Глава двадцать пятая.

«Век живи — век учись! И ты, наконец, достигнешь того, что, подобно мудрецу, будешь иметь право сказать, что ничего не знаешь».

Козьма Прутков.

Из дневника Ивана…

Чрейда — совокупность вселенских центров-сил, составляющих гигантский квантовый компьютер, где каждый атом, каждая элементарная частица содержат биты информации. При сталкивании, хотя бы двух малейших частиц – биты меняют своё значение. Всё-всё, что только может быть вычислено, всё, что, хотя бы нафантазирует наш разум — существует во Вселенной под наблюдением Чрейды.

Природа — хранительница всего живого на планете Земля. Природа — кормилица всего живого. Она и человек приносятся в жертву Чрейдой, словно вселенская необходимость естественного хода развития от самого начала и до конца. Дойдя до человека, выделив его в процессе эволюции из лона природы, Чрейда начинает проводить испытания, постоянно внося разность в развитии людей, дабы выделить наиболее правильное направление в развитии сознания, избегая тупиков, вновь и вновь выходя на прямую к оцифровке в космическое пространство. Человек сквозь перекрёстки жизненных дорог подвергается нападкам во всём видеть деловой смысл, где сиюминутная полезность удовлетворяет потребность органов чувств. Он идёт путём проб и ошибок… Прежде всего потворствует прихотям, взращивает себялюбие, облекая всяческое гнильё в чарующий облик. Всё это происходит до того момента, пока человек не начинает понимать, причём сам, без подсказки со стороны, что он, живущий только для себя – есть даже не нуль, а отрицательная величина в человечестве; что он прозябает в темноте невежества и её без духовности; что он, наконец, сам и по своей вине существует в постоянном страдании.

…………………………………………………………………………

Вернувшись на грешную землю, а именно – в каталажку полицейского участка славного города Казани конца девятнадцатого века, Эйда чувствовала себя прекрасно и была готова на свершения новых подвигов ради той неписанной человеческой любви, которую имела, которую испытывала во всех её проявлениях, и ради которой, собственно, и жила. Что, казалось бы, потребно плазменной сущности, способной обратится во что угодно и испытать удивительные превращения, купаясь с невероятным наслаждением в области любых, даже непредвиденных чувств? Но, обладая сверхдушевной чувствительностью, до которой простому человеку ещё очень далеко, Эйде невероятно хотелось передать их своему избраннику из земной жизни. Она им жила и следила во всех параллелях мирового устройства. Он направляла его, страстно избегая тупиков, одновременно, выравнивая и сглаживая все перипетии судьбы. Она… Она была его ангелом.

А Иван… А, что Иван? Иван чувствовал особые проявления, стучавшие молотком по мозговым извилинам! Иван знал, что он любит и что любят его. Но, как и зачем? Для него было непонятно. Почему, именно он, оказался в избранных? Словно некое волшебство окутывало голову и вело, вело в том направлении куда, казалось бы, и требовалось идти. Но непонятно, не известно, с интуитивным освещением дороги, с загадочными чувствами, без которых уже та жизнь, которой он жил до этого, совсем не представлялась настоящей полноценной жизнью. Требовалось продолжительное осмысление при скоротечной торопливости, что, наверняка, невозможно без какой-либо посторонней помощи. Иван сидел на нарах и смотрел очумелыми глазами на храпящего Прошку. То, что он испытал прошедшей ночью, никак не укладывалось в голове.

— Как такое может быть? Как такое может быть? — Стучало по вискам долго, надсадно, гулко!

Даже Прохор проснулся от невероятного стука…

— Похоже, что совсем недавно было выпущено столько энергии в космическое пространство, что удивлению самих звёзд нетути совершенного предела, — сказал он, ухмыляясь, постукивая пальцем по пальцу. — Токмо, пора уже брать быка, как грится, за вымя!

Словно сквозь пелену тумана Иван дослушал последние слова эти и… Провалился неизвестно куда, неизбежно с временной потерей собственного сознания.

Дорога от Казани до Симбирска идёт вёрст с двести. Как говаривали, мол, двести вёрст не крюк и всё просёлком. Дорога тряская, и далеко отличалась от того, чем плыть по Волге-матушке на колёсном пароходе. Лошади были сморены дальним переходом, оттого мучительно смотрели себе под копыта. Волокли они за собой раскуроченную временем скрипучую коляску, собственно в которой, и оказался наш герой, очнувшись от очередного камня-булыгана, попавшегося однажды под колесо.

— Видно кормишь лошадок плохо? — спрашивал, зевая Прошка малолетнего извозчика в большой ямщичьей шапке, с кнутом из-за пояса, достигавшим невероятных размеров.

— Знамо, плохо, — отвечал тот, — сейчас, летом, хочь отъелись маненько, а зимой – ой худо было.

— Сена нету?

— Нету.

— Кто ж тебя одного из дому отпускает? Али пьёт родитель твой?

— Знамо… У него всех делов – пить!

— По дому-то делает чё?

— А что ему? Пошли сено готовить, а он колёса пропил.

— Ох, так яво… Мужчинов-то много ль в доме?

— Из девяти я один.

— А то все девки?

— Девки, да мать с тятенькой…

— Из крепости вызволили чай… А он пьёт, поди, зараза!

— Ты бы, говорю ему, хошь бы лошадок запрячь помог. Я ж, мол, ведь мал ишшо. Да, куды там…

— А он что?

— Водки, отвечает, хотца… Принялся и пахать я было, а силов-то нету. Подсобить прошу, а ему попить лишь бы дураку. Мол, стану я тебе подсоблять, когда ты, подлец, хомут отобрал.

— Какой-такой хомут?

— Он яво продать хотел для выпивки… Я хватился и пымал… Кричу, мол, полоумный, пошто хомут со двора тянешь?

— Ишь, ты…

— Чаво ему? Ругается только дюже.

Видно уже много часов так ехали, не встречая никого. Да и признаков жилья тоже не было. Пустынный промежуток заставлял дремать, а между тем вести непринуждённо беседу. Иван, сначала вслушивался в слова, одновременно припоминая как, что и откуда… Затем он осмотрелся по сторонам, ничего не понимая. Запах лета с лошадиным потом вперемежку успокаивал, и не давал излишне любой тревоге выбиваться наружу. Тем более, что рядом сидел Прошка, верный друг, близость которого непременно говорила о том, что всё хорошо и, что всё идёт по плану.

— Эт, мы кудай-то и где? — проговорился Иван.

— Ага! Очнулся, путник! Небось и не помнит, как я его на своей хребтине тягал? А ведь пришлось побегать, однако.

— Сам не знаю, что со мной. Из сил выбился.

— Эко дело, после той-то ночи… с молодухой…

— Куда ж всё делось-провалилось? Доведи хоть до сведения моих мозгов очнувшихся.

— Дык, понятно… Доведу… Значится, дело было так, ежели коротко… Опосля того, как опрокинулась буйная головушка твоя в неизвестное мне состояние, Аделина уже кружила по всем стенам нашей ловушки, обеспечивая задуманное ей же самой дело. Троих оставили почивать на нарах заместо нас, она им и рыла намалевала. А сами, взяв Нечаева под белые рученьки, а тебя на моё плечо, вышли под конвоем во двор. Я же и вызвался отнести тебя к лекарю, ведь причислен был к малозначительному воришке. Вот так мы и высвободились вместе с подметальщиками. Нас же, то есть тех, кто остался в камере, велено было стеречь, не спуская глаз, покудова начальник полицейского участка из Симбирска не вернётся.

— Ничего не понимаю. А Эйда, что?

— Слушай дальше… У Аделины главной задачей было – взять ключ. Ты бы видел её выпученные глаза на полную катушку, как у той беременной жабы! — засмеялся Прошка. — Оказывается ентот начальник прихватил наш ключик и умчался ещё вчерашним вечерним пароходом в Симбирск к своему знакомому ювелиру.

— Зачем?

— Как зачем? Видно точно твои мозги повредились на фоне любви! Он задумал переплавить ключик. Ведь золотишко справное, наивысшей пробы и весит ого-го… Взамен хочет сделать фальшивый и подложить в качестве вещественного доказательства, зарегистрированного уже в протоколе. Представляешь, что будет, когда этот деятель полицейских наук расплавит ключ наш интересный?

— Что?

— Все наши сюда сбегутся, в девятнадцатый век, и тогда, нам с тобой, уж точно ничего хорошего не предложат, окромя распыления на мелкие частицы по всей вселенной.

— Я так понял, что мы сейчас движемся по направлению к Симбирску?

— Правильно ты всё понял. Аделина схватила за шкирку Нечаева и помчалась с ним в Швейцарию, а сразу оттуда в Симбирск. Нам приказано добираться своим ходом, токмо не на пароходе.

— А Нечаев?

— Нечаев нужен, чтобы не нарушить ход истории и одновременно, чтобы его от истории изолировать. Ведь если глянуть на альтернативу, то такое зачнётся… Вплоть до погубления всей земли. Кто ты думаешь вместо Ленина в альтернативе той колобродить зачнёт не по-детски? В революцию подлую кто будет жестоко играться? То-то же…

— От одного человека может произойти такое?

— Не… Не от одного него, конечно, но при его личном участии развернулось бы человеческое сообщество совершенно в другую сторону, нежели развивалось бы без его вмешательства. Например, все революции и войны, даже с Гитлером, оказались вынужденными и, по крайней мере, не привели к планетарной катастрофе. Без прививки концлагерей, без прививки атомного взрыва и тому подобных ужасно-болючих прививок стало бы невозможным дальнейшее развитие человеческого общества. С одной стороны, некоторые избранные личности, а личность в истории человечества играет большое значение, приводят к такого рода страшным, но необходимым прививкам. С другой стороны, нечаевский тип личности обязательно приводит к глобальным переменам, когда без прививок гибнет цивилизация. Хотя бы посредством того же ядерного оружия.

— И что теперь с ним?

— С Нечаевым? Обезврежен… Причём так тонко и деликатно, что случись его сразу укокошить, то тёмный мир тут же бы выставил замену. Но тут прошло время и появились другие личности, которых перебороть оказалось довольно сложно, да и не к чему. Они и сделали те самые прививки, столь необходимые всему миру для того же мира.

— И всё же, куда он делся?

— Да, конечно… Нечаев встретится в Швейцарии с авторитетными эмигрантами Бакуниным, идейного вдохновителя Нестора Махно, и Огарёвым. Он, разумеется, убедит их, что в России движение революционеров растёт с каждым днём. Но через три года Нечаев будет выдан из Швейцарии Российскому правосудию. Вскоре его поместят пожизненно в Петропавловскую крепость, где он и скончается лет так через десять. Вишь ли… Именно судьба ентого гада и способствовала написанию «Бесов». Накось прочитай, я тут карандашиком пометил…

Прошка махнул рукавом тельняшки и из воздуха выхватил томик Достоевского с закладкой. От книги несло свежей типографской краской и было видно, что издана она гораздо позже от того времени, чем находились наши герои. Лет сто, наверное, а может и больше. Иван раскрыл страницу и вслух прочитал: «Это почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Эти явления — прямое последствие великой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности».

— Усёк? — Наслаждался Прошка собственной учёностью, закидывая книгу в небо. — Один из главных вопросов решает не только знаменитый писатель, но в первую очередь Чрейда — откуда берутся енти сволочуги, которые так ненавидят с особым ожесточением свою собственную страну, что готовы ради тупиковых амбиций уничтожить её?

Около двух часов прошло, пока путешественники не наговорились вдосталь. По пути никто не встретился и не было замечено каких-либо признаков жилья. Друзья ехали на «долгих». Это, когда не нанимали извозчиков со сменой лошадей через определённый промежуток времени на почтовых станциях. Нашим героям был невыгоден такой маршрут, из-за того, что спрашивали подорожные. Ведь, если путешественник не имел подорожной, то должен был заботиться о себе сам и обеспечивать собственный проезд втридорога. Такое путешествие называлось «на вольных». Прошка нанял неприметного мальца с условием, что тот прокатит до самого Симбирска старинным способом и в объезд ненужных шлагбаумов. Пришлось на одних и тех же лошадях ехать всю дорогу от места и до места, непременно давая тем отдохнуть иногда.

Да будет вам известно, что Прохор перед самой отправкой из чудного города Казани, забежал в близстоящий трактир и вынес оттуда не только какой-то свёрток, но и немного денег, в виде нескольких монет. Как он потом выразился, мол, в карты в пять минут взял то, что потребовалось для предстоящей дороги. Впрочем, этих денег было очень мало для такого длительного путешествия. Остановились на пригорке, чтобы можно было поглазеть по сторонам. Справив всё, что нужно в интересном местечке, друзья вместе с мальчонкой-кучером перекусили на скорую руку тем, что оказалось в свёртке у Прошки. А там оказалась фаршированная еврейская щука, на удивление всем присутствующим путешественникам, которые с превеликим удовольствием обглодали огромную рыбину до косточек. Фролка, так звали извозчика, достал хлеба и кваса, от которого Прошка пришёл в невероятный восторг. Мальчишка осмелел и стал задавать вопросы:

— Дядечки, вы такие учёные, — глядел он в упор на Ивана, — можно ли мне хочь у вас испросить о сотворении мира. Чую, знаете вы такое что-то… Слушал, но не понял ничего.

— Ты ж поди в Бога веришь, — ответил Иван, — а о ереси спрашиваешь. Охота тебе?

— Может вы чернокнижники какие, а мне всё интересно о чём другие люди думают, даже ежели веры оне другой.

— Ты гляди, Ваня, пострелёнок каков, а! — Воскликнул Прошка. —Умён не по годам! — Он воздел руки в небо и произнёс: — Всё, что ты видишь сейчас вокруг себя, образовано, представь себе, случайным образом.

— Как это?

— А, так это — по-простому расскажу… Планета земля удивительно расположена по отношению к Солнцу, что будь она чуть дальше или чуть ближе, то о никакой жизни на ней не могло быть даже речи. Плюс Луна… Тоже, если бы не она — существование Земли пошло бы совершенно другим безжизненным путём. Казалось бы, ведь столько случайностей невероятных, без позволения свыше, не могло соединиться в одну кучу. Токмо… Вот ты монетки подбрасываешь на орла и решку?

— Знамо дело.

— Монетка ложиться на орёл и решку примерно одинаковое количество раз, отсюда и создалась теория вероятности. Но монетка не может встать при подкидывании на ребро?

— Нет.

— А вот и может. По теории вероятности шанс встать на ребро будет иметь один к миллиону.

— Допустим, — вступил в разговор Иван.

— А теперь допусти, что и планета Земля поимела такой вот шанс и встала на ребро, то есть заняла то положения, в котором получилось то, что получилось. У миллиона планет не получилось, а у Земли вышло. Представь теперь, сколько счастливчиков из миллиардов и миллиардов планет во вселенной удостоилось такой же участи. Достаточно много для необъятного пространства во всех его проявлениях. Дальше пошло по тому же принципу: бегали и прыгали клетки, пока не встренулись случайно одни с другими и не стали спариваться половым путём. Всё – жизнь зачалась. А там и мы явились, по милости Чрейды, для контролю всеобчева.

— Понял? — щёлкнул по носу Фролки Иван.

— Не… ничего не понял, — ковырялся тот в носу.

— Вот и хорошо, поехали далее, — напутствовал Прошка, — нам бы затемно постараться успеть.

Места проезжали красивые с лесами и перелесками. Не видно было напрасно вырубленных деревьев. И дорога вроде перестала быть такой трясучей, как прежде.

— О чём, Фролка, думку думаешь? — спросил Иван мальчонку от безделья дорожного.

— Нно! — подогнал тот лошадей и повернул к друзьям чумазое лицо. — Про случайности ваши обдумываю…

— Вон оно што, — встрепенулся Прошка, — ну-ка, ну-ка… докажи…

— Давеча тятенька про них, как вы говорил… Мол, пьёт из-за случайностей бытовых. Вишь, случайностей таковых, иногда ничтожных, словно пылинка уж больно много тяготеет над его крестьянским трудом и не даёт никакого продыха.

— Эко, удивил… Труд на земле весь сполна находится во власти природы и туточки случайностей не перечесть. Тут и животные с болячками своими и другие трудности, которые гуртом навалились на мужика опосля раскрепощения. Барин, волей-неволей, если не живорез, конечно, брал те случайности на себя и должен был сам их устранять.

— Как же нам выбраться из случайностей то?

— Енти случайности не спроста, Фролка, а от вечной не образованности, хочь и полна умом палата твоя. Жаль нетути развития башке деревенской. Жизнь проста, как и вся вселенная, словно пряник тульский, токмо надобно знать – из чего сделан он. А пьёт твой тятенька тоже из-за ентова, или же болезнь вплотную подобралась и погубляет не за здорово живёшь.

— Про то може и без вас ведомо, — ворчал на взрослый манер малец, — вы бы лучше присоветовали…

— Совет простой, схожий с тем, что, мол живи честно и учись, но долгое развитие имеет таков процесс, как и всё на земле, — чесал в затылке Прошка.

Он полез за чем-то в карман. Долго-долго там копался и, наконец, достал аптекарский пузырёк небольшого размера, с прозрачной жидкостью.

— На вот, для началу… По приезду домой, купишь тятьке водки бутылку, мол, с заработка выгодного. Он душой-то и прильнёт. А ты в стакан с водкой вот из ентова пузырька налей. Пусть пьёт… Тяга к спирту пропадёт.

— Больше пить не будет?

— Никогда.

— А не потравишь?

— Пропойцу жалкуешь?

— Тятеньку.

— Не потравлю.

— И на том спасибо.

— Погодь благодарить-то ишшо… Кредит тебе открою и научу сподручному использованию. Сам сено более не готовь, а заставь Тятеньку сараи построить и сено то скупляй за копейку. Зимой продашь за десять. Ежели дело ладком пойдёт, а оно пойдёт, не сумлевайся, купляй книг и учись. Вот тебе скорая перемена во всей жизни, когда можно буде избавиться от многих случайностей, хотя бы с помощью денег злюшших.

Показались первые плетни с огородами. И после разгульной и пёстрой Казани явился Симбирск скопищем разваливающихся сараев. Впрочем, к центру всё образовалось в более-менее лучшем виде, но туда наши путешественники не потащились, а остановились на ночлег в первом попавшемся доме, куда пустили их на ночлег.

Последние слова, которые услышал Иван, перед сном были:

— Известным купцом станет Фролка-то наш… Годочков через пять, — шептал Прошка, — а яво сын случится знаменитым физиком-ядерщиком при советских временах.