Скворцы прилетели. -1- На ужин старик ел мелкую рыбу, тушёную в молоке с морковкой и луком, и закусывал крохотными малосольными огурчиками. Он жевал по-крестьянски с достоинством, медленно. Зашипел у печки семилитровый самовар, брызги, искрясь, разлетались во все стороны, приподнимая маленькую крышечку. Но старик даже головы не повернул, пока не облизал все сладкие от подливы и навара косточки. Только после этого самовар появился на столе, украшенный заварочным чайничком. В нём отражались и колотый сахар, и пряники в большом блюде на белоснежной скатерти. Оставшись один, старик соблюдал всё, что было заведено в семье. Так он скрывал одиночество. Он привык к безнадёжности и тоске ещё в детстве, в бесправной полуголодной деревеньке. Уже всех сравняли жестокие послевоенные годы, и даже самый упорный труд не сулил никакой особой выгоды. Всё проваливалось в общее, в колхоз… Тощенький, застенчивый он учился до безумия старательно, понимая, что только это даст ему возможность вырваться. Но и в Ленинграде, после поступления (страшно сказать в престижный Военмех), ему не стало легче. И дело было не только в его неистребимых деревенских манерах, которые он ненавидел, и которые не оставили его до старости. Уже на первом курсе он понял, что усидчивость, прежде спасавшая его, делает учёбу здесь непомерно тяжёлой. Он завидовал тем очкарикам, которые с лёту, быстро, без усилий набрасывали длинные формулы, как пианисты, движимые особым от природы данным слухом. Он не сдавался. Прослыл надёжным и исполнительным. Сейчас эта фраза звучит совсем иначе, но партия действительно стала его дорогой в большую жизнь. Когда его выбрали секретарём института, все проблемы отпали сами собой. Его оставили на кафедре, не завалили на защите…. Старик любил вспоминать то время. Везде порядок. Чистота. Все довольны. Он купил дом в своей деревне. Женился. Появился Сашка. Сын. Наследник. Тогда они выпивали этот самовар за вечер. Тёща приезжала, сестра её заходила. Старик с улыбкой убрал со стола и прошёл к себе в кабинет. Сел за старый дубовый стол и достал большую тетрадь. Он всегда по вечерам вёл дневник. Когда распустились листочки, стали хлопотать ласточки, вылезли первые грибочки. Какие дождики поливали, как нерестилась рыба, цвело озеро. Сколько выросло ягод и яблок, как порадовали огурчики… Эти записи спасали, лечили от ненужных дум и воспоминаний. Старик поднимался точно в одиннадцать, высокий, сильный. Потягивался и ложился, ощущая покой и мудрость. Он одолел одиночество. -2- Только слабые люди, бесконечно копаются в себе, растравляя нервы, страдая от бессонницы. Рабы собственных кошмаров - они ищут защиты неведомо в чём. Как овцы сбиваются в стада. Они легко падают на колени, потому что никогда не стояли на своих ногах. Старик сумел стать свободным. Он победил, он запряг жизнь, как лошадь, и сам вёл её, отбрасывая всё, что мешало. Не вспоминать же, как давно в его лучшие годы, соседи по даче, написали на него донос, будто он на даче разводит нутрий и спекулирует шкурками. И его- человека чести, коммуниста, проверяли, обыскивали. Естественно ничего не нашли. Но… Осадок. До сих пор, идя по деревне, он замирает, сдерживая ярость: «Кто?». Жалкие дремучие люди, завидующие ему образованному. Как заставить их жить по совести? Его праведного гнева, неистового, непреклонного боялись даже седые профессора. Он, внимательный, как орёл, следил за всем и всеми. И горе- замеченным в неблаговидности! Прирождённый оратор, он долгие часы мог обличать их на партсобрании, мог и карьеру испортить и содействовать увольнению. Он даже жене, по глупости собравшейся его покинуть, пригрозил связями в органах. Испугал. Осталась. Его дед вожжами свою бабу учил. Отец за косу таскал. А он- человек интеллигентный, приструнил тихо, но, куда жутче, чем предки. На всю жизнь хватило. Старик любил порядок. Он следил и за тряпочкой у печки, которая должна была быть непременно наполовину сложена, следил, чтобы жена ставили самовар краником влево, в уху клала три картофелины, в бане мылась строго с шести до семи по субботам. Если происходила путаница, то он никогда не кричал, а вежливо и спокойно объяснял виновнику неоспоримую пользу традиций и порядка в течении такого продолжительного времени, что сам монотонный, бесстрастный голос его становился орудием кары. После одного из таких разговоров жена сына сбежала от них, оставив годовалого малыша. Старик написал о её бесстыдном поступке обличительную статью в центральную ленинградскую газету. Кто бы мог подумать, что вертихвостка сохранит её и покажет повзрослевшему сыну. Внук, выросший у него, уйдет к этой интриганке. Сын тоже уйдет в бесконечный запой, где-то на Дальнем Востоке. И жена уйдёт туда, где её не достанут никакие органы. Старик заметил торжествующее, счастливое выражение застывшее на её лице. Он долго мял ручку в тот вечер, сидя над дневником, думал, наконец, не спеша начал: «Скворцы прилетели…»