Глава двадцать четвёртая

«Если я усну и проснусь через сто лет и меня спросят, что сейчас происходит в России, я отвечу: пьют и воруют…»

Михаил Салтыков-Щедрин.

«Иногда один день, проведённый в других местах, даёт больше, чем десять лет жизни дома».

Анатоль Франс.

Из дневника Ивана…

Что там не говори, а известны множественные случаи, когда горе-революционеры были замечены, и даже попадали в тюрьму за обычные преступления бытового типа. Например, изнасилование, грабёж, а уж вымогательство имело место почти всегда. Больше половины случаев экспроприации можно безусловно считать совершёнными в личных корыстных целях, а жертвами становились простые уличные обыватели. Это не голословные потуги очернить революционеров, ведь ежедневно газеты в то время сообщали о покушениях на отдельных граждан и грабеже по политическим мотивам. Вымогательство для партийных нужд, похищение людей для шантажа было в порядке вещей. А те вымогатели революционного типа вдосталь напоминают сегодняшних, где также присутствует боевая удаль идей за свободу и народовластие. Современники свидетельствуют, что какой-нибудь крупный случай террора всегда сопровождался множеством мелких покушений на низших чинов администрации. А уж количеству писем с угрозами убийства нет числа. Известны также случаи, когда бомбы находили в таких удивительных местах, как в корзинах с земляникой, почтовых посылках, в карманах одежды на вешалках учреждений и даже в церковных алтарях. Взрывалось и грабилось всё, что можно было убить и ограбить. Взрывались не только жандармские управления, а обычные магазины, где был дорогой товар и винные лавки, где не отпустили пару штофов под запись.

В тысячный раз повторяюсь, что в мозгах людских ничего не поменялось с тех далёких, казалось бы, времён. Только вместо лошади — мотоблок. Но также пьют, также воруют и каждый хочет занять место под солнцем любым фальшивым путём, при этом, стараясь, как можно подлее обозвать неприличным словом царя, генсека, президента.

Ужин при временном заключении на сутки под стражу в данном полицейском участке, одном из многочисленных, города Казани, не полагался. Везде давно шло полным ходом переустройство, лишь здесь ещё существовало по старому подобию — одно общее помещение для задержанных лиц любого преступного разряда и пошиба, которых уже потом распределяли и отправляли по месту дальнейшего назначения. За окошечком под потолком давно уже стемнело и в камере наступила ночь без всякого на то освещения. Набилось довольно достаточное количество мазуриков разного типа и устраивались: кто, как мог и где мог. Нечаев внезапно онемел и перемешался в небольшой толпе подметальщиков, которые никак не могли от него ничего добиться. Он дико размахивал руками, разгоняя темноту, задевая сидевших и стоящих рядом с ним, протягивая всякий раз то указательный палец, то кулак в сторону Прохора. Никакой членораздельной речи. Только и слышно было:

— Ыккккк… Ууууу…

Прошка занял целиком и полностью одни нары, куда под страхом смерти никого не подпускал, словно завсегдатай заведений подобного типа. Рядом с собой он пристроил Ивана и Аделину.

— Эйда, как ты тут? — шептал Иван ей на ухо.

— Долго рассказывать, Ваня, потом… — отвечала Эйда, да так, что только рот открывала, а Иван всё слышал и понимал, — сейчас самое главное, чтобы выбраться отсюда.

— Да…

— Слушай план... Прошка уже знает, тот ещё телепат. Половина этих подметальщиков — специальная группа по освобождению Нечаева. Тут всё просто: он переодевается в одного из них, а тот остаётся вместо него в камере, когда тех выгонят с утра на работу. Я под утро займусь их лицами и оставлю вместо нас на нарах в спящем виде. Мы же сами переодеваемся и идём подметать улицу возле участка. Я отлучаюсь, забираю ключ из сейфа и только тогда мы исчезаем в Швейцарию… Для начала. По дороге — исчезаю я, вернувшись на то место, откуда прибыла…

— Но…

— Ваня, за нами слежка… Я только потому здесь, чтобы выручить вас, бездарных путешественников во времени. Впрочем, сама же и виновата…

— Как?

— Прошку упросила тебя сюда отправить, чтобы следы замести. Мы же с тобой поменялись ключами, а по твоему ключу следит за тобой сам знаешь кто. Только он тебя не видит и чешет в затылке с недовольной рожей. Поклялся, что как найдёт, то уберёт тебя, во что бы то ему не стало. Обозлился… Рвёт и мечет! Единственно, что его ублажает, это мысль — ты на поверхности земли в своём времени, ведь я-то там же, в командировке, им же и навязанной. Присылал сколько раз своих агентов, чтобы ключ отобрали у тебя, но я ставлю такие преграды, что они и тебя найти не могут и ключ не видят. Пока что вам нужно по болтаться в этом времени и даже, может быть придётся махнуть на другую планету… Как только научишься ключом пользоваться, то сможешь жить более свободно.

— Может отдать его, ключ этот злосчастный? Да и все дела!

— А если распылит…

— Пусть распыляет, мне б с тобой теперь только хоть чуть-чуть побыть.

— Нет уж, жди. Тебе нужна победа… Одна только победа, чтобы он убедился – не так-то прост этот Ивашка, как кажется. Ну а я, в свою очередь, постараюсь уладить и даже вымолить, в конце концов. Вот ведь…

— Зачем мы здесь? В этой дрянной тюрьме, в каком-то непонятном для меня времени? Ведь, можем больше не встретиться… И почему я раньше о тебе ничего не знал? Как же чувства все мои? Все они в параллели… Незримо ты присутствовала со мной на протяжении всей жизни, а я ничего об этом совершенно не ведал.

— Так уж и не знал? Прямо сейчас напомню… Закрой глаза, попробуем такое испытать… Такое…

Даже здесь, в темноте и духоте, в обществе, непонятного для разрывающихся мозгов Ивана, сброда, шло такое нежное тепло от рядом сидящей Эйды, такое обволакивающее чувство нежности, что наш герой закрыл глаза и…

— Ах, вона чаво! Навострился, насобачился… — сквозь свой чертовский сон бормотал Прошка.

Вдруг за маленьким окошком неожиданно небо раскололось пополам от оглушительного удара грома. Разразился ливень невиданной силы. Но в помещении наступило невероятное затишье, лишь Прошка пару раз всхрапнул и снова пробурчал:

— Finita la comedia…

Какое-то мгновение, раз…

Лето, парк провинциального городка, озон, словно от небывалой грозы… Иван сидел на скамейке, прислушиваясь к звукам, раздающимися с танцевальной площадки. И…

— Что такое?

Он с удивлением рассматривал свои ноги, одежду, потрогал руками лицо и волосы. Невероятное чувство пронеслось в голове — родное, но непонятное…

— Ведь, я не наблюдаю со стороны, как это было уже однажды при перемещении во времени, — говорил сам себе Иван. — Я в теле самого себя, в юном теле! Но самое удивительное — с мозгами себя же взрослого.

Да, случилось такое непредвиденное чудо, которое с необыкновенным влюблённым чувством организовала Аделина. Вокруг было знакомо почти всё. Ах, как давно это было… Семнадцать лет от роду. В гостях у тётки. Танцы. Знакомство. И много-много неизвестных до того момента переживаний и столько же вопросов, на которые отвечал уже намного позже сам себе. Юный Ваня с непередаваемым удивлением вглядывался в чудный вечер и ждал, вот сейчас… Сейчас должна появиться она с подружкой. Он её приметит, посмотрит вслед и дождавшись Серёжку, расспросит про неё. Тот ничего не ответит, только посоветует хамовито, мол, на медляк пригласи, а там сам знаешь, что делать. Иван встал на ноги… Такая лёгкость в плечах, в ногах упругость небывалая! Такое что-то знакомое, но давно забытое, будто только стоит оттолкнуться от земли и полетишь… В высоту высокую, выше тополя!

— Вот она, вот… — чуть было не закричал Иван, но тихо прошептал удивлённо губами. — Ух, ты… — только и оставалось ему сказать, когда девушки прошли мимо него.

Одна из них повернулась, подмигнула и повела очаровательной головкой — мол, за нами следуй. Что за наваждение, наступил полный ступор! Ведь Иван совершенно забыл очертание той девушки из прошлого, а эта прям знакомая до чёртиков.

— Эйда, — опять чуть ли не крикнул он! — Вот оно что, вот в чём дело, — повторял Ваня до тех пор, пока не обволокло приятное облако воспоминаний… — То есть я уже знал тебя, — смотрел он вдаль парковой аллейки, — знал в ту самую пору! Пору наивысшей прелести, почти детской доверчивости и невинности. Ведь в тебе было именно то, что несказанно потрясло моё сердце. Эта робость с доверчивой беспомощностью! И ты тогда мне первому в удивительном блаженстве отдала своё девичье тело в мои мальчишеские руки. Эта ночь была самым прекрасным, что есть в мире! Я целовал сотни и тысячи раз в таком искреннем исступлении, что уже в любом последующем возрасте, не испытал такого же равного. Я тогда готов был на всё, что угодно: плакать, рвать на себе волосы, сойти с ума…

Ох, да… жизнь. Она, словно река при широком разливе, течёт, не разбирая пути, уничтожая любые, самые невероятные преграды, размывая высокие берега с одной стороны и заливая луга с другой, унося с собой всё, что встретит на пути. Да, всё, что не может устоять. И теперь представилась такая возможность через линзу удивительного бинокля повернуть реку-жизнь вспять. Это ли не чудо? Сколько нового и сколько интересного открывается вновь, когда перечитываешь старую книжку, будучи уже в другом возрасте, когда толпа человеческих греховных слабостей дефилирует на жизненном подиуме во всей своей новой красе. Ты это видишь новым совершенно глазом с тридцатикратным увеличением. Так и здесь — ах, какая панорама открывается перед глазами, видя себя же в том юном возрасте. Мало того, предстоит испытать чувства также в многократном увеличении и совершенно ином, улучшенном в несколько раз осознании.

Удивительное было время. Школьники старших классов, студенты техникумов и первокурсники шагали чуть ли не рядами навстречу друг другу по широкой улице в этом ежевечернем променаде. Доходили до конца улицы и поворачивали обратно. И снова гуляли не спеша — парни как бы с неохотой высматривали девушек, с которыми хотели непременно познакомиться, а девушки не упускали возможности, кося глазами на прохожих парней. Длилось долго, потом… Потом играла в парке музыка, где принято было заговаривать с совершенно незнакомыми девушками, шутить, назначать свидания. И всё дальнейшее уже зависело целиком и полностью от судьбы, от её величества.

Ход на танцплощадку был для юношей и девушек одним из главных событий дня, недели, всего лета. Собирались как правило в провинциальном городке большими компаниями, так было намного веселее. Даже в танце делали один большой танцевальный круг. Танцплощадку окружала металлическая сетка, куда можно было попасть за деньги, но иногда и нелегальным путём. Надевали повязки дружинников, проходили с музыкантами, перелезали через решётку и даже брали штурмом, сметая на своём пути всё вместе с продавцами билетов и контролёрами. Подавляющее большинство приходило вовсе не затем, чтобы танцевать. Здесь, среди деревьев, под музыку можно было распить не одну бутылку портвейна, купить или толкнуть джинсы, болтать обо всём на свете, ни о чём не думая, не предполагая никакого будущего. Парни дрались, не без этого, но чаще соблюдали негласное джентльменское соглашение, не оскверняя территорию разборками – выходили в сторону, подальше в глубину парка. Барышни, напротив, дрались очень часто и у всех на виду.

Иван подошёл к клетке где уже во всю играла знакомая музыка: «Улыбнитесь каскадёры…» — выплясывал в особом ритме солист самодеятельной группы на специальной площадке, предназначенной для музыкантов. Сама музыка, её программа строилась обычным, почти везде, способом – около четырёх быстрых треков, потом один медленный, во время которого можно было пригласить приглянувшуюся за время быстрых танцев девушку. Конечно же, многие ждали «белый танец», во время которого девушки приглашали парней. Иван вспоминал свой танец с той красавицей, в том самом времени, когда выглядывал её в круге. Но поскольку был близорук от рождения, никак не мог рассмотреть её лица. Было неловко подойти к девушке с привлекательной фигурой, не видя красоты, но как только прозвучал медленный танец, Иван пошёл во что бы то ни стало. Идти пришлось с десяток метров и по пути кто-то пытался обогнать нашего героя, но девушка, словно что-то почувствовав, шагнула навстречу, увернулась от соперника и взяла Ивана за руку. Они танцевали…. Танцевали… А Ваня… А Ваня не мог вымолвить ни слова. Его ошеломило сразу одна вещь. Он случайно провёл рукой по спине девушки и не нащупал застёжки лифчика. А ведь Серёжка говорил, что, мол, если не нащупывается застёжка, значит дама готова на всё. Было такое время, когда особым шиком считалось прийти на танцы без нижнего белья. Время шло. Но так и разошлись – в молчаливом еле-заметном поклоне с реверансом. Появился Сергей, махая руками из-за сетки, приглашая отведать портвейна, но Иван ждал. Ждал, сам не зная чего. И вот он… «Белый танец». Она шла прямо к Ивану, улыбаясь и готовая на всё. Заговорили… Он назвал своё имя и слово Эйда услышал ведь, накрывшее словно в невероятной истоме воздушным одеялом с головы до ног.

— Эйда! Она тогда сказала Эйда! – воскликнул Иван от неожиданных воспоминаний. — А ведь я всё время думал, что она Ирина. Какой дурак? И лицо со временем стёрлось из памяти. Что же... что же дальше?

А дальше опять тишина в разговоре. Молчание. Музыка кружит, уводит в только ей известные дали. К концу танца Ивана прорвало:

— Ну их, эти танцы. Пошли лучше погуляем.

— Пошли, — ответила она.

После танцевальной программы в то время начиналось самое интересное. А как же — юноши провожали девушек домой. Осуществлялась самая серьёзная заявка на ухаживание. Обычно после такой прогулки завязывались отношения. Домой довольно долго было идти пешком и вот тогда пары уже по-настоящему знакомились. Следующим шагом было приглашение на повторное свидание. Иногда уже и первое знакомство заканчивалось первым поцелуем. У нашего героя оно началось им. Но как это случилось Иван и сам толком не понял, только вдруг присели на лавочку, и рука сама потянулась, чтобы обнять. Темно в глазах. Лёгкий летний ветерок. Где-то там музыка: «Летний вечер, тёплый самый был для нас с тобой…». Слова песни перемешались с ветром. Страстный юношеский поцелуй, впервые с языком и со всеми вытекающими последствиями. Целовались всю ночь, до первых утренних сумерек. Горловина модной футболки у девушки была растянута до пупа от поползновений рук Ивана и, увы… До большего дела так и не дошло. Отчего потом ещё часа четыре болел невыносимо у Ивана пах от скопившейся боли в яичках и вечного стояка в мокрых трусах, влага от которых просочилась даже через джинсы.

— Это было тогда, — вспоминал Иван. — А сейчас…

А сейчас Иван уже подошёл к танцплощадке, как тут же был окружён местными пацанами во главе с Серёгой.

— Где ты есть? Далеко не уходи, успеешь ещё… одного боксёра надо проучить.

— Какого боксёра?

— С луны свалился? С Ленкой который моей! Я тебе из-за сетки свистну, как только нарисуются голубки!

Ничего не понимая и не помня, Иван кивал головой, но торопился зайти на заветную территорию, где во всю парковую зону звучала музыка и голос солиста пронзительно выдавал с неумелой подмогой хора музыкантов: «Улыбнитесь каскадёры…». Он сразу увидел Эйду молодым и наивным, и в тоже время с высоты своего возраста и опыта из будущего; с улыбкой и с особым очарованием тревожного сердца. Что-то заставило на какой-то миг обоих окаменеть на месте, но только на миг и… Семнадцатилетнее существо с глубокими чёрными глазами, в джинсовой мини-юбочке шагнуло навстречу первым шагом. Очаровательная девушка с тонкой талией под гитарный изгиб, на высоких ногах, с открытой загорелой шеей широко улыбалась и ела Ивана глазами насквозь. Ещё какое-то мгновение и Ваня тоже сделал шаг с удивительными мыслями о том, что вот — впереди его любовь: юная Лолита, свежая, словно Наташа Ростова, с грудью, как у Софи Лорен в девичестве. Начинающий сходить с ума Ваня, не знал на что в первую очередь смотреть – на ноги, на бёдра, на грудь. Смотрел долго и заворожённо на это юное, ромашковое существо из глубин вселенских с телом, рвущимся сквозь обтягивающую футболку.

— Отчего ты морщишься? — спросила Эйда в упор, как только они встретились.

— Тебе так только кажется, — ответил Ваня в благостной истоме.

— А-а-а, понятно… Просто лицо покривилось от нахлынувших, небывалых ранее, чувств!

Эйда смеялась, а Иван не понимал, что ему предпринять, что сказать, что сделать, словно остолбенелость какая-то возникла на неопределённое время.

— Происходит какая-то ерунда, — наконец-то, очнулся он. — Я начинаю мыслить образами и всё что меня окружает, в особенности ты, говорит и утверждает о том, что перестали существовать все, существующие и существовавшие до этого момента законы.

— Это от любви, — просто ответила она и взяла Ивана за руку. — Надеюсь ты не собираешься тут танцевать со мной, как когда-то. Времени у нас в обрез, пошли на ту скамейку скорей. Для иного действа мы тут с тобой в эту пору переместились.

Музыка слышалась. Но уже где-то далеко. Знакомая скамейка стояла одиноко в плотных кустах, словно поджидая новую влюблённую парочку. Ещё чуть-чуть и… Иван обнял Эйду. Её худые руки, как и тогда, будто повторяя пресловутый женский приёмчик, или для доброй насмешки, ожесточённо выставили локотки, играючи сопротивляясь его объятиям. Но в этом ожесточении было столько притягательной энергии, что воспринималось как увлекательный призыв к продолжению.

Вдруг удар грома заставил их вздрогнуть и неистово прижаться друг к другу, будто само небо торопило, управляя мыслями и телами. И вот: сумасшедший продолжительный поцелуй, на долгое время остановивший дыхание. Ещё удар грома! Ещё сильнее объятие и… Руки Ивана делали своё упрямое грубое дело, мяли, терзали, поднимали край футболки, а губы уже коснулись её груди. У каждой женщины, в самом деле, есть надёжно защищаемое место, это – трусики. Можно, порой зацеловать до пьяна, но, чтобы снять их, приходится проделывать долгую и нудную работу. Здесь было всё наоборот. Защищать было нечего – всё было приготовлено заранее.

Гром прогремел ещё ровно столько раз, сколько Иван атаковал с небывалым темпераментом тело своей возлюбленной. Эйда не сдавалась, подчиняясь и отдавая всю себя. Её тонкая фигура извивалась во все стороны. Грубые яростные толчки шли один за другим до самой глубины, до самого конца. Эйда охнула в руках Ивана, расслабилась опустошённо и… От счастья заплакала. Иван был на седьмом небе, ведь такое испытать ещё никому не приходилось… Нигде и никогда со зрелым сознанием и в юном теле. Он стал нежно целовать её, да так ласково, как будто в первый раз, и так, как будто никогда больше уже не придётся. Целовал плечи, грудь, шею, лицо, губы. Руки Ивана гладили её волосы, и он снова и снова мягким прикосновением губ кружил по её плечам. Вдруг тело Эйды стало оживать, она зашевелилась, обняла Ивана двумя худенькими руками и… Снова гром! И снова… Почти до утренних сумерек… В несколько часов раскрылся у Ивана весь потенциал ловеласов и бабников всего мира. И сам при этом получил он столько непознанного ранее удовольствия, что невозможно описать не только вашему покорному слуге, но и Пушкину с Толстым, не говоря уже об Мопассане.

— Но почему? Почему? Я тебя спрашиваю, — расширил зрачки Иван, собираясь к отправлению обратно в девятнадцатый век, — почему ты тогда не разрешила этого всего, а сама исчезла потом навсегда?

— Ванечка, поторапливайся! Во-первых — я себя реабилитировала, а во-вторых — тебе в тот летний тёплый вечер раскроили бы голову арматурой на смерть в драке с боксёром, к которой призывал друг Сергей. А так, все живы остались, не считая сломанной руки боксёра. Да и ты по-мальчишески ничего бы путного не сделал.