Станислав Шуляк Перевозчик Из книги «Последствия и преследования» (мифы и притчи) Номер существования своего вспомнить он бы не мог, даже если бы и старался. Ф. отходил от себя с ощущениями дряхлости сожаления и исчерпанности, тогда как на признательность и праведность его вполне возможно было положиться. Все беззаконное было уже в прошлом, и ничего не оставалось впереди, как ни ищи, ничего. В темноте он тащился по влажному лугу, со всех сторон вздохи лепились улитками к его бестелесности, само время едва ли способно было достать ему до подмышек, обманчивое время, сурьмяное время. Памятника при смерти он заслужил, но, когда даже самый разнузданный ветер отчаивался, не отчаивался Ф. Ш. только подождал немного, покуда бесстрастность его не уляжется, он умел бессловесно выдвинуться из теней, в надежде только на сильные уключины. Перевезти человека из слова в разряд фракций безвременья – это он умел как никто другой. Таланты его были известны, таланты его использовались, и безмолвие тщеславия его оскудевало наперекор ароматам апреля. – Теперь это ты? – тихо спрашивал Ш. – Это, – Ф. отвечал. – Все ли что с собою взял ты или? – Ш. говорил. – Взял, – ответ был беззвучный. Тише ночного эха были их немногосложные голоса. Чем истина слышалась тише, тем более выигрывала травяная коммерция и создатели выгод. Ф. осторожно переступил в лодку, и вода под ними едва покачнулась. Холодные испарения смысла наблюдали они над белым берегом безрассудного. Были ли они кругом виноваты – в блудном золоте, в шероховатых родинах, в сухих нехватках – этого знать не мог никто. – Плыть радости теперь ждешь и тихо готовый теперь вскоре? – спрашивал Ш. – Теперь, – Ф. отвечал. Ш. на весла налег, но, что бы ни изменилось, все же потеряться они не могли задолго до исчезновения берега. – Забыть ли я должен над водою нынешний досуг проведенный насовсем более? – перевозчика своего Ф. со вздохом спросил. – Водою забыть, – Ш. отвечал полуслышно. – Вовсе и так происходит со всеми как есть происходит? – спрашивал Ф. – Прежде и тоже был я таким прежде и, – Ш. отвечал. – К чему-то пригоден и так мало я и к тайн сохранению всего меньше к чему, – Ф. говорил. – Так и к тайн, – неподвижный Ш. подтвердил тоже. Поблекла вода, поблекло рассуждение, рассеялось время, растратилась жизнь. Игра живыми бессмыслицами была в иных их и их иных беспорядочных вздохах была бессмыслицами игра. Чем бы ни трудился ныне двуногий – стихами, праведностью, музыкой – все равно он в мир допущен только из милости. – Говорят в доме для сумасшедших у вас ныне новый директор рассудком помечен в доме директор ныне? – спрашивал Ш. – Нет бога мы не меняли просто суметь нет мы не сумели этого сделать бога, – выдохнул Ф. – Просто, – в согласии нынешнем тихом Ш. говорил. – А разве у вас его нет у вас а? – спрашивал Ф. – Он здесь давно не появляется к радости нынешних давно не, – Ш. говорил. – А раньше? – спрашивал Ф. – Ему и без иного хватает забот уже в исполнении наших несчастий или катастроф хватает наших ему и, – Ш. говорил. Лодка билась об воду лодка скользила по ней будто птица счастливая тихая будто лодка скользившая по воде или вздох скользивший по беззвучию была лодка. – Значит и мне когда-то придется так же перевозить и мне значит сказал с содроганием Ф. придется так, – с содроганием Ф. говорил. – Только один раз один только перед тем как вернуться без памяти только один в существование прежнее, – предостерегающе Ш. прошептал. – А разве это неизбежно когда-то есть разве а? – спрашивал Ф. – Это возможно когда-то или ныне есть возможно оно и возможное неизбежного хуже, – Ш. говорил. – Ужасно устройство такое существования и ничего нет ужаснее даже для самого существования такого лишенного, – Ф. говорил наконец едва с бесцветным своим собравшись даже устройство с усилием Ф. говорил. – Вернувшийся жить творить и тосковать сможет только в ожидании смертной бессонницы его вернувшийся жить, – Ш. говорил с безболезненным искажением его предмолодого голоса. Абсолютный слух его к несчастьям позволял ему различать в новом хоре согбенных все нерасторжимые беззвучия. – Но все же ты не хочешь вернуться и жить с полупрезрением неразбавленным субъекта забывшего ты вернуться и все же? – едва балансируя на краю безмыслия спрашивал Ф. – Ты бы не мог там попросить чтобы мне не нужно было возвращаться там попросить не? – с видимою мольбою Ш. говорил попросить там Ш. видимою лодкой своей управлявший. – И по-твоему невесомое мое слово новоприбывшего может иметь вес иметь а? – Ф. говорил. И фразу свою Ф. начинал один но окончил ее уже другим не тем каким ее начинал невесомое может Ф. говорил. Всевышние наши суть результаты всей нашей разнузданности суть наши Ф. полагал. И угасания есть всегда самые стойкие краски на мольбертах перемен выбираемые творцами предсказанных полотен. – Но ведь перевозить мне тебя одного и после вернуться в существование прежнее и просить некого тебя одного ведь, – Ш. говорил только. – И ты теперь полагаешь тебя могут простить теперь ты? – тихо спрашивал Ф. простить тихо с насмешливым равнодушием спрашивал Ф. – Ф. говорил ты полагаешь могут простить говорил теперь тебя могут эхом только Ш. отозвался на слова Ф. эхо простить отказался Ш. теперь насмешливо могут и, – Ш. говорил.