Луна на небе утвердилась, и мне ложиться спать пора, но крыша снова прохудилась, и мысли капают с пера. Под шум грозы в начале мая покой непросто обрести – довёл бы ум бы до ума я, когда бы знал, куда вести. Поэт покою только снится, да и какой же тут покой, когда рождается страница под каждой краденой строкой?! Когда начнёшь ты восхищаться, узрев словесный пируэт, не стоит больше обольщаться, что ты ни разу не поэт... Ночами я за чашкой чая пишу стихи, и директив уже совсем не замечая, вставляю всюду инвектив. Но с музой трудно мне ужиться – она ведь любит погулять. Почти под каждого ложится! Совсем от рук отбилась, блядь... Скажу вам (только между нами!): поэта смертным не понять – мы водку хлещем стаканами, и любим сами муз менять. Кто нашего ругает брата и затевает с нами спор, тот глуп – наперсников разврата давно не видим мы в упор. Нам дела нет до супостата - шагает бодро критик нах, как всем нам грезилось когда-то в невинных дофрейдистских снах. Неизвлечённые уроки страшней навязчивых идей по типу: вот бы мне в пророки, глаголом жечь сердца б... людей! И чтоб восстать, виждя и внемля тебе лишь слышным голосам, пути иного не приемля, идти, куда не зная сам, и чтоб другие вслед восстали, превозмогая гедонизм, и на карманном пьедестале воздвигли свой постмодернизм, чтоб вечно помнили потомки как мы чужих ласкали муз, и шустро прятали в котомки, пока мужья не дули в ус... Но нет сейчас поэту места – пришли другие времена, и на обломках из асбеста теперь не пишут имена. И всем пора о литургии уже задуматься всерьёз – натужный век, сердца тугие... Короче, стало не до грёз. Поэт способен ошибаться, не нужен ладан и елей - в своём умении стебаться мы превзошли учителей. Мечты разложены по битам, а сны цепляются за быт. Быть быта битами побитым рискует каждый, кто забыт в краю, где сгинули пророки, а время скручено в спираль... Не надо, глядя в эти строки, пытаться в них найти мораль.