Пьеса четвертая Рай. Трехкомнатная квартира в одном из домов. Поздний вечер. В прихожей открывается входная дверь. В квартиру входит Ангел. Он слегка навеселе. Его штормит. Не включая свет Ангел наклоняется, чтобы расшнуровать ботинки, но потеряв равновесие падает. Грохот. С кухни прибегает жена Ангела. Жена (громко): — Опять нажрался! У тебя совесть есть? Ангел пытается подняться. Получается плохо. Но в конце концов удается. Ангел (виновато улыбаясь): — Марусь, ну зачем ты так. Ну, просто посидели с коллегами. Нектару попили. Жена: — Ага. «Попили». Упились лучше скажи. Ты же на ногах не стоишь. Сколько уже можно? (переходит на крик) Я спрашиваю: сколько можно пить?!! Ангел (еще более виновато и тихо): — Марусь, ну не надо. Ну, в последний раз. Не кричи так. Детей разбудишь. Жена (сквозь слезы): — О детях подумал, да? Заботливый! А когда пил, ты о них думал? Что они о тебе скажут, когда подрастут? У всех мужья как мужья — нормальные ангелы, и только ты… Где были мои глаза? Права была мама. Во время монолога жены Ангел виновато уставился в пол. Жена: — Так, а это что такое? Подходит к Ангелу и берет его за крыло. Жена (твердо): — Откуда помада на крыле? Я спрашиваю, мерзавец, откуда на крыле помада? Ангел (шепотом, заикаясь): — Н-н-не зн-н-наю. Наверное, пока летел, где-то притерся. Жена (язвительно): — Притерся он. Скажи честно лучше, что сегодня опять вошкались с новоприбывшими душами. Тут жена начинает рыдать. Ангел подходит к ней и пытается обнять. Она отталкивает его. Жена: — Отойди от меня. Не хочу тебя видеть. Вот пойду завтра к твоему архангелу. Пусть тебя в чистилище на исправительные работы определят за такое. А я возьму детей и к маме съеду. Жена убегает в комнату. Жена (кричит из комнаты): — Ужин на столе. Три раза уже разогревала. И сегодня спишь на диване. Не хватало мне твоим перегаром дышать. Ангел кротко кивает, идет на кухню не разувшись. Крылья его опущены. Занавес. Пьеса пятая Ресторан. Столик в углу. Богато накрыт, хорошо сервирован. Запотевший графинчик. К столику с разных сторон подходят Писатель и Критик. Здороваются. Садятся за столик. Писатель (вкрадчиво): — Ну как? Прочли? Критик (выдержав паузу): — Ознакомился. Писатель (затаив дыхание): — И? Критик: — Фуфло! Писатель наливает из графинчика. Выпивают. Писатель (расстроено закусывая лимончиком): — Совсем-совсем фуфло? Критик (утираясь рукавом): — Ну… не совсем, но слабо. Композиция не продумана. Персонажи выписаны плохо. Сюжетная линия вообще ни к чертям собачьим не годится. Писатель (совсем расстроившись): — Так уж и ни к чертям? Писатель наливает из графинчика. Выпивают. Критик (благодушно крякнув): — Ну… не то чтобы, но пружины не хватает действие развернуть как нужно. Писатель (с надеждой): — Может, не все и потеряно тогда? Писатель наливает из графинчика. Выпивают. Едят. Критик (спустя время): — Конечно, не совсем потеряно. Да ничего не потеряно! Я тебе так скажу. Не так уж и плоха, если вдуматься, сюжетная линия. Скажу даже, что и хороша твоя сюжетная линия. По фабульному хороша. Без прикрас. Писатель (осторожно): — А персонажи? Критик (задумчиво): — Персонажи говоришь? Писатель наливает из графинчика. Выпивают. Критик: — А кто сказал, что плохие персонажи? Очень даже и неплохие персонажи. Душевные такие персонажи. Сердцем написанные. Критик сам берет графинчик и нетвердой рукой наливает. Выпивают. Писатель (заплетающимся языком): — А комн…кномпо…композиция? Критик (таким же языком): — Зверь кнопо…комо…композиция твоя. Я у Чехова не встречал лучше. Писатель (приободренный): — Я ж тебе говорил, когда давал рукопись — Шедевр я написал! Критик (обнимая Писателя): — Я и не спорю! Как есть шедевр! Песня, а не рукопись. И вообще как писателя я тебя уважаю! Что ни напишешь — Шедевр! Это я тебе говорю! Писатель (расчувствовавшись): — Сыпыса…спасибо. Я всегда знал, что ты самый объективный критик. Писатель наливает остатки из графинчика. Выпивают. Затем затягивают негромко «Огней так много золотых». В конце песни падают лицами в салат. Занавес Пьеса шестая Санкт-Петербург. Первая половина 19 века. Весна. Невский проспект. По проспекту идет Пушкин. Он с тросточкой, в цилиндре и плаще. Пушкину хорошо: в душе его поют соловьи. Около Гостиного двора к Пушкину подходит городовой. Городовой (откашливаясь): - Милостивый государь, соблаговолите предъявить документы. Пушкин (выходя из своих дум и мечтаний): - Не расслышал. Простите. Что вы сказали, милейший? Городовой (улыбается): - Я говорю, документы соблаговолите предъявить. Пушкин (недоуменно): - Как-как? Какие документы? Вы о чем? Городовой (понемногу теряя терпение): - Обыкновенные документы, милостивый государь. Пачпорт, к примеру. Чтобы я мог удостовериться в вашей благонадежности. И чтобы регистрация была в порядке. Вы же знаете, как у нас в столице строго с регистрацией. Не задерживайте, прошу вас. А то уж больно подозрительно вы смахиваете на лицо ефиепской национальности. Пушкин (возмущенно орет): - ЧТО?!! Да я же ПУШКИН!!!!! Городовой (спокойно): - Вы в общественном месте не кричите. Вы пачпорт предъявите, а потом права качайте. Вот прочту в вашем пачпорте, что вы Пушкин, тогда и ладненько. Пушкин (возмущенно): - Но ведь это же я! Смотрите! Вот цилиндр, вот трость, вот бакенбарды, наконец. Городовой (с укоризною): - И не стыдно вам, молодой человек. Пользуетесь тем, что фотографию еще не изобрели, и нам по словесным описаниям работать приходиться. Нехорошо, а ведь наверняка интеллигентный человек. В лицеях, небось, обучались. Коли пачпорта нету, то прошу в околоток со мной проследовать. И давайте без глупостей. Пушкин (чуть не плача): - Да вы совсем ополоумели! Вы меня и впрямь не узнаете, что ли. Я же Пушкин, солнце русской поэзии. Да у меня сам царь в цензорах!!! Городовой (нахмуриваясь): - Августейшую фамилию попрошу не трогать. За это можно и сами знаете куда отправиться. Вот на днях случай был, доложу я вам. Гастарбайтера украинского взяли при облаве. Тоже вырывался, кричал, грозился. Гоголь мол я, великий писатель земли русской. Да вы все у меня из своих шинелей выйдете. А привезли в участок, документы отыскали - оказался некто Яновский, без определенных занятий. Так вот бывает. Пойдемте уже в околоток. Не сопротивляйтесь. Там посидите, наведем справки, и если все в порядке, то отпустим. За вас кто-то может поручиться? Пушкин (грустно опустив голову): - Ну не знаю. Разве что супруга моя. Городовой (обрадовавшись): - Вот и славно. Если вы не врете, то мы съездим за вашей супругой, и она вас опознает. Пойдемте, милостивый государь. Вот ведь оказия. Всегда всем говорю, что пачпорта нужно иметь при себе. Городовой берет грустного Пушкина под руку и они уходят. Занавес.