Её глазки, как анютины. Одно удовольствие в них смотреть, аж наизнанку выворачивает, аж ломит канделябрами нутро, хоть чечётку пляши, хоть смерть. Я, как новоиспечённый гусь балдею, выедает проныра мне жизненно важные центры, homo aurus, мотоциклетная дрожь по телу, ноги не держат, душу к чёрту продал. Аж злюсь иногда сам на себя, потею в пах, топочусь, как затюканный, фибрально танцую сакс, маму на паперти расчетвертовал, гуморальной водою умылся, спёкся хронически, синь, трынь-трава – и всё это понеже перекрученные гормоны беснуются, топорщатся от пуза, так что не прикрыться платочком благочестия. Мне б в седло, ан нету. Блукает ген-проныра, щукой-самоучкой венценосно пробует эрос, лижет style, слюной заходится вширь, вглубь лащет, лепечет бесстыдное, матрац мужских побед и женских проигрышей, трепещет красавцем на лоне раскрывшихся кошечек, влажных пальчиков, зацелованных до смерти розовых бугорочков и прочих всяких мелочей. А вокруг – пей молоко. Баюкает свежая, только-только прородившаяся кровь юности, любуется усладой, открывается навстречу любовному ветру, горит зарёй непрекрытой наготы. Дождь, слепо, полно, пьяно-рьяно-рвано, мелко, смач, губами шёпот, ртом пальпирует, беспечно просится, затем новое, половая, голая, красная, мокрая, матёрая – я её... Утром – эфемерная Таврида, постельная шутка, чай и побрякушки. Зубы в ущелье бесплатных улыбок , отшвартованная невинность, сцена на 18 с плюсом. Босая сосущая тревога восходит на охоту, бьёт горячим фонтаном в яблочко гульбищ, ложиться лучистой радостью, отстреливается через ложбинку плюшевой королевы, а я таю в гуще параноидального сладострастия, качаю волю, глотаю голубой эль безумия, и тихо, медленно, но в то же время с определённым участием погружаюсь в полые стразы румяной крыти. Do not disturb, джентельмены.