-1- В середине июля Стёша с изумлением увидела себя в списке поступивших на худграф герценовского института. «Как приняли её рисунок гипсовой головы?!?» А она ведь трудилась на экзамене безо всякой надежды, ей просто было стыдно уйти. Самоучка, провинциалка - Стёша должна была делать впервые то, на чём все остальные основательно набили руку в художественных школах. Стёша смущённо взяла карандаш. Вгляделась в гипсовый профиль юноши. Он был неестественно бледен, пустые глазницы, впитали то волнение, с которым из года в год на него взирали испуганные абитуриенты. Стёша не спешила - она уже смирилась и расслабилась. Прикрыла глаза, как обычно делала, когда хотела что- либо изобразить. При первом знакомстве органы чувств только мешают. Ведь в действительности вещи существуют независимо от нашего восприятия. Чтобы познать - необходимо уловить предмет вне пространства и времени, тогда, когда он ещё не существовал для нас, был чист и свободен от представлений о нём. Стёша улыбнулась - молодость, дерзкая, смелая, не знающая компромиссов и осторожности с вызовом открылась ей. Но вместе с тем, она ощутила прилив неудержимого сострадания… Стёша с удивлением открыла глаза и всмотрелась в бюст. Сотни глаз, казалось, одухотворили его, придали ему нечто человеческое. Какое одиночество, состояние обречённости - быть всего лишь белой головой, с которой стирают пыль, убирают в шкаф, после экзаменов. Но головой человеческой, способной испытывать жажду любви, потребность в участии. Действительность для этого гипсового юноши не знает будущего. Момент настоящего потерял для него измерение, утонув в однообразии. Стёша вздохнула и стала быстро рисовать. Как мучительно бьётся нереализованность, как тяжко без ответа, как страшно, оставаться одному в окружении десятков глаз, равнодушных и холодных… Экзаменатор забрал Стёшин рисунок, и произошло удивительное. Технически безграмотная её работа выглядела живой, другие же профессиональные - безликими. Члены комиссии, будто очарованные передавали друг другу Стёшин лист, кивали... Вопрос о её поступлении решили единогласно. -2- До устройства в общежитии Стёша поселилась у дальней родственницы на кухне. Она очень боялась обременять кого бы то ни было, поэтому целыми днями бродила по Петербургу. Город понял её, он её принял . Стёша в восторге путешествовала, забывая есть и пить, но только свежела и здоровела. Счастье наполняло её. В жаркое августовское воскресенье возвращалась Стёша из Петергофа, где отдохнула в изысканных россыпях фонтанов. Электричка, слегка покачиваясь, летела вперёд. Стёша представляла, как ускоряется и само время, как несётся пространство, и на такой скорости уже невозможно разглядеть предметы, невозможно постичь и понять их. И вместе с тем, быстрота очаровывала, расслабляла, виды русской родной природы вызывали нежность, переходящую в восторг. -до-ма-до-ма-до-ма,- радостно выстукивали колёса. -Россия для русских,- перерезал их журчание, гортанный выкрик. Четверо молодцев в чёрных куртках, с нацистскими повязками, как микробы,которые усиливаются в массе; вошли в вагон. -Бей жидов - спасай Россию!- вопили они. Стёша с ужасом заметила недалеко от них очень пожилую и очень ярко выраженную еврейку, читавшую Канта в подлиннике. Стёша поспешно встала между компанией и старушкой. Возмущение придало её деревенской, простенькой красоте странную величественность. Парни, привыкшие к испуганному молчанию, споткнулись об это искреннее выражение неприятия. Будто сама Россия в образе белёсой, курносой девушки преграждала им дорогу. Вяло крикнув, ещё пару лозунгов чёрные фигуры ретировались. Спутница дочитала страницу и внимательно посмотрела на Стёшу. Волевого и цельного человека легче всего ранить, если навязать ему помощь, когда он был беззащитен. Стёша угадала состояние старушки и воскликнула с обескураживающей непосредственностью: -Не могла же я сидеть и глядеть, сложа руки! Фраза повисла в воздухе. Пожилая аристократка холодно и пристально погрузила бездонный взор своих чёрных глаз в прозрачную голубизну стёшиных. Между ними возникло некое совпадение направлений, тех направлений, которые так гениально описал Иммануил из Кенигсберга. Старушка встала выходить, с королевской осанкой, недоступная, гордая, но на миг, не удержалась, помедлила и с благодарностью сжала стёшины пальцы. Проводив спутницу изучающим взглядом, Стёша поспешно вынула карандаш с блокнотом и стала набрасывать её портрет, стараясь не потерять заряд редчайшего иммунитета к социальным завихрениям. Стёша понимала, что подобная прочность создаётся духовным подвигом многих поколений, и на ней, как дом на фундаменте, покоится мир.