Глава 1 Свет заходящего солнца был направлен в окно, как луч кинопроектора направлен на экран, сквозь зрительный зал крыш окрестных домов. И создавал иллюзию восприятия реальности как какого-то старого фильма. Оттого и домой спешить не хотелось. Домой? Михаил задумался, почесал подбородок. Вправе ли он называть домом квартиру, где больше ночует, чем живет? Или родительскую квартиру в Старо-Мещанске, где появляется все реже и реже? — Все-таки дом — то место, где мы живем, — сказал он себе вслух. — Свежая мысль, хм… А где он, Воронич Михаил Алексаныч, живет? Я в этой комнате жила, Садилась в кресло и смотрела На острый краешек стола, Где лампа рыжая горела... Эти слова из песни «Белой гвардии» он мог отнести полноценно к своей (теперь уже бывшей) общажной комнате — там был и стол, и лампа на нем, и «дуэт расстроенных гитар»... А где вы видели в общаге настроенные гитары? Нет, никто не спорит, они есть — но их просто держат взаперти в шкафах и играют исключительно в трезвом состоянии, то есть ну очень редко. Солнце скрылось за домами, но свет зажигать не хотелось. Музыка из обшарпанной офисной магнитолы продолжала играть — теперь это уже была ставшая «народной», своей для музыкантов, художников, поэтов и прочей интеллигенции «Когда ты вернешься». Абсолютно бесснежные поля за окном поезда — даже непривычно, что так может быть в новогоднюю ночь... абсолютно пустой и близкий деревянными домами Киев... знакомое до боли ожидание чего-то непонятного, когда греется самовар, и лишь юнкерская форма младшего брата и периодическое глухое буханье пушек где-то там за окном напоминают о войне — то ли начале, то ли конце... скорее, о постоянном состоянии войны. Сизые сумерки прошлых лет Робко крадутся по переулкам. В этом окне еле брезжит свет, Ноты истрепаны, звуки гулки. Свет все-таки пришлось зажечь — не тот осторожный и теплый свет керосиновых ламп, а наглый «дневной». Можно открыть окно и закурить, благо в конторе он теперь один. Песня закончилась, и Михаил переключил настройку в режим радио. — Практически в современности невозможно увидеть, отличить сразу христианина, — ворвался из шипения и треска голос из радио. — Человек живет чаще всего так же, как и все, выделяясь лишь в чрезвычайной, данной Богом ситуации. Это озаряет, словно вспышка при фотосъемке, и сразу становится ясно: да, этот человек — христианин. Ну да, подумал он, а разве не может быть так — чрезвычайная ситуация, человек выделяется, а он мусульманин или атеист? Да кто угодно может быть. Из чего, интересно, сразу становится ясно, что этот человек — христианин? И почему обязательно он? «По тому узнает вас мир, что будете иметь любовь между собой…» Удачно попал, кажется, какая-то христианская программа, есть, что послушать, а то попса, которую врубают днем девушки, просто достала. Но в одном прав священник, или кто он там — жизнь в городе течет по общим законам, и все заняты своими делами настолько, что не увидишь в метро, например, христианина, если только он не читает молитвенник. Точнее, не отличишь от окружающих. Там все с непроницаемыми лицами, или «спящие», как у Пристли — «Случай в Лидингтоне». Хотя, что касается лиц... тут вспомнилось сегодняшнее утро. Он вошел после пересадки в вагон метро, огляделся по сторонам. Присел на свободное место, благо до работы всего несколько остановок. Достал было сборник стихов Лорки, но тут же почувствовал взгляд, направленный в его сторону. Девушка — лет двадцати пяти. Сидела она не прямо напротив, а сбоку, и оттого было непонятно, то ли серые, то ли зеленые у нее глаза. Впрочем, дело было не в цвете, а в выражении, настолько оно показалось ему интересным. Она смотрела не в одну точку, и не сквозь него, а прямо ему в глаза. Ага, значит, Пристли вспомнился ему еще утром. Одна из «живых». «Вы кто, незнакомка?» — мысленно задал он вопрос, надеясь, что она так лучше расслышит в вагонном шуме. «А вы кто? Было бы приятно познакомиться с вами, но... место, согласитесь...», — услышал, точнее, прочел он ответ во взгляде. «Вы культурная девушка», — заметил он. — Это порой мешает жить». «Согласна — мешает, и еще как!» — ответила она. Тут Михаил даже пожалел, что так скоро выходит. «Извините, мне надо выходить, но я не прощаюсь». Он встал, пошел к дверям. И уже на выходе обернулся, нашел ее взгляд: «Запомните — я не прощаюсь. До свидания». Конечно, он все это нафантазировал себе. Мать до сих пор шутит, что он ищет себе принцессу. И все-таки... Как она выглядела? Роста невысокого, волосы каштановые — красивые, длинные, настоящая шатенка! Не то, что какая-нибудь крашеная блондинка, каких пруд пруди. Одета — деталей одежды в памяти не осталось, но что со вкусом, это факт. Опять же, на лице написано, что высшее образование имеется. Надо будет завтра с утра примерно в то же время выйти из дома — кто знает, может, опять повезет ее увидеть? *** В огромном, рассчитанным на еще доперестроечные объемы производства, зале бухгалтерии стоял навязчивый, вызывающий головную боль запах свежей краски — наконец-то был сделан ремонт, и облупившиеся за много лет стены приобрели светло-желтый окрас. Сразу стало казаться светлее и просторнее, однако столы все равно стояли впритык друг к другу, и каждая из сотрудниц, желая устроиться попросторнее, потихоньку двигала свой стол от себя, а значит, в сторону других. Из-за этого начинались нескончаемые выяснения отношений, и даже ссоры, то затихающие, то вновь вспыхивающие. Когда-то, в старших классах она мечтала стать художником по книгам, затем — психологом, потом… поступила в институт на специальность «бухгалтерский учет в машиностроении». В результате такого весьма разумного выбора Валя и оказалась на этом большом предприятии с развернутой системой управления. В начале девяностых предприятие пережило нелегкий период разорения и разграбления, однако благодаря своевременной смене хозяина устояло на плаву и теперь довольно успешно вписывалось в рыночную экономику. В частности, у них в бухгалтерии работало десять человек, а это, хотя, по правде, хватило бы и шести, говорило о многом. Зарплата была неплохая, и, учитывая, что работоспособность и ум Валентины заметило руководство, ее ожидала карьера — лет так через пять должность заместителя главного бухгалтера. Было уже около шести, но народ и не думал расходиться — бухгалтерские женщины не слишком спешили домой к уже выросшим детям, кастрюлям и телевизору. Ей же хотелось уйти сегодня пораньше, но покидать рабочее место раньше других считалось здесь плохим тоном, поэтому Валя продолжала ковыряться в компьютере, делая вид, что работает. Мысли ее, однако, были далеко не в «1С». Но где, она и сама не могла сказать. Каждый день представлял собой практически точную копию предыдущего. Жизнь шла, крутилась своим обычным колесом, которое не позволяло выделить что-либо из происходящего, что-то запомнить и над чем-то задуматься. Когда трудно сказать, что было вчера, а когда тебя спрашивают, как твои дела, сразу не можешь вспомнить, как же твои дела? Конечно, хорошо, когда все хорошо, как говорится, лучшие новости — это отсутствие таковых. Но ей хотелось праздника, да и просто рановато было ничего не ждать от жизни. Правда, около трех месяцев назад что-то такое, наконец, произошло. Она познакомилась с молодым человеком, и кажется, у него были серьезные намерения... Это событие не сильно выбило ее из колеи. На крыльях она не летала, отношения развивались спокойно, тепло и радостно, что казалось Валентине добрым знаком. Она с подозрением относилась к буйным страстям, скептически наблюдала за любовными передрягами подруг, замужних и незамужних, заранее предвидя, чем они закончатся. Незачем было совершать свои ошибки — как умный человек, Валентина предпочитала учиться на чужих. Правда, и шансов ошибиться у нее практически не было, откуда-то развилась способность «видеть» и оценивать мужчин исключительно с точки зрения рассудка. Знакомясь с кем-то, Валя с первого раза понимала, что представляет собой даже очень симпатичный ей молодой человек, и чего от него ждать. Мужчины это чувствовали, натыкались на ее трезвый взгляд и, не желая тратить драгоценное время, линяли в другую сторону. Наконец-то первые ласточки потянулись к выходу. Валя быстро покидала в сумку свою мелочевку — зеркальце, помаду… Свидания с Русланом сегодня не предвиделось, и она мечтала заехать в книжный на Лубянке, поискать что-нибудь новенькое для чтения — единственного настоящего удовольствия в ее жизни. Подставив лицо под лучи заходящего солнца, Валентина с наслаждением вдохнула осеннего воздуха, хоть и смешанного с запахом гари и выхлопных газов, но все-таки более свежего, чем в помещении. Пока шла до метро, старалась думать о Руслане. Как всегда, в те дни, когда они не виделись, она испытывала к нему большую нежность и привязанность, чем во время свиданий. Ей было приятно скучать по нему, ждать его звонков. Валентина еще раз вспомнила, как они познакомились, на лице непроизвольно появилась полуулыбка. Это произошло в гостях на дне рождения двоюродной сестры. Он тоже был чьим-то двоюродным братом. Валины достоинства Руслан, как умный мальчик, оценил сразу. И видимо, нагуляться уже успел, а близкие подталкивали к женитьбе, поэтому совсем не испугался ее критического взгляда. Конечно, для роли жены никто лучше нее и не подходил. Поэтому он, посмеиваясь над дурачками, кружившими вокруг веселой разбитной именинницы, присел около Валентины, говоря только о живописи, стихах, короче, всячески демонстрируя наличие интеллекта, который в наше время у мужчин редкость. Ей сразу понравилось в нем отсутствие лишних, лживых и высоких слов, уверенность в себе и четкое знание того, чего хочет. Конечно же, от ее глаз не скрылись ни его игра, ни некоторое самодовольство, ни то, что к ней его толкает не чувство, а рассудок. Впрочем, в любовь с первого взгляда она перестала верить давно. А рассудок — это очень неплохо. Он выбирает того, кто подходит именно тебе, и делает это куда лучше, чем слепая страсть. К тому же — двадцать семь лет, этим сказано много, если не сказать, всё. Парень был перед ней, как на ладони, и намерения у него были самые что ни на есть порядочные. В общем, она чувствовала, что долго колебаться не станет. Теперь же, несмотря на очень осмысленный и разумный выбор, Вале хотелось придать ему романтический ореол, почувствовать себя влюбленной. Каждая детская школьная влюбленность оставляла после себя несколько десятков неуклюжих, но пылких стихотворений. С трезвым взглядом на мужчин это сочеталось совершенно легко, так как стихи рождались только в адрес тех ребят, которые даже не замечали ее существования, а значит, отношения с ними строить было не нужно. Удивительно, но стихи в адрес Руслана не получались. Тут уж одно из двух, подумала она: либо ты счастлива, либо стихи. *** Как всегда, когда удавалось занять сидячее место в вагоне, она подняла глаза, по старой привычке, чтобы рассмотреть людей, сидящих напротив. Давно прошел тот период в ее жизни, когда все было любопытно, вызывало тревогу и острый интерес, когда она испытывала желание нравиться людям в транспорте, и было страшно, что кто-то подумает про нее что-нибудь неприятное. Выйдя из романтической юности, Валя уже давно не искала оценивающих мужских взглядов, по которым, как в зеркале, можно точно определить, как она выглядит. Но сейчас при виде пышноволосой тетки со стеклянистым взглядом она испытывала странное разочарование. Ах, да, все дело в утреннем случае. Она только сейчас вспомнила об этом, скорее всего наполовину придуманном ею, эпизоде. Неужели она снова впадает в детство? Когда Валя ехала на работу, кажется, на Третьяковской, на освободившееся напротив место плюхнулся совершенно ни чем не примечательный парень с поношенным портфельчиком под мышкой (ручек у портфеля не было предусмотрено) и книженцией в руках. Обычно, убедившись, что взгляду ее не за что зацепиться, она уходила в себя и свои мысли. Но взгляд ее, как ни странно, зацепился. На вид — около тридцати, одет не то чтобы скромно, но обыкновенно, как все, кто не ездит в собственном лимузине, а вынужден пробираться лабиринтами метрополитена. Но — глаза. Не то, чтобы огромные или выразительные... А просто — живые, что ли. Добрые? Нет, это было бы слишком просто. Но — не безучастные. В них присутствовала мысль, вопрос… Как же объяснить? Просто они сказали ей что-то приветливое, вероятно: «Ну что, едем? Ага, едем». Потом, опомнившись, что нельзя разговаривать с незнакомцами, хотя бы и глазами, она опустила взгляд. А когда подняла, то увидела, что он встал и подошел к дверям. И к собственному удивлению почувствовала резкую жалость, как будто они не договорили, а он уходит из ее жизни, навсегда, навечно. И вдруг — он обернулся. Она могла бы поклясться, что он сказал «до свидания». Все утро она оставалась под впечатлением от этой встречи, казалось бы, совершенно незначительной и мимолетной. Но дела и суета на работе все затмили, и к обеду она уже ничего об этом не помнила... А сейчас почему-то вспомнила. Интересно, что за книжка была у него в руках? Ах, да, книжка. Собиралась на Лубянку, задумалась и проехала пересадку. Вернуться? Нет, теперь уже неохота… значит, домой. *** Каждый день у него начинался одинаково: душ, бутерброд с сыром и чай, потом, уже на улице, пока идешь до метро, сигарета. Расстояние от квартиры до конторы преодолевалось минут за тридцать-сорок, что по нынешней жизни очень даже неплохо. Солнечная погода и любимая музыка в плеере поддерживали настроение в нужном русле. Во-первых, сегодня пятница, можно попробовать уйти пораньше, чтобы успеть на пригородный автобус до дома. Во-вторых, после долгого молчания на вечер в Старо-Мещанске назначен сбор старой концертной гвардии: бессменный руководитель Сашка Мудродуров (посторонние до сих пор гадают, фамилия это или прозвище), талантливый бард Антон Егоров... «Генерал Корнилов собирает казаков», — пошутил про себя Михаил. А значит, скоро закружит концертная круговерть. Дни пролетали в самых что ни на есть технических моментах, но пятница — всегда быстрее и радостнее, чем другие. В результате вечером, сидя в кафе «Юлий Цезарь», Михаил наслаждался «рабочей обстановкой», по которой уже успел соскучиться за неделю. Все складывалось сегодня удачно: он успел на рейсовый автобус, а дорожное настроение в предчувствии творческих споров навеяло ему несколько новых идей по сценариям, которые не терпелось выложить «соратникам», обсуждающим расписание предстоящих выступлений. — Пора нам, братцы, и о Москве подумать, — заметил Сашка, когда все идеи были, наконец, выложены, частично раскритикованы, но по большему счету одобрены. — Миш, как, попробуешь куда-нибудь пробиться? — Попытка — не пытка, согласно изречениям Святой Инквизиции, — согласился он. — Вопрос только, куда. В обычный клуб мы не пойдем, да и на нас туда «не пойдут». Нужно что-то вроде Политехнического института, или ЦДХ, где принимают богему разношерстную. — А на «Гнездо Глухаря» не потянем? — уточнил Егоров. — Есть шансик, но мизерный. В общем, подумаю, и начну созваниваться с нужными людьми. На днях в ЦДХ смотаюсь. Не знаешь, что там сейчас интересного? — Не знаю, давно не был, — ответил Мудродуров, — давай, езжай, а об успехах расскажешь. На следующей неделе Миша взялся за дело, однако в успех этого предприятия верил не слишком. Как ни сильна была уверенность Мудродурова в новизне их идей и таланте труппы, Москве не было никакого дела до провинциальных дарований — ее уже мутило от невообразимого количества своих. Она снисходительно глядела на Мишу пустыми глазами администраторов самых разных площадок и лениво называла сумму, способную вызвать ее благосклонность. Такой суммы, невзирая на концертные сборы, у них не было. Получив ответ в ЦДХ (озвученная сумма была в разы больше, чем в других местах), Миша решил сделать себе хоть что-то приятное, завернул напоследок в кафе, заказал бокал вина, мясо по-французски и какой-то салатик. Глядя в окно в узкую щель между темными, синими шторами кафе, он представлял, как будет рассказывать Мудродурову о своих «успехах». Место он выбрал подальше от входа и от народа, но не рассчитал, и столик за его спиной заняла стандартная романтическая парочка. Девушка громко и неестественно смеялась; почему-то ему стало неприятно, он быстро доел и вышел на улицу. На душе было тоскливо. *** И все-таки, что-то сдерживало ее, поэтому знакомство, которое длилось уже достаточно долго, по крайней мере, по общепринятым меркам, все еще оставалось на уровне знакомства — театр, парк, кафе в ЦДХ. Вот и сейчас, после осмотра выставки современного живописца, она сидела с Русланом в этом кафе. Мнения их по поводу данной живописи совпадали (а может, он сделал ее мнение своим), и они веселились, обсуждая одну забавную картину: ярко-красный глаз выглядывал из-под стула, то ли прячась, то ли подсматривая за пасущейся в комнате коровой. Руслан высказывал догадки, одну остроумнее другой, что хотел сказать этим автор. Она хохотала довольно искренне. Все складывалось пока замечательно. В какой-то момент она почувствовала, что он собирается сделать ей сегодня предложение. И весь вечер, гуляя по выставке, решала, в какой форме лучше выразить свое согласие, что при этом сказать. Все это не должно было стать сюрпризом и для Валиных родителей, которые уже нашли общий язык с Русланом. Особенно хорошо ладила с потенциальным зятем мама. Ничто не мешало этому браку, напротив, и воспитание, и семейные обычаи — все у них совпадало. И… не было ничего, что вызывало бы у нее воодушевление. Она радовалась его телефонным звонкам и противилась всякой попытке сближения, хотя точно знала, что как мужчина он ей скорее приятен. В конце концов, она снизошла до поцелуев, остальное твердо оставив на потом. Он списал это на ее врожденную чистоплотность и редкое в наше время воспитание, и, конечно, не ошибался. Но Валя-то знала, что это еще и попытка оттянуть время, возможность дать обратный ход. Но хотела ли она дать обратный ход? Нет, она хотела замуж, чего уж скрывать… И значит, пусть все идет, как идет. И вдруг за соседним столиком она увидела знакомое лицо, точнее, профиль мужчины, задумчиво смотрящего в окно. Парень как будто разглядывал что-то в потемневшем пейзаже. Она точно помнила, что знает этого человека, но не могла понять, откуда. Он сидел вполоборота и не видел ее, потом быстро поднялся и вышел. Это хорошо, решила Валентина, а то вдруг подойдет, а я не вспомню, кто он — глупейшая ситуация. Однако весь вечер напряженно вспоминала, откуда его знает. Так бывает — мучаешься, пока не вспомнишь, но сейчас к этому еще и примешивалось чувство тревоги, словно утеряно что-то важное. Меня ты узнаешь легко, В сумбуре роящихся улиц, Людской меня схватит поток И выплюнет, как несъедобное. Пальто мне всегда велико, Лицо мое складкою хмурится От новых и старых тревог, Да обуви неудобной. Сквозь страны и через века Судьбы предписанием сложным, Виляя в случайностях дня, На ощупь ступая впотьмах, Ведет нас друг к другу, пока Не станет однажды возможным, Что ты повстречаешь меня, Узнаешь в бессчетных мирах. Итак, она не вспомнила, а потом и вовсе забыла.