Серенькая драная пелена заводского дыма равномерно растеклась по низкому небу над суетливым, мертвенно равнодушным ко всему мегаполисом. Рваные клочья дыма ходили нескончаемой вереницей ровно в границах города, будто напоминая о нашей неизбежной судьбе в этом заколдованном замкнутом круге, и здесь, на притихшей ночной окраине многомиллионного несчастно-одинокого поселения это как нигде ярко бросалось в глаза. Над лесом, начинающимся в полутора километрах отсюда, раскинулось всей своей шириной чёрное плоское небо с едва заметным оттенком синевы, видимо додуманной сознанием ещё не совсем ослепшего душой горожанина. Три бледные сонно моргающие звезды где-то над лесом скромно и уже безнадёжно пытались напомнить хоть кому-нибудь о своём существовании, о потерянной безвозвратно городом первозданной красоте и величии бездонного неизменно прекрасного ночного неба... А над обречёнными, словно вымершими улицами засыпающего города всё плыли грязно-бурые ошмётки дыма, напоминая о пресловутых «благах цивилизации»... Половинчатый серо-чёрный купол бередил ещё живые струны черствеющей от столичной копоти души, заставлял и рваться, и молча ронять скупые, горькие как полынь, слёзы о потерянной свободе, о потерянном земном рае. По обеим сторонам улиц высились холодные мертвенно-серые коробки панельных домов. О том, что в них кто-то живёт, тоскливо напоминали уже немногочисленные горящие окна, многие без занавесок, и оттого ещё более одинокие и холодные. Резкий, режущий глаза свет электрических лампочек за стёклами казался лишь иллюзией чьей-то жизни; он светил жёлтым сиянием, безмерно одинокий и беспомощный каждый в отдельности; горел, как горит в большой тёмной комнате одинокая свеча – без тепла, без всеобъемлющей ласки, без надежды... Это всего лишь намёк, неудачная и жалкая копия Великого дневного светила. Это попытка одиноких уставших душ спрятаться хоть ненадолго от всепроникающей, нагоняющей страх темноты и тишины умершего на ночь города, от собственного ужаса, от скребущего где-то глубоко внутри непонятно знакомого и одновременно чуждого ощущения. Это наркотическое лекарство от хронической столичной бессонницы, от страхов и страданий... Свет успокаивает. На ночь. До утра. До следующей, не менее одинокой и устрашающей ночи,.. когда меж домов, в голых чёрных кронах тощих дерев снова жалобно завоет тёпло-сырой декабрьский ветер, неся дождевые облака и октябрьскую промозглость; а где-то в тёмных одиноких дворах жалобно заскулит бездомная, брошенная кем-то такая же одинокая собака...