И снова это был отвратительный тролейбус с грязным полом и стеклами , пробуравленными коричневатыми струйками , стекающими с крыши, так, что взбитый мягкой сероватой мутью город едва мелькал своими отвратительными, цвета мокрого песка домами. Да еще и тупой локоть контролерши, обернутый в синюю байку , и ее одутловатое вопрошающее лицо , чрезмерно помятое. Словом, нельзя и выразить, как это все было отвратительно. Гриша ехал в университет. Его убогая мысль проталкивалась в жужжащем хаосе наслаивающихся друг на друга голосов , и, гонимая , горбатая, до того не приметная, что даже Грише было от нее тошно, ускользала сквозь где-нибудь наметившуюся черточку приоткрытой двери. Куда ускользала? Но Гриша не считал нужным искать ее , ибо всем нам дарована свобода. Как всегда, мечтательно выпорхнув, из тролейбуса, задев бабульку с котом, и даже не подумав извиниться, потому что гневное скрежетание потерпевшей даже не прильнуло к его уху, Гриша поплыл в университет. Поплыл сквозь тысячу раз пройденные улочки с пестрыми витринами и площадь с развязным на вид памятником в центре , которые так и остались бледными декорациями в его уме, о которых Гриша в последствии не мог припомнить не одной мало-мальски стоящей подробности. Кстати , мысль вернулась , прельщенная воздушной утренней легкостью, и потихоньку совсем освоилась, закружилась и замкнулась сама с себе, не оставив и своему предмету , своей прекрасной родительнице сколько-нибудь значительного места. А в университете была скука. Гриша хотел было писать на лекции по физиологии , но упершись в одну ершистую конструкцию , решил , что попробует в другой раз, может быть , и когда это все пройдет, да и Танина спина глумливо цвела перед ним ужасающе красным свитером, и черные с золотистой полоской чулки нахально перекрещивались напротив упавшего карандаша. Гриша не считал, что влюблен в Таню, но он бы , наверное, согласился жить с ней на высоком этаже где-нибудь , эдак, в центре, чтобы бар имелся тут же, ну, со всем комфортом и в остальном: так завладела она его мигающим сознанием. И если бы Таня вдруг повернулась, Гриша вероятнее всего не нашел бы , что ей сказать. Красная одуряющая ведьма. Ну что ей скажешь? Когда лекция закончилась, Гриша , чрезвычайно уплотнившись и сузившись, протиснулся между галдящими студентами и выбежал из университета ,странно подавленный и болезненно отторгнутый от самого Гриши, от всего, что окутывало Гришу и составляло его незамысловатую , но далеко не бесцельную жизнь. В горле скрутился маленький, темный и ядовитый комочек. Надо было промочить. И вдруг Гриша увидел простенький барчик , а напротив - новый многоэтажный дом и потянулся глазами к верхнему этажу. Оттуда , конечно, видна площадь, кишащая малюсенькими людьми, освежающе зеленый парк, дома и неизменно большое небо. Но там живут другие люди, с другими Танями, которые хоть и ворчат, а все ж таки варят им макароны и смотрят ласковыми глазами. Гриша силился, чтобы не всплакнуть: жаль их, бедных этих Танек, всюду угождающих своим мужьям. И он вспомнил маму, вымученную, робкую, скупую на ласку, но такую родную , милую, всегда запрещающую хамить и прекословить отцу. И Гриша был наигранно учтив с отцом, дабы заслужить ее легкий , как бы нематериальный поцелуй или осторожное прикосновение тонкой руки к острому детскому плечу. Слезы стремительно вылезали вовне, но Гриша , пригрозив им волевым пальцем и заглотив порцию бодрящего воздуха , смог –таки натянуть пластичную улыбку и войти в барчик. Надо было промочить. Было затхло, отвратительный пивной дух бродил между столиков. В углу сидел, съежившись, весьма потрепанный мужчина и почему-то искоса поглядывал на Гришу. Гриша заказал кружку пива и ,с удовольствием прихлебывая пену, вспоминал , как он мечтал стать ученым и какие планы строил, в особенности в последнее время. Но почему-то уже не хотелось, ну или хотелось, но не так. А чего хотелось, один черт знает. И опять всплыла мама, а потом Таня. “Стерва, дрянь”, прохрипел Гриша, не понимая к кому относятся эти слова. И , захлебываясь , стал заливать пиво в глотку. Бармен посмотрел на Гришу и покачал головой .”Еще один.” - должно быть, подумал он.