49.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 21(2). СУДЬБА РОМАНА. НАЧАЛО ПУТИ К БОГУ. Великим моим утешением в жизни во времена многих страданий было долгое внутреннее обещание, всегда живущее во мне, относительно некоего моего предназначения, и именно оно тащило меня по жизни, давало силы, надежды, было долгой внутренней опорой, самим стержнем, на который я смотрела не без удивления, порою и чувствуя в себе недюжинные силы, природа которых была мне неизвестна, но и без которых я была бы не я. О, как разумна была судьба, казавшаяся, однако, жестоким и беспощадным произволом, ведущим меня через насилия, боль, изгнания… Но и вытаскивающая меня из казалось бы самых тяжелых ситуаций легко, играючи, но и с тем, чтобы еще неостывшую окунуть в новый опыт, достаточно непривлекательный бытия, дабы извлечь и новую порцию терпения, понимания, а в итоге и знаний, как примерно устроен этот мир на практике, дабы все претерпевания оседали во мне тем пластом, на который я смотрю и теперь и черпаю оттуда первозданную мудрость, которой Бог на самом деле наделяет всех, всех ведя путями заковыристыми, часто неприглядными или низменными, но в итоге вручая навсегда то, чему цены нет. Видимо, Богу было угодно основательно, тщательнейшим образом, насколько это было возможно в моем варианте, провести меня через Свои материальные инструменты, чтобы взращенное во мне стало доказательством, что истинно работает совершенное духовное знание в мире материальных отношений, которое мне еще предстояло усвоить из Святых источников и из рук Самого Бога. Так Бог ведет всех. Сначала – опыт, неумолимая практика, с позиции человека видимая, как дело жестокое, долгое, навязчивое и почти бессмысленное. Но практика к практике и так жизнь за жизнью и с разных сторон… Человек становится носителем мудрости той, которая и нужна Богу, которую он и добивается от каждого, чтобы в итоге на этот опыт положить высочайшие знания духовные и не найти возражений в уже все прошедшей и усвоившей душе, дабы она не вырывалась из Слова Бога, но нашла в нем авторитетный ответ и подтверждение усвоенному и разъяснения всему, что происходило и торжествовало в ее битой и настрадавшейся всеми путями душе. В своей судьбе я однозначно подходила к тому перешейку, к тому неминуемому стыку, который и должен был соединить меня с Богом. Все, что ни предложит Бог судьбою, все прочищает мозги, ибо работа над каждым Бога совершенна, и открывает многие двери, включая те, что были заколочены; сколько же догм рассыпаются, испепеляются, когда человек их проверяет на себе, примеряя Руками Бога на своем теле и душе, что так яростно примерял на других качествами и деяниями всякого рода, что Бог как бы попускал, а на самом деле уготавливал и тебе свою примерочную в достаточно изощренных вариантах. Только Бог знает уязвимое место каждого, долги каждого, как неминуемые, как закон, последствия греховной и благочестивой деятельности, тянущиеся издалека, и с каждым работает уникально, неповторимо, и очень часто давая одно, имеет целью всучить, ввинтить, узаконить и второе и третье и … пятое… А первое, что лелеяла душа, зная в себе как единственную и великую причину движения, – как бы и ни причем. Для души это – несбывшаяся цель, катастрофа или потеря, а для Бога – это преодоление иллюзорных энергий Бога, преодоление двойственности материального мира и привязанностей в нем, шаг только вперед, только к Богу, к своему изначальному предназначению. О, сколько раз жизнь меня насиловала, применяя ко мне методы отнюдь не детские, расслабляя меня и волю, хотя и не убирала вожделенный стержень. Кармические последствия из предыдущих рождений, как и иллюзорные энергии, Волею Бога подоспевали кстати, чтобы не только воздать за то, что смела в других телах по отношению к другим, но и в связи с поставленной на меня целью и Планом Бога, чтобы могла обновить свой опыт, подкорректировать качества, ибо другие качества уже позволяли последствия греховной прошлой деятельности обернуть мне во благо знаниями, без которых писать бы свои духовные труды, даже управляемая Богом, я бы не смогла, да и Бог бы не взялся работать со мной и надо мной в столь непростом направлении. Надо было в рамках и на законных кармических основаниях мне все напомнить, разъяснить, вздыбить ум, разум, чувства, направить ум в русло необходимых пониманий, чему благоприятствовали уже добытые мною из прошлых рождений качества, приблизить к работе материального мира над человеком, дабы я это и осознала, дать уроки щадящие и на всю катушку одновременно, чтобы было в себе на что опереться, входя с Богом в Божественные Планы на себя в свое время осознанно, как в свои, ибо уже не видя после такой работы Бога над собой противоречий. Именно для этого Бог дал мне и писать роман «Становление», имея целью не повести меня дорогами чисто земными, но дать опробовать перо, сам труд, дал работу направленную мысли, дал в этом острую и не проходящую внутреннюю необходимость, дал и то, что было никак не схоже с кропотливым трудом писателя, ибо я писала роман не отрывая почти ручку от бумаги, и перепечатывала без правок, хотя писала путем естественным, но без творческих мук, без поиска слов, без особых усилий, ибо после такой практики, после такого насилия судьбы, из меня буквально вырывались мысли, идеи, образы, характеры… Единственно, что мне приходилось продумывать несколько минут, это сюжет, хотя бы примерный. И далее развивалось под пером. Канва произведения была мне абсолютно ясна – это путь становления личности, путь выбора, предпочтений, ошибок, путь человека молодого в самом начале со скрупулезным исследованием его внутреннего мира, состояния, причин и следствий, им управляемых, психики, реакций, наконец, раздумий… все – только через путь человеческих взаимоотношений в разных ситуациях разного порядка. Однако, я никак не пыталась писать или дублировать в героине и ее пути себя. Хотя давала ей рассуждения достаточно глубокие, пусть и не сразу, к ним буквально подводила ситуациями и ее страданиями, ее личным путем, который изобретала на ходу, вместе с ней проигрывала, позволяя ошибаться и смотреть, что из этого получается, и так шаг за шагом сужая коридор ее выбора, придавая большое значение окружающему материальному миру, личному опыту, наставлениям и судьбам других людей, личным контактам, личным поискам, ошибкам и самому неустанному мыслительному процессу. Все в совокупности, включая труд, Родину, родных, опыт старшего поколения, врагов и недругов, все вело к развитию, к становлению личности к ее победам, к ее поражениям, к развитию мировоззрения и восприятия действительности, к ее подъему по личной лестнице становления с позиций пока материальных, ибо иначе я и сама не умела мыслить. И вот теперь, когда был роман написан и передан через секретаря на рецензирование в Ростовский союз писателей, я оказалась в состоянии несколько несвойственном мне, пустынном. Мне было тридцать четыре года… И куда дальше? То ли я хотела? И в этом ли был тот неуемный стержень? Такая слава писателя никак не устраивала… Каким бы ни был ответ, он уже был неинтересен, не воодушевлял. Что-то во мне говорило: нет, не то… Роман уместился на четыреста печатных листов, плод долгих трудов долгих лет… Писался в самых разных условиях, и на работе (в РНИИРСе), и в школе, когда было свободное окно, писался и ночью, когда нежданно приходила муза, писался и до и после домашних с мужем разборок, писался и когда заигрывалась дочь, писался добрые десять лет… И что же? Отдала – и в ответ в сердце пустота, или чувство, что и это не то. А мысль услужливо и в который раз говорила, что, ну, какая польза от еще одной книжки, которая, даже если выйдет в свет, будет пылиться где-то на полках, ибо то, о чем я пишу, много и разными путями описано другими, в самых разных вариантах. Что могу я привнести в этот мир? Слишком сильное внутреннее обещание превосходило и этот роман и все другое в этом направлении. Но и без дела, в ожидании результата было тяжело, пусто, безысходно. Может быть, все же этот путь? Но почему такая великая неудовлетворенность? Почему в душе штиль в этом направлении. Почему, сколько бы ни говорила, ничего не сказала? Бог начинал давать состояние глубокого и беспричинного кризиса от пустоты слов и поучений… Хотя та, что начинала писать, и та, которая окончила писать – были уже разными, отличными друг от друга. Я почувствовала, что, когда пишешь, не столько отдаешь, сколько приобретаешь, ибо бесконечно мыслью в пути, бесконечно рассматриваешь разные варианты, бесконечно стоишь и утверждаешь то, что было твоей основой, но не продуманной, не утвердившейся и не закрепившейся. Строя характеры и волю других, строишь себя, приходишь к новым откровениям, начинаешь строить, преумножать и постигать свое мастерство, как и приобретать его, начинаешь учиться отделять зерна от плевр, начинаешь мучить себя поиском за других, начинаешь вникать и в то, где раньше не был ни мыслью, ни поступью. В период написания романа мне приходилось, перелопатив многие и многие книги, изучать труд и пасечника, и доярки со всеми тонкостями, приходилось и оперировать к своему опыту прядильщицы и читать здесь литературу, освежив память и добавив точность, и обращаться к своему жизненному опыту и заимствовать оттуда характеры, приходилось изучать природу тайги, породы собак, включая охотничьих, дабы речи моих героев были грамотны в своей простоте, дабы они могли и подучить читающего своими немудреными пониманиями простой и нелегкой жизни, мне приходилось изучать и мастерство классиков, непревзойденных мастеров слова, восхваляющих, описывающих природу, дабы и это привнести в своей мере и своими путями для гармоничности и своего мастерства, на которое должна была претендовать… И все же Бог давал ожидания, Бог давал надежды и при этом равнодушие, почти игнорирование своих осиротевших чувств, никак не отозвавшихся к завершению романа, но тихонечко на фоне бытия что-то с ним связывающих, неопределенное, почти аморфное… и почти готова была себе сказать: ну, что же это я за такое, ну, почему же не как все – просто семья, просто дети, просто земные и ни на что особо не претендующие мысли и чувства. Они закабаляли, никак не несли результат, и то, на что делалась ставка, как-то было и мое и не мое… Пойди, разберись. Ну, что же это я за такое… Однако, ответ не заставил себя ждать. Это была почтовая открытка из Ростовского-на-Дону союза писателей за подписью Тер-Маркарьяна, в которой сообщалось, что рукопись рассмотрена и за рецензией мне следует подойти к означенному времени. Открытка была написана, однако, не сухим, но достаточно мягким и обещающим тоном, который непонятно было, к чему отнести, – или к успеху, или к утешению. И все же надежда, перечеркнув все пустыри и пустоты, собирающиеся во мне почивать, вновь объявила себя и на время определила меня в стан писак, и я готова была, расслабившись и устав от самой себя, увенчаться хоть на время в лавры, подумав: а может это и есть оно… Может быть такова и есть личина того, что бьется во мне, сколько себя помню. Может быть, отсюда все и начнется. Так да не так. Не собиралась судьба меня разочаровывать, но и не в эти врата мне был путь, как бы ни показалось. В назначенный день к назначенному часу я уже была в союзе писателей, достаточно ветхом здании старинного особняка, который предварял уютный дворик, окаймленный дугой этого двухэтажного строения, все внушающее легкий трепет и почтение моему на тот период слабому и впечатлительному уму. Вахтерша у двери, полноватая, доброжелательная женщина, направила меня к секретарю, а та пояснила, что сейчас писатели заседают в актовом зале на первом этаже, и мне нужно подождать до перерыва. Наверное, около минут сорока, мне пришлось ожидать Владимира Михайловича Черносвитова, который, собственно, и просмотрел мою рукопись и подготовил для меня отзыв. О, сколько раз впоследствии я перечитывала вновь и вновь его напутствия, его добрейшие пожелания и серьезные наставления… Но теперь. Состояние было и трепетное, и расслабленное от волнения, и абсолютно отрешенное где-то в глубине меня, где я вверялась своей судьбе, ни за что не держась, ни на что не претендуя, но понимая, что при любом раскладе, оставшись наедине с собой, я непременно получу внутреннее направление, как руководство, вполне реальное, направляющее к определенному действию, ибо так было всегда, и я этому в себе доверяла при любом исходе, ибо никогда чувство моей предназначенности не покидало меня, никогда не освобождало меня от труда внутреннего и направленного, как и результата, давая и утешения. Как бы теперь ни развернулась судьба, куда бы ни направила устами человека, она творила меня единолично, никогда не опуская рук и ставя передо мной цели серьезные, как и желание им следовать. Чем-то чужеватым, недоступным, неподъемным для меня веяло от этого вестибюля, где я прохаживалась взад и вперед. Вдруг мои глаза устремились на стенд, где ровной полосой авторитетно смотрели на меня фотографии донских писателей… Взгляд стал внимателен, ища фамилию, означенную также в открытке. Вот… Черносвитов Владимир Михайлович… С фотографии смотрел худощавый человек, седой, с твердыми чертами чуть продолговатого лица, с пристальным, достаточно серьезным взглядом… лет семидесяти… Именно на его суд был отдан мой роман. Милости не ждалось, плохого не хотелось… Каждая минута ожидания была все же в чем-то тяжела, увесиста, несла в себе какую-то печаль, беспокойство… на фоне глубокого затаившегося и ободряющего: что будет, то будет… Наконец, двери актового зала открылись и фойе стало наполняться представительными серьезными людьми, все еще продолжающими между собой общаться в своей особой возбужденной струе, некоторые закуривали, едва бросая на меня взгляд без интереса и устремляясь в свои дела, то бишь, продолжение обсуждений. Мне указали на Черносвитова. Это был высокий худой старик, полностью соответствующий своей фотографии, прямой, с военной выправкой и, кажется, характерный и принципиальный. Почти робея, я подошла, назвала себя и цель своего прихода. Это был действительно интеллигент, покоряющий спокойным и рассудительным видом, ровной, спокойной речью и очень привлекательными манерами общения, за чем почему-то угадывалась некоторая неистинность, но дань ситуации, где он владел словом, абсолютно знал свою роль и ей максимально, следуя своему уму и опыту, соответствовал. Сложно сказать, почему, но, вызвав чувство великого почтения, он все же сразу как-то не расположил к себе, видимо некоторой суровостью взгляда, выдающего себя за мягкостью речи и хорошо усвоенного такта. Может быть в силу моего положения перед ним, маститым и признанным писателем… Его образ общения была для меня более отягощающим, нежели мне бы хотелось. Несомненно, я все же пришла некстати. И это чувствовалось. При нем не было моей рукописи, но поговорить со мной – он не отказался, однако, пригласил меня в кафе здесь же на первом этаже, и мы расположились за высоким столиком, в весьма располагающей к разговору атмосфере, хотя и стоя, хотя и не на долго. Мне было крайне неловко оттого, что Владимир Черносвитов купил мне, как и себе кофе с пирожным, что никак не отвечало моей вечно протестующей сути, никогда и ничего ни у кого не берущей. Даже среди инженеров и учителей я не видела такого такта, такой возвышенной культуры речи и обращения, не чувствовала такого интеллекта, такой великой отцовской снисходительности… Все вкруг меня было просто, далеко не духовно, далеко не милосердно, далеко не возвышенно. Великая внутренняя благодарность на фоне трепета и отчужденности или недоверия – было первое лучшее чувство, чувство за то, что он просто заговорил со мной, снизошел до меня. Хотя… все же он не играл, не пытался выглядеть лучше, он был и строг, и умерен, и светел, и приветлив, и сдержан, и правдив… Почему никогда прежде судьба не сводила меня с таким бестселлером среди людей. Все в нем выдавало человека духовного, умного, чистого помыслами, суждениями и делами. Он еще не успел открыть рот, а я уже перечеркнула свой роман, как недостойный его и малого суждения. Однако, разговор принял неожиданный для меня поворот. Поинтересовавшись моим возрастом, образованием, семейным положением и областью деятельности, Владимир Михайлович, не обладая большим запасом времени, предупредив меня об этом, однако стал много и подробно говорить о произведении, сожалея, что ни при нем сам отзыв и обещая его передать секретарю, дабы я могла принять к сведению все его замечания в более конкретном виде. Более всего почему-то я опасалась за то, что он с первых же слов отвергнет рукопись, как роман, которую я провозгласила романом из-за многоплановости событий, достаточно большого временного отрезка, где были связаны многие судьбы, семьи, характеры, где красной нитью проходила судьба героини, связывающая всех в единый сюжет, показывающий развитие каждого участника, и в конце романа каждый был, выходил из своих жизненных перипетий иной, более зрелый, понимающий, более разумный, более точно мыслящий… Владимир Михайлович начал с добрых слов, отметив характерность, непохожесть героев друг на друга, отметил, что очень удачно описана уральская деревенька, природа, что образы живые, интересные, разговор характерен для Урала. Однако, спросил, не биографическое ли это повествование, ибо достаточно достоверно, что редко удается, тем более начинающему автору. Я пояснила, что все в основном вымысел, но в некоторых случаях мне приходилось добывать знания и из книг, и обращаться к своему опыту, и съездить с мужем на его родину, где я и позаимствовала некоторые образы, однако придав им больше русского духа, ибо на самом деле более увидела забитую деревушку и отнюдь не претендующих на завидную характерность мужчин, в сути своей более спившихся и менее всего рассуждающих на душевные темы… Далее, Владимир Михайлович спросил, писала ли я ранее. На мой отрицательный ответ посоветовал на некоторое время отложить рукопись и попробовать себя в рассказах, эссе, что несколько смутило и озадачило меня. Пытаясь разогнать мои сомнения, он тотчас сказал, что я писать должна, что будет обидно, если я писать по какой-либо причине перестану, но надо начинать не так круто, не с романов и вслед за этим предложил сократить рукопись раза в два, сведя ее к небольшой повести, что и напечатать будет легче. К тому же, посмотреть на свой труд свежим взглядом – дело весьма обычное и полезное, ибо дает новый подход, новые решения, да и более непредвзятое отношение, более видны ошибки и ляпы, мысли становятся более сжатыми, точными. А здесь… хорошо, но как бы размазано… Очень, очень много добрых, обнадеживающих слов было сказано тогда, произведение было названо убедительным, поучительным, добрым, умным, заставляющим мыслить и смотреть на вещи с разных сторон, были в этой связи даны и мне достаточно лестные характеристики, однако и было замечено, что я слишком много навязываю читателю свою точку зрения, не предоставляю на суд читателя реальные поступки, не даю мыслить, не даю разобраться самим, упорно веду за собой, заставляю принимать свою точку зрения. Да и речь… Надо ее несколько подровнять, высказывания и афоризмы не все столь мудры, чтобы их приводить, надо также подумать над построением предложений, над абзацами, ибо техника построения произведений такого рода мне видимо еще не совсем ясна или знакома. Нужно еще поработать, нужно не льстить себе, нужно и не останавливаться. В итоге разговора мне было предложено сократить роман, от начала до конца просмотреть пометки, которые сделаны в рукописи, была дана визитка и настоятельная просьба, неоднократная звонить, приезжать, работать не менее года, ибо вещь в целом удалась. Но будет неплохо, если я пока оставлю ее и перейду к произведениям не столь объемистым. В любом случае я могла заручиться его поддержкой… С этим я и ушла. Через несколько дней у меня на руках был его отзыв, как и возвращенная рукопись с многочисленными пометками и прямыми указаниями, но все это было в такой мере, что не могло вызвать во мне боли или разочарования. Более того, отзыв, умещенный на более, чем десяти печатных страницах, был настолько тщателен, настолько доброжелателен и имел много похвал, что критические замечания буквально утонули в них и никак не разбили во мне мой стержень, но почувствовалось, что где-то в этом направлении и надо действовать, но разочарование от внутренней невесть откуда нагрянувшей пустоты, неудовлетворенность от того, что я так и не нашла себя и свое предназначение, в своей мере опечалило, ибо что-то во мне наряду с этим кричало: нет, не это! И все же. Надо было вновь продолжать работать над тем, к чему душа начинала остывать. Я не могла урезать свое детище, я никак не могла отказываться и от своих высказываний, я не могла быть за кулисами, я не могла не вводить читателя в характерность героев только через их речь и поступки, ибо я о них и о их душах знала больше, ибо я, как автор, видела причины, подсказывала, ориентировала на них читателя, требовала учесть для объективности и на них ссылалась, дабы и виноватый был оправдан и невинный был виден, как есть… Я начинала работать вновь, по новому кругу, вертясь между мужем, детьми, хозяйством, озабоченная поездками к маме, празднествами и застольями, встречами и выпроваживаниями гостей в лице моей мамы и Лены с Виктором, многочисленной Сашиной родни, все делая, может быть, и отчасти, но страшно уставала, мечтая о том, чтобы выспаться, тянула, как могла, на себе все семейные нужды, где Саша не знал, что значит купить хлеб месяцами, тем более, выбросить мусор, и не всегда и не во всем успевала, но мне прощалось, ибо я писала, обнадеживала Сашу, который заботился о том, чтобы у меня была бумага, машинка в рабочем состоянии, копирка, и был удовлетворен тем, что его не очень запрягали, а вернее совсем не трогали, ибо он был человеком настроения и делал только по собственному почину, который с годами ослабевал, казалось, бесповоротно. Для меня же были важны, как и вменены в негласную обязанность три вещи - обед, который я готовила постоянно, включая все магазины, далее – дети и мой роман, как моя отдушина и лучший смысл. Саша… это было уже автоматически, между дел, наигранно и нет, ибо сил на любовь, ласку и прочее решительно не хватало. Уборка квартиры было дело пятнадцати минут (хотя иногда генералила весь день), стирка – всегда дожидалась своего часа. Вообще, очень непросто, невероятно сложно быть человеком одержимым, человеком, который ничего не может с собою поделать, который готов идти на крайнюю нищету, на самые изысканные неудобства ради своей цели. Бог, Сам Бог питал меня устремлениями и поддерживал тем, что закрывал Маркову (так я называла Сашу частенько и почему-то мне это было удобно, нежели ласково называть Сашей) на все глаза, давая, однако, ему любовь ко мне, работу, в своей мере друзей, выпить, многочисленную родню, заботы, связанные с его матерью и сыном, к которым он ездил исправно, ибо любил гостить, любил везде себя проявлять и никогда в этом не имел ограничений с моей стороны. Мы жили вместе, но каждый жил сам по себе, и это обоих устраивало, он был моим окружением, моей средой обитания, где было, если и не очень комфортно, то относительно не одиноко, и он, сам того не зная, работал на меня и мой труд, не принимая в этом особого участия, но своим зримым и незримым присутствием, как и мама, как и Лена, как и школа, как и соседи. Все работало на опыт, на настроение, на тонус… Воодушевленный отзывом, понимая, что из этого что-то можно извлечь, Саша стал еще более лоялен и доброжелателен, и мои засиживания за столом воспринимал нормально, без особых упреков, и даже приветствовал, но снисходительно и предвзято, делая на это в себе какую-то ставку, однако, молча, не мечтая и особо не вникая в суть моего так называемого творения, ибо умственный труд был для него делом не очень привлекательным. Он исходил из факта и не более. Надо было писать, пока я еще была в отпуске по уходу за ребенком. Шел 1990 год. Начав вновь читать свое произведение после перерыва в несколько месяцев, пока роман был на рассмотрении, я вдруг была поражена, я, кажется, зачитывалась им, как если бы он был написан другим человеком. Только иногда мысль как бы спотыкалась о то, что не все было понятно с героиней. Роман требовал пояснений, требовал уточнений, требовал себе еще места, образы под моим корректирующим пером наполнялись снова жизнью, начинали проявляться четче, проверяться в новых обстоятельствах, делать и другой выбор, склоняться и к другим предпочтениям, диалоги вели сами меня, требуя вновь дополнений, доказательств, аргументов. Я переписывала роман не в силах его сокращать, я освобождала в нем энергию для более насыщенной жизни, герои выходили за прежние пределы, учащали свои встречи и поездки, ситуации менялись, подключались новые сюжеты, новые факты. Роман раздувался, мысли буйствовали до такой степени, что и ночью по нескольку раз, пораженная новой идеей, я вскакивала и записывала пришедшее на ум, увлекаясь, не зная себе меры, жадная на все внутренние подсказки, но все обуславливая, взаимосвязывая… и в итоге уже через месяцев восемь у меня было произведение вдвое объемистей, и все было напечатано теперь уже в четырех экземплярах, которые умещались в восьми папках, по двести печатных листов в каждой. Моя задумка состояла в том, чтобы отправить свое детище в несколько издательств других городов. Визитку Владимира Михайловича я просто порвала, ибо и не намеревалась с ним биться над своим произведением, и тем более сокращать его. Однако, ждали меня перемены разительные. Что-то забуйствовало во мне, забуянило, быстротечно стало терять смысл. Передо мной лежал роман, который был уже написан… Бог весть, какая бы ожидала его судьба… Но мне он уже был неинтересен. Я отдала ему все, я насладилась им, я почувствовала перо… Неослабное разочарование стало подкрадываться ко мне, утверждаться, угнетая, боля, щемя… Я еще тогда не знала, что это извечное состояние души, которая занята делами материальными. Никогда божественной изначально душе не найти удовлетворение в материальных играх любого порядка. Однажды она сникнет, ибо это далеко от ее истинной природы. И чем раньше душа она это поймет... Но, имея на себя Свои Планы, Бог не давал долго заигрываться в этом направлении и послал мне почти пустынное состояние. Не понимая, в чем же дело, я отложила рукопись и решила некоторое время к ней не возвращаться, но попытаться писать рассказы. Это был период, который бы я назвала великой предтечей глобальных перемен в моей жизни и сознании, хотя с виду все оставалось по своим местам, все были расставлены Богом так, как было с Божественной точки зрения необходимо и задумано, и каждый играл свою умеренную, но и благоприятную роль всем хорошим и плохим в себе, выстраивая вокруг меня каждый своей судьбою возможность идти именно в те врата, на которые неумолимо указывала судьба, иногда становясь очень крутой и выбивая из меня в последних приготовлениях столько дури, о которой я и не имела в себе представления, однако избавлялась от нее и средствами пьяного мужа, и семейными обязанностями, и трудом немалым в воспитании детей, которые были для меня великими моими ангелами-хранителями, ибо лучшие качества никогда и ни к кому не удавалось проявить, как и испытать большего при этом блаженства. Любовь к детям была великой радостью, незыблемым состоянием, хотя и сама жизнь не давала баловать их так, как хотелось, но украсить их детский быт мне желалось неотступно, и в этом я не знала внутренних пределов и устремлений, но была всегда под рукой любовь, мои руки, моя речь, моя их охрана, мои ноги, следовавшие за ними везде. Туласи (Ольгу), как и Свету в свое время, я не спускала с рук, не доверяла ее мужу, хотя от него не было никаких в этом направлении проявлений неожиданных или угрожающих. Саша в основном буянил и воевал со мной, делая это более стихийно, без умысла, когда Бог на душу положит, но это я ломала силой воли, терпения, характера и речи, и к его неуравновешенности не подпускала чад своих, следя зорко, как орлица, отводя его лаской и наигранною и естественной, и просьбами, и настойчивыми беседами, по сути, как ни верти, но управляя им вследствие необходимости, тем привнося в него незаметно частицу себя и своей сути, пользуясь его странной любовью, которая была налицо, а характер, как бы ни был сложен и порою непригляден в своем невежестве, был, однако, значительно слабее моего отца, преподнесшего мне такую науку выживания, что по сравнению с ним Саша был ангелом, ну, иногда выбивающимся из-под контроля, и не столь демоническим, как был отец в его извечном проявлении. Мама, оставшаяся без отца, достаточно часто приезжала ко мне искупаться в ванной, иногда вместе с Леной, моей родной тетей, старшей меня на шесть лет, о которой я писала и с радостью буду писать, ибо она была мне великим другом, верным и любящим меня всегда, которая ныне больна раком и о которой я еще напишу немало добрых слов, ибо есть о чем. Главная цель приезда была и посещение отца. Кладбище было на Северном микрорайоне, чуть ли ни вплотную подходя к новостройкам, и можно было или дойти пешком или проехать на автобусе специальным маршрутом несколько остановок и далее долго идти кладбищенским полем, отмеряя квартал за кварталом мимо заброшенных и ухоженных, как и заросших, как и затоптанных без креста могил, свежих и давних, странным образом соседствующих рядом, над которыми то и дело кружило воронье и в жаркое время витал угнетающий кисловатый трупный запах. Ухаживание за могилкой отца было великим долгом для мамы, и она тащила меня туда в летнее время неотступно почти каждую неделю, вырывая меня из всех моих дел, и в который раз мы выкорчевывали заросли бурьяна, подрезали розу, красили оградку, усаживались за столик и поминали. Мама в своем долге была аккуратна, требовательна, настойчива, и иногда мне вылазить из дома крайне не хотелось, но упорствовать с мамой – было отнюдь не в моем характере, хотя иногда я все же возражала, но все же собиралась и ехала с ней, оставляя Туласи на Сашу или Светлану, старшую дочь, которая была прекрасной и безотказной няней, будучи старше Туласи на девять лет. Кладбище было на тот период местом для меня трагическим, угнетающим непомерно, непонятным, но и в какой-то мере любопытным. Один и тот же вопрос бесконечно преследовал меня – где все они? Где мой отец? Я склонна была думать о том, что его душа где-то есть, но никак не связывала свои понимания с религией. Религиозной была Лена в степени великой, невероятной, потянулась к религии и моя мама. Она только вышла на пенсию и теперь пошла работать по старой своей специальности в торговлю, куда привлекла и Лену. Они работали на пару в продуктовом киоске на территории рынка, рядом с Храмом, и день через день ходили в церковь, ставя свечи за живых и умерших, тем отводя душу, в том находя утешение и мир в себе. Каждую вела к Богу своя непростая жизнь. Натерпевшись с отцом, намучившись, будучи и битой, и униженной и оскорбленной, мама к пенсионному возрасту стала мягче, несколько более активной, религиозной, надеясь еще на судьбу и ее награды. Лена шла к Богу также долго, шла неотвратимо путями непростыми, через сиротство, болезни, и тоже произвол мужа, ибо Виктор, как ни казался умным, понятливым, добрым до щедрости человеком, но выпивал и гонял жену не только в Кировабаде, но и переехав в Ростов на Дону. Познала Лена и изгнания, и угрозы, и побои, и душил ее, было, когда Виктор выгонял ее из дома, и она босиком, в чем была, как и мама, бежала от него по улице, прямо по снегу, пока кто-либо из сердобольных соседей на Сквозной не укрывал ее у себя. На тот период дети уже поженились и ушли из дома, защиты не было, а пьяный Виктор был жесток, гневен, иногда хватал нож или топор и бегал за ней… Болезни, истязания мужа, бедность, вечные недостатки делали свое дело, однако, Волею Бога. Так Бог вел к себе ту, которая от природы была очень характерной, сильной духом, в свою меру упертой и склонной к властности душу. Мама и Лена были в этом похожи друг на друга. Еще в Кировабаде Лена вследствие потрясений и сильнейших болей, связанных с болезнью, вследствие психических напряжений и душевных неустройств, и, несомненно, по Плану Бога, начинала видеть странные картины, всплывающие перед глазами, видения, образы людей, животных. Пораженная, она делилась с Виктором странными ощущениями накануне перед началом событий, связанных с Карабахом. Она видела в видениях, как убивают и вырезают людей и из Кировабада писала маме письма, недоумевая по поводу перемен в себе. Далее, она стала говорить, что с ней заговорил Иисус, Сам Бог, назвал Себя в ней, дал веру чрезвычайно сильную и неотступную, усадил за Библию, и ослабил все другие интересы материальные, к которым она прежде тяготела. Отсюда началась ее великая религиозность. Она часами могла читать молитвы, кланяться, стоять на коленях, требовать религиозности от других, становилась своей предсказательницей, однако многострадальной, плачущей, видящей, недоумевающей, просящей Бога не говорить с нею, вырывающейся и уже не желающей и дня провести без обращения взгляда к Творцу, любя Его всем сердцем, называя себя несмиренною и недостойною. Лена была и моей предтечей, подготовившей меня к встрече с Отцом Великим, однако своим путем и со своей целью, но и без той паники, которая обычно свойственна людям, начинающим слышать в себе. Она рассказывала, что говорил ей Бог, не зная еще, что этот путь тяжел, что Бог просто так не говорит, но учит через многие испытания. Бог подсказывал ей, наставлял, предупреждал о неприятностях. С Леной начинались истерики, она и принимала и не принимала в себе этот голос, она вырывалась из него и склонялась перед ним, она искала выход из видений, из предсказаний, которые, озвученные в ней, начинали проявляться. Следуя воле голоса в себе, она не могла отклониться и в малом, а потому начинала казаться неадекватной, в результате чего согласилась лечь в психиатрическую больницу. В дом Виктора нежданно пришла вот такая беда, вот такой поворот дела, когда уже никто не мог ее, Лену, убедить, кроме Бога в ней. Но и в психиатрической больнице Бог говорил постоянно и никакие препараты Голос Бога не могли заглушить; на первых порах Он неизменно подсказывал, что надо сказать врачу, как себя повести, что благоприятно, а что нет, давая ей свою фору в столь неожиданном повороте в ее судьбе, подсказывал даже, где здесь какие службы, включая туалет, ванную комнату, вел ее, подсказывал, что ожидает и как лучше следовать. Голос Бога в ней оказался величайшим советчиком, оберегающим, щадящим, учитывающим, приучающим к себе в любых ситуациях, хранящим, воспитывающим, укрепляющим религиозность, творящим ее непосредственно в этом направлении, как и уготавливающим ей Личными усилиями путь, видимо и не в этом рождении, ибо ничего не происходит у Бога зря, и блажен тот, кому Бог представляется не через инопланетян или демонические силы или через души умерших, а так, как есть на самом деле, ибо на самом деле с человеком внутри него мыслью его, или голосом говорит только Бог. Надо знать, что на духовном плане все связаны со Всевышним именно так, через голос Бога в себе через внутреннее постоянное присутствие Бога, неотъемлемое от живого существа во всех формах существования и проявляющее себя только при определенной цели на живое существо в условиях мира материального. Через многие врата проводил Лену Бог, добиваясь смирения, религиозности, терпения, и отбирая те вещи, которыми Лена привлекалась. Лена перестала шить, перестала вязать, перестала общаться в большой степени с другими людьми, увлекаться речами и интересами материальными, проходя свои с Богом ограничения и аскезы, как и гонения и унижения через мужа, дабы смирить, дабы утвердить в этом состоянии, перестала печь пироги и все чаще и чаще приезжала к маме, рассказывая о себе, будучи в общении полностью понятной, доверяясь маме, ища в ней утешение, неделями живя у нее, любя ее, упрощаясь неузнаваемо своей многострадальностью и так принимаемая и мамой, и мной, как горячо любимая тетя, как самый родной и лучший человечек, и часто вместе с мамой приезжала ко мне на Северный, где и ночевали порою и не хотели уезжать, если бы не дела, и вели свои долгие, одухотворенные религиозные разговоры, к которым я была почти непричастна умом, но начинала тяготеть душой. Даже чудеса, происходящие с Леной постоянно, ее видения, о которых она рассказывала с упоением и не проходящим удивлением, не возбуждали мой ум, хотя я и начинала тяготеть к потустороннему, что-то во мне начинало бродить, ища наконец смысл во всем, как и подтверждение бессмертию души. Хотела я или нет, но семена религии тихонько капали в меня, что я и не замечала и все еще стояла на пороге своих собственных событий, находя в маме и Лене горячую поддержку моим неутомимым трудам и поискам. Желание начать писать рассказы и пока отдалиться от романа было принято просто, однако, мама и тут загорелась и стала выкладывать мне интересные сюжеты из своей жизни, которые бы могли послужить сюжетом для рассказов. Мама была человеком на самом деле очень общительным, интересным собеседником, как и многословным, но я бы сказала несколько косноязычным, но и по-детски восхищенным и неутомимым. Однако, суть ее повествований, подмеченных то там, то здесь из жизни, была всегда увлекательна и действительно их можно было позаимствовать. Так был написан первый рассказ «Пемза». Событие наблюдала мама лично, когда была с отцом в Сочи, откуда, по сути, не вылазила из-за его силуэтных дел, служа ему помощницей в летний сезон. Как-то на пляже она стала свидетелем забавного с ее точки зрения диалога, начавшегося на берегу моря, где рядом с мамой загорала или отдыхала семья, остановившая проходящего мимо торговца пемзой. Ну, казалось бы, предложил пемзу, ну, и решай, нужна или нет и бери и с концами… или не бери. Но не тут-то было. Стали мыслить, спорить до хрипоты, до крика и чуть ли ни до драки, нужна ли она, какой в ней толк, можно ли обойтись, кому все же купить, столь ли это ценное и необходимое приобретение, и что на это скажет Марина, если, конечно она узнает, да и стоит ли ей об этом говорить… наконец, мысля, кому бы купить и стоит ли, вспоминая есть ли у Ивана пемза или Марии и не обидится ли Петр, какой она величины у него и не стерлась ли, и как долго может послужить и хорошо было бы, если бы побольше, или покруглее, или же поудобней, нужна ли пемза бабушке и что ей с ней делать, и почему нет пемзы в государственных магазинах или в аптеках, и что и на этом пустяковом деле шкуру дерут… И в итоге ничего не купили… Короче, это было слушать и видеть достаточно забавно, а проявления людей маме показалось глупым в своей сути. Или она привела другое свое наблюдение, когда на пляже и яблоку негде было упасть, все места, все подходы к берегу были забиты. И вот в поисках места уже преклонная и видимо очень культурная дама приостановилась рядом с мамой, призадумалась, устремив взгляд на постилку, на которой никого не было, но лежали вещи. Видимо, хозяева отлучились к воде. Женщина подошла, пристально просматривая варианты. Узкая полоска песка рядом была слабым утешением, да и служила хоть каким, но проходом, да и занимать ее было невозможно. Вот если бы еще чуть-чуть местечка. Она подошла к упомянутой подстилке и эдак, как бы невзначай, отбросила уголок ее ногой, примеряясь, поместится ли сама, если позычит сие пространство. Ей показалось, что многова-то, заметно, как бы ни навлечь на себя гнев хозяев. Она подошла с другой стороны, вновь применилась, и так прошлась по не одному кругу, решая для себя столь злополучную задачу. Наконец, уже было решившись все же уместить свой тоненький коврик, как-то примостить между двумя хозяевами, пока боролась с последним сомнением и своей совестью, уже откинув порядком уголок чужой подстилки, в этот момент некто, не раздумывая, вырисовавшийся неожиданно чуть ли ни из воздуха, радостно крикнул кому-то за спиной, что местечко есть, найдено, бросил на облюбованное сомневающейся и воспитанной особой место без вопросов свои вещи, растянул свое тонкое полотенце и так увел из под носа то, над чем так долго мучилась интеллектуальная душа, повергнув ее в великое страдание… Рассказы, сюжет которых вот так неожиданно был подан мамой, были написаны мною… Вообще было написано рассказов пять или шесть. Они получились интересными, мама смеялась до слез, Лена одобряла, Саша снисходительно улыбался, не знаю что предвкушая. Так мои родственники благословили меня своим пониманием, Лена, как всегда, назвала меня умной, но заметила, что и роман, который она брала у меня читать, заставлял ее плакать и долго спрашивала: «…ну, откуда ты все это знаешь?». Вдохновленная похвалами, я стала подумывать о том, чтобы отнести свои рассказы в союз писателей, хотя все же они не привносили в меня ни мира, ни удовлетворения, ни понимания, что я встала на путь, к которому долго вела судьба и который в себе предчувствовала, который был во мне стержнем неумолимым… В этот период меня стали посещать сны странные, глубокие, религиозные, начиналась целая полоса в моей жизни религиозных предвестников, я начинала входить в религию как бы ни своей волей, но мыслью, которая неотъемлемо направляла меня, используя все. Я начинала подавать милостыню, начинала приостанавливаться у церкви, устремляя туда взгляд в тихом недоумении, я начинала вновь и вновь вспоминать сны… В одном из снов я видела себя, идущей по деревенской улице и в удивлении замечала, что на каждом доме – икона. Подхожу к своему дому – а иконы нет. И голос четкий во мне спрашивает, а где же твоя икона? Или, вижу себя в толпе, как бы с высоты. Ни на ком – только на мне платок. И вдруг какая-то сила поднимает, вырывает меня из всех и устремляет вверх, в небо. И странно. Я ощущаю под ногами твердь, я не падаю, я созерцаю великолепие небесного дворца и хожу по нему и со всех зеркал взираю на себя, видя лицо свое в молодости, с белокурыми длинными волосами, и узнаю и не узнаю себя и слышу голос: ИДИ… Далее видится мне ночь. Я стою у берега моря. Похоже на причал. Не сразу, но различаю очертания корабля столь огромного и столь завораживающего с единственным и очень большим ярко светящимся иллюминатором… И вот уже далее в этом сне я иду и всем говорю: Бог есть. И первой мне встречается мусульманка, мы обнимаемся, и я говорю: Бог есть, - а она мне отвечает: воистину. И нет у нас различий в вере и сердца обоих наполнены радостью. В следующем сне я вижу, как я с мамой в открытом море на крохотной лодочке. Вода – и не шелохнется, штиль, небо великолепно, все покрыто, на фоне ослепительной голубизны, стройными, ровными, как дороги, перьевыми рядами выстроенными облаками. Вдруг начинает идти дождь, и с неба падает виноград прямо нам в руки. Я вижу отдаленное облако. И вдруг из него плывет ко мне по небу образ Иисуса, держа в руках перед собой шлем. Он подплывает ко мне по воздуху и обнимает меня так, что сердце заколотилось и во сне, объятиями супружескими и вместе с шлемом исчезает в воде, оставляя нас в великом с мамой недоумении... Однажды, находясь в раздумье о снах своих, я мысленно попросила Бога дать мне разъяснения в следующем сне. И вот уже, не успев сомкнуть глаза, я видела, слушала, как некто тихонько постучал в дверь мою. Открываю и вижу - человек в длинных белых одеждах, молча входит. И я знаю, что это святой. Он проходит в комнату и открывает чудный ларец и показывает мне вещи чудесные, неземные, сказочно красивые и предлагает взять в дар вещь любую. Я отказываюсь, ибо насладившись взглядом, не нашла отклик в душе. Тогда он говорит мне: «Выбирай дальше». И я вижу – образы людей разных, в разном сане, а впереди всех - образ Бога. Я подхожу и именно его беру в обе руки и несу, как великое таинство, как великое богатство, несу за пределы моей квартиры, не оглядываясь, не смотря под ноги, прохожу долгий путь. И слышу голос: «Обернись назад». Я поворачиваюсь и изумляюсь. Я шла, странным, чудесным образом минуя открытые люки, пройдя по узким тропинкам мимо обрывов, миновала топь болот, не глядя под ноги, но нигде с Богом не оступилась, нигде не упала, нигде не пострадала… Рассказывая маме о снах своих, я была поражена. «Веришь ли, Наташа, - говорила она мне, - и со мной происходит небывалое, непонятное. Очень часто ночью, не во сне, не по моему желанию я смотрю и вижу, как великолепные картины первозданной природы окружают меня, я вижу птиц, леса, озера, я буквально испытываю благоухания, кроны деревьев как бы спускаются к моему лицу и шелестят листвой, все красоты дивной, неземной, вижу этим своим зрением в ночи, с открытыми глазами и наслаждаюсь и думаю себе: «И что же это такое?». А это так Бог дает. А недавно я проснулась пораженная. Я открыла глаза – дневной, неземной силы свет озарил комнату. Я испугалась, мне показалось, что пожар. Свет был столь силен и ярок, что я различала и предметы, и могла идти, не задев ничего…». Слушая ее, Лена начинала рассказывать о ведениях своих, часто устрашающих, предсказывающих. Что это? Воистину, так Бог начинал говорить с каждым из нас, подводя к религии чудесами, Своей Милостью, каждому давая свою радость, свои пояснения и объединяя нас всех постепенно в религиозном направлении. Уже с Богом была Лена, уже с Богом была мама, отец перед смертью признал Бога, назвав себя рабом Божьим. Дело оставалось за мной. Далекая от религиозной струи, я начинала притягиваться ею незаметно, видя, однако, здесь умиротворение и не зная, как здесь надо идти и как соединить со своей ищущей сутью. Ибо здесь моя суть замирала и буйствующие во мне поиски стихали… Будучи в этой струе поиска, я однажды была озарена сюжетом для своего очередного рассказа, который пришел изнутри, за который я браться как бы и не смела, ибо он был из области мне неведомой, где мысль никогда не бывала, где и успеха для себя не ожидала. А сюжет был таков. Человек умирает, и душа его устремляется вверх, к Богу. Прожив жизнь в смятениях, поисках, хлопотах, в вечных проблемах, увлекающих ни туда, человек накопил в себе множество вопросов к Богу и вот теперь получил возможность задать их непосредственно Богу. Лично у меня вопросов к Богу как бы и не было, ибо, проживая свою жизнь, терпя в ней разного рода страдания, я, однако, еще не стала на ступень обращенного к Богу взгляда. Но прекрасно ориентировалась материальными средствами в том, что интересует человека, в чем он ищет смысл и где не находит ответ. Я устами своего умершего героя намеревалась с его позиции, со ступени его понимания и опыта задавать Богу вопросы, отнюдь не имея представления о том, что же из этого получится. Вопросы были как бы подсказаны изнутри, легко шли из меня, типа: Кто есть Бог? В чем смысл жизни? Что есть добро и зло… Задав каждый раз вопрос я по-своему обыкновению углублялась в себя, ожидая ответы, которые неизменно принимала за себя, за свой ум, за свой опыт… И здесь стало происходить то, чем я была поражена. Изнутри пошли ответы, природу который я не знала, они отвечали на все мои вопросы, поражая мое сознание силою, убедительностью, тем, что я могла бы и отвергнуть, но подключая разум, неизменно соглашалась. Кто есть Бог – соединение всех противоположностей, все исходит от Бога, и добро, и зло. Зло есть - Божественное наказание, имеющее справедливую основу… Здесь я застопорилась. Пусть и неверующая, но Зло и от Бога? как? откуда? Стали идти объяснения, ибо без Воли Бога и травинка… Читать надо Библию. Есть ли сатана? Нет, нет и нет. Есть только Бог и Воля Бога, и План Бога, и Справедливость Бога. Для неразумных, для детского возраста Бог разделил Себя, ибо знать истину не всем время. Какими качествами обладает Бог? Кто Он? – Бог Личность Абсолютная, Нерожденная, Извечная… Отрывки Вед были ответами, ответами полными, входящими в сердце. Я паниковала от необычной ситуации. Не я, но кто-то во мне строго и однозначно задавал вопросы и отвечал на них. Рассказ был написан и показался мне обладающим такой силой, что я сникла в своей беспомощности так понимать, так мыслить, так доносить, ибо это было не мое, не от меня… Все, что я писала до сих пор, мне показалось ерундой, не стоящей внимания. Когда я прочитала этот рассказ маме, она уже не смеялась. «Ты будешь великим человеком…», - сказала она, повергнув меня снова в какую-то боль. Лена, слушая рассказ, восхищенно повторяла, что Бог ей говорил то же, такими же словами, она узнает. В порыве, она бросилась молиться, вновь и вновь падая на колени, плача, входя в состояние неведомого мне экстаза. Оставшись одна я было подумала, что теперь можно нести мои рассказы в союз писателей… А там будет видно. Хотя испытывала какое-то невысказанное смятение, ибо совместить писательское дело и такую серьезную вещь, связанную с религией… – было невероятно. Союз писателей, эта важная организация вдруг померкла во всей своей значимости. В добавление к этому мысль, не своя мысль, сторонняя во мне вдруг спросила: И неужели ты хочешь на Боге зарабатывать деньги и славу? «Нет! Никогда!» – вырывалась теперь уже собственная мысль из меня. Я больше не могла быть без Бога. В одночасье все было решено. Мне нужна была Библия, мне нужен был молитвослов, мне необходимо было говорить с Богом. Все сомнения… да и были ли они…. Ушли. Я рванула туда, где мне было хорошо, где стало легче, где все было оправданно… но это еще не был ответ на мой стержень. Это был поворот. Но куда – Бог весть. Я не знала. Но этот поворот состоялся, разграничив прошлое и будущее, пока еще чуть заметными штрихами, но уже отчетливо проступающими. Все, что я писала годами, показалось мелким, невзрачным, бессмысленным. Решимость не созрела, она облегченно вздохнула, ибо я ее приняла всем сердцем, сразу, легко, без колебаний. Оставшись наедине со своими рукописями, плодами долгих трудов, я легко стала уничтожать их, без сожалений, без оглядки, с наслаждением. Я рвала не только эти иллюзии, но и труды отца по градостроительству, которые он завещал мне довести до ума, все изничтожалось с великим удовлетворением, как будто я освобождалась от великих материальных цепей. Однако, один экземпляр переработанного романа хранился у Лены, ибо она его читала. Эту рукопись я подарила, не знаю почему, своей коллеге, работающей в соседнем кабинете, преподавателю математики Анжелике Александровне, молодой девушке, которая часто рассказывала мне о неурядицах в ее жизни и спрашивала и задавала вопросы, как лучше поступить, ибо муж армянин часто ее терроризировал, отчего она переживала, вся изводилась, будучи у него второй женой и искала свой смысл жизни. Я подарила ей рукопись просто так, сказав: «Хочешь, - храни, а хочешь – уничтожь. Но здесь много ты найдешь и моих советов, ибо и моя героиня плакала на ту же тему и делала по жизни выбор со мной, склоняясь к моему выбору, нравственности, ценностям. Дальнейшая судьба рукописи, отданной ей, мне была неизвестна, ибо в 102 школе мне предстояло работать недолго. Но об этом потом. Пока же я вновь определялась по жизни, руля теперь снова в сторону школы, ибо подошло время и работать, определяла младшую дочь дочь в детский садик и оказалась лицом к лицу с тем, что было уже уготовано мне Всевышним. Я стала идти к Богу. Все написанное мной угодило без сожаления в мусоропровод, вызвав большое огорчение у Саши, однако, он об этом говорил недолго, ибо жизнь продолжалась, я не стремилась ему давать никаких объяснений, и он притих в этом вопросе, ибо Бог не дал ему здесь судить, особо советовать или направлять. По сути, Бог работал со мною индивидуально и в эти дебри никого не подпускал, каждого озадачивая свой собственной жизнью, своими проблемами, которых хватало и у Саши, и у мамы, ищущей себе вторую половину и нарывающуюся на мужчин или зависимых, или меркантильных, да и сама имела ум достаточно плутоватый, не смотря на кажущуюся простоту и сердечность, как и хлебосольность, и выбирала себе очередного мужа, взирая на его деньги, дачи, машины, о чем и частенько мне рапортовала до очередного разочарования и поиска. В свои годы молодой пенсионерки она выглядела достаточно хорошо и не теряла веру в доброго человека, который бы не зарился на ее, ибо оно предназначалось по ее словам неизменно мне, но и имел свое, что как бы и подстраховывало и увеличивало ее совокупный капитал в любом виде. Спорить с мамой было бесполезно. Она крутилась здесь, как белка в колесе и, к слову сказать, не зря, посвящая меня во все свои успехи, планы и ожидания. Лена крутилась в своем постоянно. Это были взрослые сыновья с их семьями, это был совместный труд с мамой в продуктовом киоске, это был Виктор с его выходками, это был и религиозный путь, путь веры, преклонения, молитв; у Саши – была своя круговерть – операция на почки, реабилитация, поездки к матери в Каялы, поездки к сыну, празднества со своей многочисленной родней, выпивка, отдых, привязки ко мне, от которых я отбивалась, как могла. Дети были им любимы, но тратить на них деньги, кроме тех, что давал на питание и одежду, никак; он и не мог заниматься воспитанием, ибо был вспыльчив, здесь косячил, и потому я его не особо подпускала, что ему и не вредило, как и им. В этой среде близких и своим озадаченных людей, не живущих моей жизнью так, как теперь я живу жизнью своих взрослых дочерей, мне удавалось творить себя, подчиняясь Плану Бога в себе и подлаживая других к себе легко, ибо все достаточно разумно объяснялось или не объяснялось, но шло так, как должно было идти. Несомненно, порвав все свои труды, я оказалась в состоянии пустыни, вверяя себя только судьбе и не желая больше ударять палец о палец, однако, судьба уже, не спросясь, меня вела только к Богу путем естественного желания. В один из дней, после долгих блужданий по судьбе, разбитая в своих поисках, я пала на колени и рыдала перед маленькой иконкой, которую подарила мне Лена. Я билась в отчаянье, я просила себе путь определенный, я просила мира в себе, я каялась во всех своих прегрешениях, во всем, что видела греховным, к чему подвела судьба и что я брала, не в силах уклониться или не имея на то ни духовных знаний, ни опыта, ни благословений. И что-то стало действительно во мне пробуждаться такое, что повело, сделало мысль определенней. Да, я купила молитвослов, да, я приобрела иконы Иисуса Христа и Матушки Богородицы, я стала крестить лоб и одевать платок, входя в храм. Но мне этого было мало. Я желала приобрести Библию. Но денег на нее у меня не было. Пока я сидела с ребенком, я вся пообносилась, мне и на работу после отпуска по уходу за ребенком идти было не в чем. А Библия стоила рублей 80-100. Где их взять? Всевышний и здесь однажды легко подал мне мысль, которая показалась спасением, ибо страсть читать Библию во мне нарастала, и ум искал все возможные варианты, чтобы достать деньги. Обращаться к Саше – да ни за что. Да и даст ли. Но то, что подсказал Бог – было реально. Надо было просто снять две золотые коронки с зубов и продать. Так я и сделала. В итоге, я приобрела в Храме в великом внутреннем торжестве и удовлетворении новенькую, в черном переплете и золоченными буквами Библию за восемьдесят рублей и счастье испытывала такое, какое не испытывала никогда, даже когда закончила свой роман. Бедным моим зубам суждено было неумолимо посыпаться, но много бы раз поступила именно так, ибо радость, которую дал Бог не соизмерить ни с какой такого рода потерей. Постепенно мой быт стал перестраиваться на религиозные рельсы. Я начинала читать Библию, молиться, дав себе обет поклоняться на коленях, делая три раза в день по сорок поклонов, что исполняла постоянно, как и постоянно творила молитвы по часу, которые буквально сами входили в память, я знала их наизусть, отмечая в себе, что они несут облегчение… Но и здесь я долго не могла пребывать. Я начинала снова маяться. Я никак не могла полюбить Иисуса. Я никак не могла принять молитвы просящие, я хотела творить молитвы восхваляющие Бога. Я перелопатила молитвослов. Все молитвы просят, просят в пути, просят защиты, просят успехов, просят здоровья, за себя, за других… И я молила за других, у меня был немалый список и живых и умерших, ради кого просила.. Это было долго, но этого было душе и мало… Кто такой Иисус? – Сын Божий. Но почему люди не поклоняются самому Богу-Отцу? Тому, Кто выше? Я не могла это понять. Я хотела поклоняться только Богу Отцу. Я металась вновь, вновь искала Бога Высочайшего, от кого пришел Иисус, от Кого все исходит изначально. Кто объединил бы в себе и Иисуса и Аллаха. Разве людям не понятно, что Он – выше, что ему все почести, что его надо восхвалять… Понятия не имела, откуда во мне были эти мысли. Но они настойчиво приходили, унося мир, радостность, удовлетворение, требуя поиска, требуя не останавливаться. Когда я во дворе Храма спросила святого старца, собирающего пожертвования и благословляющего подходящих, почему все поклоняются Сыну, а не его Отцу, он гневно на меня посмотрел, выкрикнув: «Сгинь, нечистый!», - в исступлении замахав руками, как если бы я совершила или сказала что-то непристойное. Он не признавал, и в мыслях не допускал Бога-Отца, боясь предать Сына Бога и навлечь на себя великий грех. Придя к христианству, стремясь выполнять необходимые нормы этой религии, ее предписания, я не могла в ней оставаться, ибо изнутри шел протест, шла подсказка идти иначе, искать Бога Отца. Где его найти? О конфессиях я не имела представления. Бог вообще долго держал меня в неведении, дабы мой ум не попал под ненужное влияние и принял то, что было уготовано, с радостью, как единственно возможный мой путь. Ничьи религиозные мышления и суждения не оказывали на меня до поры никакого влияния. Только философия отца моего была для меня дверь за пределы материальных суждений, в сфере ограничений, аскез и посильного, как и необходимого познания мира. Для меня вся религия была в Храме на Московской. «Но, - думала я, - все, поклоняясь Богу Сыну, на самом деле поклоняются Богу Отцу. «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да приидет царствие твое…». Ведь, здесь, в христианской молитве, обращаются к Богу-Отцу… Почему же называют Сыном Божьм, не оговаривая? Значит, имеют ввиду только Бога Отца... Или не вникают в суть молитвы, не задаются вопросом – к Кому? Чье царствие должно прийти? Бога Отца… Того, Кто сильнее, от Кого Сын… Где Он, Бог Отец? Когда Его царствие придет…». Мысли не отпускали, преследовали и днем и ночью. Библию надо было изучать, а я хотела уже начать поклоняться, уже четко видеть, как и кому… Я не находила себе места. Не было того, кто бы ответил мне на мои вопросы. Я бросалась к разным источником, читая Блаватскую, читая оккультную литературу, задумываясь о мистике, гипнозе, колдовстве, закупая книги постоянно, ища Бога везде, через все, что было доступно, штудируя Агни-йогу, и раздаривая, и выбрасывая книги прочь, как только приходила изнутри такая мысль, но достаточно четкая. Так мной правил Бог, сея во мне хаос поиска, неудовлетворенность, вызывая состояние подавленное, больное, неопределенное. Я искала Бога Отца, я заглядывала, как прохожий, во все лица, пытаясь считывать, но все пусто… Я пытала Лену о ее вере. Но она была убежденная христианка, как и мама, а Саша вообще был далеко от этих врат. Надо понимать, что так вел меня Бог Отец, так давал поиски Себя, так давал и сомнения и неудовлетворенность. Никогда подобные чувства и желания никто не может синтезировать из себя своим человеческим путем и возможностями. К каждой религии Бог подводит только тех, кто эту религию может принять согласно Плану Бога на человека и в соответствии с его качеством и ступенью развития. Невозможно любого в поисках его обвинить, невозможно и себя поставить в пример, невозможно отойти или проигнорировать те сомнения, которые посеял Бог, как и желания. Это невероятно. Путь к Богу никогда не бывает легкий, никогда на поверхности. Каждому ищущему Бог задает свои вопросы и заставляет искать, иногда определив на поиски существенную часть жизни человека, это поставив во главу угла, как бы тот ни ставил свои мысли и цели и не приближался к ним. Я не должна была принадлежать ни к одной конфессии, я должна была выйти на самого Бога Отца и делалось это поэтапно в тех условиях, которые этому могли способствовать. Поставив передо мною вопросы, Бог уготовил мне и ответы. Поздней осенью 1990 года, в один из дней, достаточно холодных, будучи в состоянии долгого внутреннего томления и поисков, не зная других путей, я получила однозначное и уверенное желание изнутри и, преисполненная надежды, поехала в центр города, по сути, в своих неприкаянных поисках Бога Отца, однако, абсолютно зная, что найду. Я искала книги, которые дали бы мне истину о Боге-Отце, дали бы знания о Боге-Отце, дали мне руководство к религиозной практике. Я еще не знала, что есть, существует на Земле духовная практика, но непременно чувствовала, что это есть труд, поклонения, молитвы, служение, нечто практическое, постоянное, жертвенное, непрерывное, прославляющее, воздающее, требующее, ведущее, дающее смысл и цель, соответствующее внутреннему духу, не противоречащее убеждениям и дополняющее их. Это никак не созерцание просто, это постоянный труд во имя Бога. Это что-то конкретное предчувствовалось постоянно, как и желалось, как и понималось и принималось в своей неотвратимости. Это что-то, что должно быть оформлено, написано, авторитетно, действенно, высоко-духовно. Город на тот период был переполнен книгами самых разных уровней. Походы за книгами было моим наслаждением, моей радостью, утешением, но и часто разочарованием. Ни одна вещь, одежда, еда не могли бы мне заменить радость от поиска книги духовной или имеющей к духовности отношение, я покупала житие святых старцев, я покупала и философские труды известных и неизвестных мне авторов, я читала и Библию, однако все чаще и чаще понимая, что мнения везде противоречивы, что все и не объять, что хочется что-то уникальное, единственное, все в себя включающее и на все вопросы отвечающее, что бы своим авторитетом расставило бы все точки над I, что было бы для меня законом движения вперед, перекрывающим все другие голоса и мнения, ибо разноплановость мнений разных авторов угнетала, рассеивала, ввергала в многие сомнения, были бесчисленны и противоречивы. Вот и теперь, движимая Богом изнутри я с чувством величайшего наслаждения приближалась ко всем книжным лавкам и пытливым глазом мерила книги, пытаясь найти ту единственную. Утомленная, исходившая многие километры, что было для меня нормой, я спустилась в переход и... За очень скромным столиком стоял парень, очень бледный, замерзший, одетый слабо и предлагал книги… Я обомлела. Я смотрела на обложки и уже знала, что это и есть Бог Отец. Великолепное изображение Бога потрясло меня. Увидев мою заинтересованность, он стал тотчас проповедовать, не зная, что я его уже не слушаю, что я это все знаю, оно мне близко, оно мне нужно, это я ждала, к этому приближалась всю свою жизнь, это оно, меня уговаривать не надо... Бхагавад-Гита, неизвестно как оказавшись в моих руках его стараниями, вдруг понялась, осозналась, как сама святость. Нежнейшее, непередаваемое чувство полилось во мне, заструилось, наслаждая реально благостью непередаваемой. Я спросила, Бог ли это, хотя и знала ответ. Отец ли это Изначальный, от Которого все исходит и Сын его? Меня поразило то, как он преподнес мне эти книги, какие аскезы в нестерпимом холоде он ради Бога переносил, я назвала его мыслью своим величайшим другом, своим величайшим учителем, своим посланным Богом талисманом. Где он теперь? Будь он благословенен, ибо он был первый, кто дал мне в руки это сокровище. Почти с дрожью в голосе, словно боясь потерять его из виду или навсегда, я спросила, сколько стоят все эти книги о Боге. Никогда не умела наслаждаться духовным отчасти. Мне надо было во всей полноте. Он назвал сумму, где-то в полном комплекте все стоило около двухсот рублей. Всевышний знал этот день и побеспокоился о том, чтобы такие деньги у меня были. Он дал маме желание хранить у меня часть ее денег, ибо, имея недоверие к своему мужчине, который у нее проживал, она деньги хранила у меня. Вопрос с отдачей был не вопрос. Я уже работала и за несколько месяцев могла вывернуться и положить деньги на место. Так и произошло. А теперь. Я уже быстрым ходом ехала домой, брала деньги и возвращалась. О, благословенен Бог! У меня появилась Бхагавад-Гита как она есть, Шримад бхагаватам , четыре песни, Источник вечного наслаждения, Нектар наставлений и ряд других книг, внесших в меня торжество невероятное. Я была подобна усталому путнику, изможденному зноем в пустыне, вдруг наткнувшемуся на источник с дивной влагой. Не откладывая, я тотчас устремилась пить этот нектар, сознавая, что лучше его нет. Я целовала книги, я целовала библию, я прижимала к сердцу эти Великие Писания и растворялась в них, ничего не желая себе, кроме этого наслаждения, смотря на все остальное, как преодолимое, попутнее, но более земное. А это… Я обшаривала глазами все книги. Боже, в конце Бхагавад-Гиты я нашла то, что было моим вожделением изначально. Я нашла религиозные принципы вайшнава, я тотчас завибрировала джапу, тотчас отказалась от мяса и рыбы, яиц, кофе, собственным почином от масла и сладкого, хотя в магазинах на тот период уже было шаром покати, тотчас приняла все, одним мгновением внесла в мою жизнь святые перемены и аскезы и приступила к чтению. Это был не столь простой труд. Следуя наставлениям преданного, у которого приобрела книги, я начала с Бхагавад-Гиты, не столько понимая умом и запоминая, сколько наслаждаясь сиюминутной постигаемой мудростью Вед, не находя ни в чем в себе противоречия. Бог Кришна, оказывается, есть Высший Отец всем живым существам, Высочайшая и Абсолютная Истина, Причина всех причин, Нерожденный, Источник всего, Конечная Высшая Обитель… Какие слова… Восхвалять Бога – несравненный нектар, знания о Боге – несравненный нектар. Речь Бога с Арджуной – упоительна, даже на неизвестном мне тогда санскрите великолепна. Это действительно песнь, это действительно нектар, это действительно высшая награда. И, оказывается, и Иисус, и Аллах, и Будда и Иегова – все Он, все Его имена, которых не счесть. Читая Бхагавад-Гиту, я выходила за грани Земные, за пределы мне известных отношений. Все Святые Писания - от Него, все религиозные конфессии - от Него, все знания материальные и духовные – от Него. Он – везде, Он никогда не покидает материальный мир, Он – в каждом и все – в Нем. Его не следует искать в небе, в теле старика… Он извечно в теле великолепного юноши… Он – Сама Милость, Любовь, Нравственность… Он ко всем равен и беспристрастен… не счесть великолепных качеств Бога. Читать – подобно нектару, который пьешь и не напьешься… Ни одно Святое Писание не открывает Бога так, как Бхагавад-Гита и не привносит столько знаний. Но более всего, что поразило меня, что обрадовало, так это знание о душе, о том, что она никогда не умирает, что она вращается в круговороте рождений и смертей, пока не достигнет Всевышнего. Я теряла страх, я теперь понимала, Кто Управлял мной и по Воле Кого судьба была со мной неотступна, Кто давал мне желание и мысли, сомнения и уверенность. Так хотел Бог. Бог – Личность, но не некоторое поле информации, автоматическое и бездушное. Бог обладает качествами… Поклоняясь Богу Кришне, я автоматически поклоняюсь и Аллаху, и Иисусу, и Будде. Но наоборот – нет, не выходит. Бог Кришна включает в себя все, остальные – лишь те имена, которые олицетворяют собой ступени религии в соответствии с теми качествами, которые достиг человек и которые одни открывают двери к религии своего уровня. Но, поклоняясь Богу Кришне, не следует никого другого подразумевать, не следует ловчить и всем именам Бога угождать, следует иметь ввиду только Бога Кришну и выполнять то, что предписано Им Лично в Святых Писаниях, известных, как Веды, Высшее Слово Бога. Саше Бог не дал мне здесь советовать или как-то вникать или как-то влиять, но умиротворение и принятие меня той, какой делал Бог, давая в этом плане и свои страдания. Не зря Бог избрал его мне в спутники, ибо его качества в этом плане подходили, как бы то ни было, и все же способствовали выполнению Плана Бога на меня, ибо идти одной без мужа – никак. Он должен был быть рядом, дабы и я не была ущербной ни в своих глазах, ни в глазах людей на тот период, когда это было крайне необходимо, и чтобы одиночество не навредило образу моего мышления, которое должно было быть правильным и приемлемым в свою меру другими людьми, кому будущие Писания и предназначались. Однако, было и так, когда его, Сашу, надо было отдалить на время. В этом и подходил он мне, не беря на себя лишние функции, не препятствуя, но иногда бунтуя по своим причинам, которые были разрешимы и имели в себе более бытовую основу и никогда нравственную или идеологическую. На первых порах мама с Леной были шокированы, утверждая, что я крещенная и не должна терять свою веру. Однако, любовь ко мне и речь моя постепенно, но верно вводящая их в суть, делали свое дело так, что пришло время и мама вибрировала джапу не хуже меня, идя с нею на все предприятия в своей жизни и убеждаясь в помощи Бога Кришны всегда, этим и расположившаяся сердцем ко Всевышнему, имя которому Бог Кришна. Но это уже значительно позже. Пока они не препятствовали, но и не приветствовали, строго стая на своем. И все же, это было еще самое начало нового пути, где невозможно идти одному, и я все чаще и чаще подумывала о том, чтобы посетить преданных, адрес которых мне был дан, когда я покупала книги. Речь идет о женском ашраме, где жили только матаджи. Хотя можно было посещать и искон в Батайске, но это было далеко и пока мной не планировалось. Однако, все равно на все вопросы свои я не получила ответ и подумывала о молитвослове. Ведь, должен же был такой быть, непременно. И чтобы молитвы восхваляли Бога… Что ж, и этот день Бог нашел для меня. И на этот раз Бог в виде хорошо считываемой мысли и желания засобирал меня из дома в поисках молитвослова, но направил меня ни в центр города, а на рынок, где последнее время на пустых прилавках часто торговали рядом с овощами и всяким барахлом, посудой, книгами, всякой ветошью, где можно было прикупить и редкостные издания книг, и вещи приличные. Бог мыслью, как и внутренним зрением буквально показал то место, к которому я устремилась. День клонился к вечеру, а бабушка все никак не уходила, поджидая покупателей на свой пестрый товар, где чего только не было. И среди книг я увидела ту, которая и была сборником вайшнавских молитв на санскрите с приведенной здесь же транслитерацией и переводом. Я была поражена точности предсказания во мне и тому, что молитвы действительно восхваляли Бога Кришну, Его воплощения, Его преданных, Его качества, молитвы, воспевающие туласи, мать Яшоду, Вйасадеву… Поторговавшись с бабушкой я остановилась на пятидесяти рублях и стала тотчас обладательницей заветной и очень редкой на те времена книги в твердом переплете, обтянутом черной материей, без надписи, о которой позже я узнала, что она пользуется большим спросом у вайшнавов, и все молитвы читаются, вернее поются именно отсюда. Оставалось примкнуть к преданным. И этому тоже был отведен Богом свой час. Был канун 1991 года, года, когда Бог заговорил со мной, но не так, как в 1993 году, что было описано в начале повествования доподлинно. Об этом – в следующий раз.