Я приоткрыла веки с тягучим зевком ,тут же ниспадающим сухим коротким стоном, и откинула край сморщенной простыни. Еще минуту силилась встать, глядя на настенные круглые с мрамористым ободком часы, висящие в дальнем темном углу, и пытаясь различить узким прищуром глаз положение большой стрелки с пикой на конце в правой половине циферблата, белеющего в сине-фиолетовой предрассветной мути. Где-то за верхней границей моего зрения с сухим медленным шелестом ворочалась Светка. Наконец, одним махом ( сколько можно!) я выбросила ноги из постели , сделав простынь похожей на горку макарон в тарелке ( без тарелки), и села, обхватив коричневые колени ладонями ( однако, загорела). Потом тихо встала, мучительно преодолевая притяжение между мной и кроватью, и пошла умыться, стараясь не разбудить Светку, но пол предательски скрипнул прямо у самого ее уха, случайно занавешенного сбитой прядью волос. “Сколько времени, солнце мое? ” Потом мы пошли на пляж, выпив по чашке крепкого с прозрачным фитильком пара кофе на открытой просторной веранде , покрашенной почему-то в зеленый и непривычно тихой в это время , только звонко ручьящиеся сверчки …”Давай быстрее”. Спускались вниз по вымощенной дороге , с ниточками пыли между выпуклых камней, и соскальзывающей пяткой я ощущала холод лиловых теней, отбрасываемых низкими неказистыми зданьицами слева и влажно-зелеными , похожими формой на пламень свечи кипарисами справа. За кипарисами пряталась железная зеленая ( что ж это?) ограда дома отдыха, большого белого здания с полотенцем, висящим серо-белым ворсистым исподом на первом этаже. “Там, наверное, долмантинцы или пальма” . – “Что? ” Я вышла из прозрачной мерцающей воды , на ходу теряя тонкую сверкающую пленочку под набирающим обороты солнцем, и упала в зыбкие плавники горячего колючего песка. Света ( кстати, моя сколькотоюродная сестра), как я ее любила тогда, сидела на полосатом полотенце в немой грации неподвижных худых коленей, лопаток и задумчиво щурилась, и бессмысленно смотрела на море , дразнящееся тающими на берегу кружевами. “Подай сигарету” Я нащупала левой рукой нашу оранжевую пляжную сумку с безупречно круглым солнцем в центре и дала ей сигарету. “Как ты можешь курить в такую жару?” Она спокойно посмотрела на мою ленивую распростертость и закурила , все еще неотрывно глядя . В полусне моя панорама под закрытыми веками была сплошь налита желтым льющимся светом. Я совсем обмякла. Но неожиданно песок возле моей руки ощутимо зашевелился, и я открыла глаза и приподнялась на локте. “Доброе утро. Мы с вами соседи”. Высокий бородатый, густобровый мужчина лет сорока сидел на корточках рядом со мной , укротив подвижность песка своим статичным положением. “Мы с женой и сыновьями приехали рано утром. Я видел, как вы завтракали. Решил вот познакомиться”. Он смотрел то на меня, то на Свету , которая со смаком затягивалась ( я долго дремала?) , бутончила кроваво-красно-напомаженные губы и производила на ослепительный свет узкую струйку дыма , расширяющегося и редеющего, потом упруго постукивала тонким пальцем по узкой спине сигареты, и пепел неуклюже срывался на песок. “ Меня зовут Миша” - “Кристина” – “Света”. Откуда мы, а вы? Как находим местный бар? А погоду? Какие тут вообще развлечения? Мальчики , наверное, будут скучать, зря их взяли с собой. Интересно, телефон возьмет отсюда. Короче, заходите вечером , посидим, по… Он медленно удалялся , и я видела , как напрягались мышцы его ног , сопротивляясь песку. А еще мне нравилась его широкая спина с пузырями полосатой майки , сдираемой ветром. Я повернулась к Свете, которая лежала навзничь, закрыв лицо широкополой черной шляпой. “Я куплю тебе мундштук.”- “Зачем, солнце мое ?”- “Затем, что окровавленная сигарета- это слишком пошло.” Все в доме обедали за одним длинным прямоугольным столом на веранде . И за обедом мы познакомились с Мишиной женой , стройной бесцветной дамой в очках, которая ,не умолкая , говорила о дороге, планах на завтра, своей маме, живущей совсем близко, и с Сашей и Пашей , близнецами , похожими как две капли, хотя Паша каким-то таинственным образом был аристократично красив, а Саша груб и блекл. Я самозабвенно поедала мюсли, кромсая ложкой трепещущие тени от листьев инжира , который , откидываясь назад , то и дело задевала затылком. Миша напряженно вглядывался в местную газету с чьей-то фотографией в полный рост на первой полосе и сканвордом , упирающимся прямо в загорелый локоть( обложка была цветная) , его неопределенно-светлые глаза уменьшились и заострились от сгустившихся воедино бровей. Я подносила ложку ко рту, стараясь попасть узким концом в ненароком приоткрытый рот, а потом долго жевала сладкий осколок кураги. Есть сорт людей, которые сразу, с первого взгляда будоражат мое воображение, направляют все мысли в одну зияющую точку. Миша ответил мне долгим спокойным взглядом через стол, внезапно оборвавшимся содроганием чашки с соком, которую поставила передо мной Света. Изо дня в день жизнь наша текла по сценарию , установленному еще в первый день по приезду волей обстоятельств. С тех пор из –за изможденной лености не хотелось ничего менять, если это не вызывало каких-нибудь заметных неудобств. Мы рано вставали, ходили на пляж, после обеда , разгоряченные, плашмя валились на кровати и погружались в воспаленный водоворот солнцеударных сновидений до следующего пляжного сеанса. Вечером я уходила в горы с этюдником и рисовала там до сиреневых сумерек тонконогих коз, сухие коряги или милые маленькие домики, примостившиеся среди обилия курчавых деревьев в ногах у гор , и кусок моря с белыми катерами и фрагментом бледного неба , взрыхленного акварельными ало-фиолетовыми разводами. Иногда ночью мы со Светой отправлялись гулять по балаганящему в прохладной темноте городку с кучей перемигивающихся ресторанов и баров с хриплоголосыми певцами, агонизирующими на двух – трех нотах. А когда мы возвращались , я, изнывая от слабости в ногах , угрюмо плелась , грузно взяв Свету под тонкую руку, и смутно предвкушала крепкий глухой сон. Обычно же я рано поднималась в нашу комнату, пожелав соседям спокойной ночи, а Света оставалась на веранде и играла с Мишей, Сашей и Пашей в преферанс или болтала с Мишей и Мишиной словоохотливой женой о том, о сем. Бывало, среди ночи меня отрезвлял узкий звенящий комариный писк и сквозь дымку сна и спасительный угол простыни я слышала , как медленно открывается дверь , и в ритме Светиных изящнейших шагов по пути к кровати шлепается с глухим хлопком ее сарафан на тонких шлейках, а утром он обыкновенно находился, распластанный на полу или косо складчато свисающий со стула, восстанавливая картину шаткого в темноте мира. “Вы тоже идете на море? ”- “Нет, мы останемся. Жарко сейчас, проспали, теперь боимся сгореть ”- “Мои тоже боятся”, - Миша насмешливо оттянул уголки губ. “Света, знаете, белокожая .”- “Да…знаю, моя тоже белокожая .А вы? ”- я стояла на лестнице тремя ступеньками выше , ровно уложив правую руку от локтя на перила и цепко ухватившись пальцами. С притворной сосредоточенностью я окинула взглядом свои загорелые голые ноги и руки и , отягченная трудным мыслительным процессом, посмотрела на Мишу. Он легко улыбнулся. “Пойдемте со мной, покатаемся на катере. Скучно же тут сидеть.” – “Нет, я обещала Свете …”- “Ну, как хотите ”,- линия его губ изогнулась разочарованной издевкой. Я непроизвольно соступила на ступеньку ниже и застыла. Он решительно спускался , заставляя лестницу содрогаться от мощи быстрых шагов. А потом - этюдник с угловатой веточкой, забившейся между листами, шаткое петляние вниз по склону с крошащейся камнями и землей под робкими подошвами тропинкой, то усыпляюще пологой, то безнадежно крутой. Потом несколько загорелых прохожих, шутливо просящих портрет и привычное возбужденное полувзбегание - полувзлетание вверх по дребезжащей лестнице и…пустая , затянутая слепыми сумерками комната с гуляющим по стушеванным внутренностям сквозняком. И недоуменное бродяжничество по дому с этюдником , застрявшим между рукой и бедром. А позже - длинный труп утонувшего Миши, плывущий параллельно лестнице наверх на плечах онемевших и побелевших Саши и Паши и трезвомыслящего сильного хозяина, который и вытянул все тягучие формальности на могучих плечах. И Мишина жена, согнувшаяся от нервных судорог, зарождающихся где-то в животе. И Светина холодная властная рука на моей шее, и ее мокрое плечо. На следующий день мы уезжали. Я счастлива была освободиться от ночного кроватного заточения с обрезками Мишиной газеты, улыбки и страшно живых сцен с его статной персоной, придуманных изощряющимся подсознанием , и отправилась в пять утра на пляж, одна. Сидя на холодном песке , я потерялась в витиеватой мозаике из жемчужных бликов, теней, выгибающихся по круглым камешкам, пронзительных голосов сильных жизнелюбивых чаек. Было грустно.