривали. Молодые люди на ходу держали своих подруг за талию: «Будто свою собственность» - ревниво отмечала Евгения. А эта неприятная, пошлая манера пить пиво из бутылок прямо на улице!… Всё вместе это пугало Евгению и, стараясь быть как можно более незаметной в толпе, она покупала в магазине продукты и шла домой, закрывала дверь и вновь попадала в тишину и прохладное одиночество своей квартиры, и первые минуты бегства из мира людей испытывала ощущение настоящего блаженства… Окружающие считали Евгению синим чулком, и сама она считала себя синим чулком с своею фигурой, очками, походкой, манерою одеваться и диковатой особенностью вести себя недотрогой в обществе людей. Она знала, что ведёт себя как недотрога, и знала, что быть недотрогой глупо и даже некрасиво, и осуждала себя за это, однако изменить себя не могла. В жизни она знала лишь свою библиотеку, и дома тоже сидела одна и читала одни только книжки. Были у нее друзья, но жили они далеко, в других городах, и ещё была хорошая соседка, Валерия Игнатьевна, одинокая добрая старушка, которая заходила просто так, поговорить о каких-нибудь последних событиях, или приносила Евгении что-нибудь вкусное, изделие своих рук. Однако, несмотря на то, что всё было так, и, несмотря на то, что имя своё Евгения считала нелепым, и очки не шли ей, и даже походка у неё была птичья, всё же втайне она гордилась всем этим и жалела себя одновременно за это. Хотя ей рано было приходить в отчаяние по поводу своего возраста, и хотя она знала, что всё ещё впереди, однако прожитых лет было вполне достаточно для того, чтобы привыкнуть к теперешнему своему положению и не желать чего-то такого, о чем она не имела иного, кроме как книжного, представления. Но если бы завтра случилось нечто, волнующее и таинственное, то, что повернуло бы вдруг всю её жизнь, изменило в какую-то, непременно лучшую сторону, она готова была на это, ведь не зря же при мысли об этом у нее всякий раз сладко сжималось сердце… Устроившись в кресле так, что тело заныло от ощущения отступающей усталости, она включила телевизор. На экране появилось изображение ярко оформленной телевизионной студии и спорящих о чём-то людей. Евгения хотела вникнуть в суть спора, но в это время в дверь позвонили. Пришла Валерия Игнатьевна и принесла банку приготовленного по собственному рецепту кваса. - Вы знаете, Женечка, - сказала Валерия Игнатьевна, - Смотрела сегодня передачу, так там говорилось, как можно сделаться счастливой, причём запросто, в два счёта, понимаете? - Н-нет, - растерялась Евгения. - Надо просто нести Свет вокруг себя! - заявила Валерия Игнатьевна. - И тогда ты будешь счастлив, и всем вокруг будет хорошо! - А! - сказала Евгения, - Хорошо… Да вы проходите… - Нет-нет, спасибо, - отвечала Валерия Игнатьевна, - Я на минутку, Маруся будет нервничать… - Вы себе квасу не оставили, - заметила Евгения, - Это много. - Ничего-ничего. Пейте, Женечка, на здоровье, себе оставила, не беспокойтесь… Так я о том, как счастливым стать. - Да-да… - Оказывается, очень просто! Надо только нести Свет! - Свет? - Свет, Женечка, свет! - Наверное, это не так просто, - сказала Евгения. - Так вот, и я о том же! - подхватила Валерия Игнатьевна, - Вот как это понять – Свет! Это радоваться всему подряд, так выходит? Я бы и не против, очень даже не против! Но ведь кто как понимает это! Посмотрите, если им, из ящика этого, верить, то ничего в жизни больше не надо, как только ржать!... Извините, конечно за выражение, Женечка… Такое вот выражение – ржать! И всюду теперь надо ржать. Представляете? - Н… Не очень... - Да я всё про телевизор - пояснила Валерия Игнатьевна. - Там так и говорят - ржите больше, и никаких забот у человека больше не будет. И все передачи только об этом. И все как безумные веселятся, поют и пляшут… И неизвестно чем ещё занимаются. Погром-два, передача, одна чего стоит… - Аа!... - Просто уму непостижимо! Куча бездельников на глазах у всей страны занимается стыдно сказать чем! Откуда только набрали таких бессовестных людей, ума не приложу! Любовь там у них, видите ли! Ведь это же откровенный разврат! Просто разврат, иного слова не найду... И это какой же пример молодёжи! Оказывается, в жизни ничего больше не нужно делать, кроме как, извините, ничего не делать, да развратничать, сколько душа пожелает… - …Вы знаете, Валерия Игнатьевна, - сказала Евгения, - есть, наверное, много других, хороших передач… - Так в том-то и беда, что днём с огнём не сыщешь хороших-то! Эти заполонили уже всё на свете, деваться просто некуда… Нет уж, раз они взялись за дело, так теперь не успокоятся, покуда у всего народа мозги набекрень не свернут! Евгения вздохнула. - Вот и пойми после этого, - продолжала Валерия Игнатьевна, - что значит, нести свет! Эти-то, видите, как понимают! Им бы только прыгать, веселиться, да развратничать – вот что для них свет! - Наверное, это не совсем так, - осторожно возразила Евгения. - Про Свет это другое. Это, наверное, про добро… - Так я именно о том и толкую, Женечка! Именно об этом! Свет-то тоже понимать надо что такое! Вот вы – вы, Женечка, Свет несёте. Потому, что в библиотеке работаете, а не прыгаете, как коза, по сцене, да глупые песенки не поёте! И от книжек людям Свет, и от того, что вы сами добрая душа…. И всем с вами хорошо, вот отчего Свет!... - Да какой от меня свет, что вы, - сказала Евгения. – Тусклая лампочка в кладовке, скорее… - Нет-нет, не спорьте! - запротестовала Валерия Игнатьевна. - Мне виднее. …В этом мире столько шума, гама, что просто, порой, хочется уши заткнуть, чтобы ничего не слышать. И как хорошо посидеть с душевным человеком или книжку почитать…. Вот где Свет-то…. Валерия Игнатьевна приостановилась на мгновение, подумала, и затем прибавила: - Только книжек вот уже почти никто не читает. Вот в чём беда… - Вы правы, - посочувствовала Евгения. - Ладно!... - подвела итог Валерия Игнатьевна. - Что толку говорить. Совсем утомила я вас, Женечка, своими разговорами… Вон, и Маруся уже беспокоится. Из-за соседней двери давно уже слышалось настойчивое мяуканье. - Вовсе не утомили, даже напротив, - сказала Евгения. – Вы всё правильно говорите. - Нет, пойду. А квас, кажется, получился… Иду, иду! – закричала Валерия Игнатьевна навстречу кошачьему зову. – До свидания, Женечка… - До свидания, Валерия Игнатьевна, спасибо вам. Евгения закрыла двери, поставила банку с квасом на стол и вернулась к телевизору. Тот, давешний, внешний мир, от которого она скрылась только что, попытался пролезть в её жизнь непонятным Погромом-два и тем, что нужно нести Свет. «Интересно, - подумала Евгения, - Свет…. А если я не умею? Вот, я бы и хотела нести Свет, и светить вокруг себя, и что-нибудь хорошее делать всем подряд, но не получается? Вот такая я неумеха… Живу себе так просто… Никакого от меня толка… И ничего никому от меня не нужно… Так что же делать?... Не знаю…» В двери снова позвонили. Евгения подошла. На пороге стоял молодой человек, в серого цвета костюме, очень опрятно, даже как-то подчеркнуто опрятно одетый, на лице его сияла вежливая улыбка, в руках он держал небольшой чемоданчик. Не переставая улыбаться, он вежливо поздоровался, и Евгения ответила ему «Здравствуйте», и подумала, что незнакомец, вероятно, заговорит сейчас о выборах, хотя не знала, будут ли вообще какие выборы, или нет. - Я занимаюсь настройкой фортепиано, - объявил молодой человек. Евгения растерялась и сказала: - Проходите… Пожалуйста… - Дело в том…, - пояснил настройщик, - я к соседям вашим. Вызывали, а дома нет никого. - А!... - спохватилась Евгения. - Понятно. Вы всё равно, проходите. Скоро придут, раз вызывали… В соседней квартире жила молодая семья, Марина и Роберт с сыном Олегом. Марина была того же возраста что и Евгения, и преподавала когда-то уроки музыки, а потом бросила, и вот, спустя много лет, решила, по-видимому, обучить сына игре, а может, возвратиться к прежней своей музыкальной профессии. - Спасибо, - поблагодарил незнакомец, переступая порог. - У вас есть фортепиано? - Д-да… Пианино. - Замечательно. Ему не помешает настройка? - Вообще-то… - Я и так вас обеспокоил, так хоть какая от меня польза будет. - Спасибо… - неуверенно проговорила Евгения. - Шевцов Григорий Николаевич… - …? - Меня зовут – Григорий. - Ах, да, простите... Евгения… Проходите. Как-то всё это странно… Вообще-то я давно мечтала настроить инструмент, даже смешно, что так вышло. Я не знала, как найти мастера, да и лень, знаете ли, работа… Как раз …тоже… собралась обучиться играть… Я ведь совсем не умею… Самоучитель купила, вот, думаю, возьмусь. Нет, планы скромные – для души играть, и больше не надо. Мечта... Да... То есть, извините, проходите... «Господи, что ж я так много говорю!» – подумала про себя Евгения. Они прошли в комнату, Евгения выключила телевизор, подошла к пианино и принялась снимать с него книги. - Вот, - сказала она, покончив с делом, - Готово. Григорий присел перед инструментом, открыл крышку, положил руки на клавиши и спросил: - Что вам сыграть? - Сыграть?… Разве… Я не знаю… - Тогда Шопен... Вы не против? - Нет. Не против. С удовольствием… Григорий помедлил несколько мгновений, затем кивнул, словно соглашаясь с собою, и заиграл… ….Евгения слушала, замерев. Что-то вдруг закружилось, завертелось перед её взором, заколыхались какие-то волны, в груди сладко заныло, дыхание участилось и стало прерывистым….. Она вдруг ясно увидела то, чего раньше не видела, то, чему не знала названия и не могла описать словами, и всё привычное и будничное, все предметы, люди и события раскрыли, словно по волшебству, свою настоящую, прекрасную сущность…. «Так вот, как оно всё на самом деле! - подумала Евгения, - Какое же это счастье… Вот он где, Свет!... Но отчего, отчего эту музыку не слышит каждый! Ведь не может быть, чтобы после неё всё вокруг осталось прежним… Нет! Все должно сделаться лучше! Если бы каждый слышал эту музыку, то в жизни не могло больше быть ничего дурного… Никто бы не мог больше оставаться недобрым или причинять зло… И все простили бы друг другу всё на свете, и полюбили друг друга…» В глазах её предательски засверкали слёзы, но она побоялась жестом выдать себя и потому лишь расширила как можно сильнее, прямо до боли, глаза и сказала себе: «Не сходи с ума, что ты, что ты!»… …Окончив, Григорий сыграл какие-то длинные гаммы, прошелся по всей клавиатуре, затем сказал, что инструмент в хорошем состоянии, «…только подправить чуть-чуть.» Он достал из своего чемоданчика камертон, какие-то особенные инструменты, разложил их перед собой и принялся за работу. Евгения как можно незаметнее смахнула слезинки, затем сказала: - Вы хорошо играете… Очень… Спасибо… - А! – отозвался Григорий… - Ничего! - Вы учились? - Да, немного. Было заметно, что он также взволнован собственной игрой. Евгения смотрела на него и не знала, о чем ещё спросить, как вдруг осознала, что собственные её мысли приняли тот естественный для одинокой, незамужней женщины поворот, когда на молодого человека, внезапное появление которого легко и естественно можно было истолковать явлением судьбы, начинают возлагать какие-то неопределенно-туманные надежды, в голове начинают выстраиваться различные фантастические сюжеты и, в общем, становится все ясно… Осознав это, она испугалась и, почувствовав себя виноватою в чем-то, чтобы скрыть свое смущение, сказала, что поставит чаю, и ушла на кухню. Поставив чайник на плиту, Евгения присела перед столом. В комнате Григорий настраивал пианино, а она все не решалась вернуться. По-видимому, прошло довольно много времени, когда, наконец, в гостиной стало тихо и, минуту спустя, на кухню заглянул Григорий. - Ну вот, - сказал он, - Всё в порядке. Можно играть. Хороший инструмент… - А! – отозвалась Евгения и встала, - Спасибо вам. Мне, право, неловко… - Ничего, - ответил Григорий. - Пустяки. - Я налью чаю? – предложила Евгения. - Нет-нет, спасибо… Мне пора. Спасибо… - Вы курите? – спросила Евгения. - Да. …Они молча курили, стоя у окна и глядя на улицу, где продолжала идти своя жизнь: деревья бросали плотные, густые тени на мостовую, сновали туда-сюда прохожие, карабкались на горки, падали и бегали друг за другом малыши… Один только раз Григорий сказал: «Красивый у вас вид…» - Да, - согласилась Евгения, - Мне тоже нравится… И подумала про себя: «Интересно, а он умеет нести Свет, кроме того, как играть такую прекрасную музыку?... Наверное, да. Кто умеет так играть, не может не быть счастливым, и не приносить счастья другим….» И она собралась было спросить Григория про Свет, но он вдруг сказал: - Должно быть, соседи пришли… У Евгении вдруг сильно забилось сердце, и, в страхе, что не успеет спросить ничего о Свете, упустит, быть может, единственный свой шанс, она поспешно проговорила: - Надо посмотреть!... - Дверь хлопнула… - пояснил Григорий. - Было слышно… - А!… Помолчали… Пойду, - решил, наконец, Григорий. - Спасибо вам. - Вам спасибо. - До свидания. - …До свидания… На пороге Евгения сказала: - Заходите… - Да, да, - отвечал Григорий, - Хорошо. Спасибо… И ушел. Евгения постояла немного перед закрытой дверью, пока сердце не стало биться ровно, а дыхание не успокоилось... Потом вернулась в комнату. Пианино стояло, печально улыбаясь своими белыми клавишами. … «Я даже не сказала ему, что работаю в библиотеке» - подумала про себя Евгения.