В моём рассказе «Плохая погода» есть такие строчки: «…а какой там воздух! Правду говорят: пить можно. В поле – с горчинкой прелой соломы, а в лесу – с отваром белых грибов, как будто где-то недалеко припрятан чан с грибным крепчайшим бульоном. Грибы никто не собирает. Наверно, некому. Из-под ног вдруг выскакивает фазан и очумело, как наша курица, начинает метаться, а потом шарахнется неожиданно в сторону и затихнет под кустом, фазанья окраска слилась с бурой ржавью сухой листвы. Идешь по тропинке, а листья, точно картофельные чипсы во рту, трещат под ногами. Шуршат по одиночке, планируя с макушек деревьев на землю. Шуршат дробно, когда утренний туман обращается в капли и стучит по ним, будто играет на ксилофоне. Все остальные звуки затихают: исполняется соло падающих капель. В городе этого не услышишь никогда…» Ссылку на этот рассказ я обнаружил в одном из писем, которые время от времени залетают в мой почтовый ящик. Письмо показалось мне интересным, и я привожу из него отрывок, изменив фамилию автора. «…Вы красиво пишете о тишине, которой по-настоящему можно насладиться только загородом. В городе машины. Они стоят во дворах и будят по ночам сигнализацией; они гудят на улице в пробках, коптят воздух работающими моторами, а когда есть возможность, разгоняются и при этом газуют так, что вся округа глохнет. Машины отнимают у людей пространство и тишину. Но я знаю, что есть другая тишина, на которую не может посягнуть городской шум, она не имеет к нему никакого отношения. Я дизайнер-стилист, работаю в ИМИДЖ-СТУДИИ, созданной мной и носящей моё имя; а в молодости был специалистом по железобетонным конструкциям, трудился в проектном институте при министерстве сельского хозяйства. Фермы, прогоны, балки, колонны – вот так, стоя за кульманом, выписывал чертежи животноводческих или птицеводческих комплексов. Но однажды мой интерес обратился к другим конструкциям – прическам. Да, это тоже конструкции, я открыл это для себя и сразу же начал творить, фантазировать. Я в то время ещё не представлял, что из своего увлечения смогу извлечь практическую выгоду, просто приносил домой красивые иностранные журналы, которые удавалось раздобывать, прикладывая смекалку и необходимые финансовые усилия (таких изданий у нас ещё не водилось), и разглядывал их, не замечая времени, – учился искусству создавать образы «лёгким языком» волос. Жена ревновала: «Может, тебе одних картинок достаточно, а я тебе и не нужна?» Я только отмахивался и продолжал фантазировать: передо мной мысленно возникали новые прически, каких никто ещё не придумывал. Я давал им названия: «Чёрная молния», «Морозный хмель», «Нежный Гольфстрим», «Медовая карусель»… Как-то, перелистывая глянцевые страницы, заснул с журналом на коленях, и мне приснилось, будто участвую я в школьном кроссе: пылю тяжёлыми кедами по парковой дорожке вместе со всей толпой, а потом неожиданно для себя вдруг сделал рывок и пришёл к финишу первым. – Нечаев! – зовет меня наш бодрый седенький физрук, – далеко не отходи, награждение будет. И указывает на меня директрисе: вот ему дано… Утром проснулся, пошёл мыться – слышу: жена на кухне скрежещет ножом по тарелке, вода шумит в мойке, дверца холодильника хлопнула; выхожу из ванной – тишина! Заглянул на кухню – никого, в комнате – тоже никого, – я один в квартире. Когда мы с женой разошлись, я не стал долго думать: подал на работе заявление «по собственному желанию», – а ещё через две недели уже учился на парикмахера. С уважением А.П. Нечаев».