Дверь захлопнулась. Позади остался роскошный концертный зал с его праздничными огнями. Впереди – холодная осенняя ночь. Эрика уходила без оглядки, без права и надежды на возвращение. Кровь сочилась из раны, стекала на живот. Мокрая блузка липла к туловищу. Но Эрика ничего не замечала и не чувствовала. Ничего - кроме тотальной сокрушительной боли без определенной локализации. «Моё почтение, профессор. Мне так хочется вас послушать»… Она прислонилась к шероховатой стене. Зажмурилась, ладонями зажала уши. За ней неотступно следовала страстная и проникновенная симфония. Эрика отчетливо слышала ее, несмотря на шум и гам вечернего города. Музыка лилась словно из потустороннего мира, из райских кущ. Музыка сливалась с ее душевной болью, делая боль невыносимой и незаглушимой. Любовные раны не смертельны? Нет, для тебя не смертельны, мой милый. Для тебя всё это уже закончилось. Для тебя снова светит солнце. А когда-то оно светило и для меня… Я заставила тебя прочесть это чертово письмо, но не сказала главного. Не решилась. Однажды мне приснился удивительный сон… Я лежу на берегу моря. Горячее летнее солнце светит в лицо. И вдруг, рядом со мной останавливается юноша, заслоняет меня от слишком яркого света. Он смотрит на меня, а я - на него. Больше ничего не происходит, но я бесконечно счастлива. Мне кажется, что больше ничего и не нужно: ни прикосновений, ни слов, ни музыки... Достаточно просто лежать на теплом песке - и смотреть на него. И чтобы весь остальной мир исчез. И чтобы так было до скончания веков… Этот сон повторялся много раз, много лет подряд. А потом он перестал сниться, и я его забыла. При нашей первой встрече я тебя еще не узнала. Ты так старался меня очаровать, а я лишь испытывала смутную тревогу, которую не могла понять и объяснить. Но во время экзамена, когда я увидела тебя за роялем, на долю секунды мне почудилось, что я вижу дьявола во плоти. Дьявола, пришедшего по мою душу… Я вспомнила тебя, мой мальчик из сновидения. Почему ты решил появиться именно сейчас, когда я уже стала… тем, чем стала? Зачем, Вальтер? Ответ пришел внезапно, как озарение. Не облеченный в словесную форму, но предельно ясный. Единственно возможный. *** Если до этой минуты она машинально шла вперед, не понимая, куда идет, не имея ни малейшего представления о том, что будет делать дальше, то теперь у нее появился конкретный четкий план. Сколько времени прошло? Она взглянула на маленькие ручные часики. Конечно, музыканты уже поняли, что госпожа профессор куда-то подевалась, черт бы ее побрал. А где же сейчас ее мать? Успела ли она добраться до дома? Нужно опередить ее! К Эрике вернулась трезвая и холодная рассудительность, отсеченная от ее невидимого и словно не существующего мира страстей. Она развернулась и бросилась домой… Не забыть посмотреть на окна. Если они все еще темные – значит, зеленый свет тебе, Эрика. Путь свободен. Окна были все еще темные. Эрика взбежала по лестнице, открыла дверь и быстро подошла к старому шкафу. Уже много лет среднюю полку, вместе с не распакованными кофейными сервизами, занимала широкая пластмассовая коробка – домашняя аптечка. Эрика отыскала миниатюрную светло-голубую баночку, потрясла ее, чтобы по звуку определить количество содержимого - и поспешила к выходу. Не останавливаясь, она схватила со стола начатую бутылку ликера, которую мать второпях забыла убрать в буфет. Она вышла из квартиры и на минуту замерла. Потом стала бесшумно спускаться по ступенькам. Эрика прислушивалась к звукам, доносящимся с улицы. Если мать сейчас вернется и встретит ее на лестнице – что тогда? Тогда ничего не получится. Придется идти домой, объясняться… Нет, это немыслимо. Можно, конечно, проскочить мимо, убежать. Бегает она точно быстрее матери. Но вдруг не хватит решимости? Наконец, она выбралась на улицу, огляделась, и пошла по тротуару своей обычной стремительной походкой. Прохожие невольно оборачивались при виде ее окровавленной блузки. Некоторые останавливались и смотрели ей вслед. Но Эрику это не смущало. Она понимала, что никто не будет вмешиваться и дознаваться. *** Она приходила туда нечасто. Это было ее убежище. Крошечный клочок берега, отделенный от города густыми зарослями. Словно некий перевалочный пункт между двумя мирами. Она ни разу не была там в дневное время, но вечерами это место пробуждало в ней чувство мрачного и глубокого умиротворения. «Хорошо бы здесь умереть», - такова была ее первая мысль, когда она, много лет назад, прогуливаясь после занятий, забрела туда. Хотя она не собиралась убивать себя. Разумеется, умереть - не сейчас, а когда-нибудь, в неопределенном будущем… Темная вода колыхалась в сиянии луны. От реки веяло свежестью. Эрика высыпала на ладонь горсть небольших белых таблеток. Она разом забросила их в рот, без заминки, ни на секунду не усомнившись, как будто совершала ежедневный ритуал. Запила приторно-сладким ликером. И легла. Небо было удивительно звездным в тот вечер. Оставалось еще время для раздумий. Пока ты живой, приходится думать. Страшно? Нет, не страшно. Наоборот, стало очень спокойно. Давно ей не было так спокойно. Да, Вальтер, ты пришел вовремя. Лет десять назад я бы, наверное, пережила это. И снова – его лицо, улыбка, его аромат... Воспоминания нахлынули так горячо, что Эрика повернулась лицом к холодной земле, прижалась лбом к острым камням… Уходи, Вальтер, уходи… Но он не уходил. И рядом с его красивым насмешливым лицом появилось еще одно – лицо той девушки, что пришла с ним сегодня… А может быть, она пришла не с ним? Может быть, она не была его спутницей, а просто оказалась рядом? А впрочем, ни к чему себя успокаивать. Нет, совсем, совсем не страшно. Не боюсь я ада, коим пугают нас религии, в угоду кому-то здесь, на Земле. Нет ни рая, ни ада – за пределами нашего бренного мира. Всё здесь, и нигде больше. Нет бога, я давно это знаю. Слишком долго я молилась, слишком сильно надеялась, но не была услышана. Потому что слышать меня было некому… Эрика почувствовала, что скоро все кончится. Не было никаких неприятных ощущений: ни тошноты, ни спазмов в желудке, чего она опасалась. Только очень хотелось спать, и тело становилось будто чужим, тяжелым, неподъемным. Музыка смолкла. Звуки города постепенно отдалялись. Сегодня она не выспалась. А вдруг её все-таки спасут? А вдруг какой-нибудь праздный полуночник случайно наткнется на неё, и вернет её обратно? Или доза окажется недостаточной, и завтра она проснется – с застуженными почками, но живая. Отравиться снотворным – слишком по-женски. Ненадежно. Эрика не привыкла поступать слишком по-женски. Она приподнялась, опираясь на правую руку. В сумке по-прежнему лежал нож, и она могла бы им опять воспользоваться. Она догадалась, почему в первый раз не получилось: кончик ножа был закругленным и неудобным для протыкания. Но ведь лезвие острое… Можно провести лезвием поперек шеи, даже без особого нажима - и никто уже не потревожит её. Она стала озираться по сторонам, пытаясь найти сумочку. Но головокружение не позволяло сфокусировать взгляд. И было темно. Тогда она встала, и, шатаясь, направилась к реке. Вода была очень холодной, а течение быстрым. Внезапная мысль о матери. Очень живо она представила её лицо, и почувствовала щемящую жалость: мама будет горевать. Мама… Эрика мысленно обращалась к матери, пытаясь, по обыкновению, утешить. Но слова утешения не придумывались. Пообещать скорую встречу в мире ином, где нет страданий, где все согреты? Но нет этого мира… И Эрика только повторяла: «Ну, ничего, мама, ничего…ничего… Скоро и ты успокоишься. Тебе уже и по возрасту положено». Дна под ногами больше не было. Она начала погружаться в ледяную воду, и засыпать… Но вдруг, словно откуда-то извне, подобно молнии средь звёздного неба, возник еще один непроизнесенный вопрос: а как же музыка? Великая сила, данная людям, но не созданная ими. Кто ее создал? Кто передавал ее Шуберту, Шуману, Баху? Ведь они были всего лишь людьми из плоти и крови. И тут Эрика ощутила страх - отрезвляющий, пробуждающий страх: а вдруг это не конец? А вдруг Там действительно что-то есть, и Там она останется с этой болью навсегда? Зачем, зачем я это сделала?! Может быть, я еще смогла бы что-то исправить, пережить, перестрадать… Она попыталась сделать рывок – в сторону берега, позвать на помощь. Но тело ее не слушалось, голос пропал. Она успела прошептать: «Господи, спаси меня», - прежде чем ее поглотила черная пропасть, прошитая мириадами белых звёзд… Исчезли мысли, звуки, воспоминания. Остался только невыразимый ужас. Она падала в бездну и пыталась зацепиться за пустоту. Лишь один раз, словно последний проблеск сознания, возникло лицо Вальтера. Как в том удивительном сне… Но теперь лицо его было совсем близко, и она видела его настолько пронзительно отчетливо… «Это ты, родной?» - обратилась она к появившемуся образу. Но он ей не ответил. Он смотрел на нее молча, неподвижно, скорбно…И, вдруг, начал таять и проваливаться в темноту. Эрика крикнула в отчаянии: «Это жестоко!», а потом прошептала: «Останься со мной… останься со мной… умоляю…» И услышала шепот в ответ, но не смогла разобрать слов. Только шепот был бесконечно утешающим… Она почувствовала нежные губы, осыпающие ее поцелуями. И снова – беспамятство. *** Это продолжалось долго. Гораздо дольше отпущенного человеку времени. Но однажды вечная ночь перешла в светлый солнечный день. Эрика открыла глаза и устремила взгляд в потолок. В ту же минуту она всё вспомнила: вечер своего самоубийства, и что ему предшествовало. Когда это было? Теперь ей казалось, что совсем недавно. Может быть, даже вчера. Как же такое возможно – чтобы между вчера и сегодня прошла вечность? И она могла не вернуться оттуда. Она не должна была оттуда вернуться. То, что она вернулась, было настоящим чудом. Была ли это смерть? Неужели смерть так ужасна? Или это была все-таки жизнь - многогранная и многообразная? Ведь никто из умерших еще не пришел обратно, не рассказал «как оно там»… Периферическим зрением она увидела, что кто-то к ней приближается. Не отводя глаз от высокого потолка, Эрика почувствовала, что улыбается и плачет одновременно. Слезы катились по вискам - на волосы и на подушку. Наконец, их взгляды встретились. Как он сюда попал? Кто его впустил? Кто позволил ему остаться с ней? Но эти вопросы лишь промелькнули в ее сознании, и она уже знала ответы. Она поняла, что он сам так решил. Захотел остаться – и остался. Кого-то прогнал, кого-то уговорил, или, может быть, подкупил. Вальтер медленно опустился на край кровати. Он не дотрагивался до Эрики, а только пристально смотрел ей в глаза. Лицо его осунулось, черты заострились, губы обветрились. Сколько же земного времени она провела Там? Сколько дней… Или, может быть, лет? Мой мальчик, ты повзрослел лет на двадцать. Неужели я провела в летаргическом сне двадцать лет? Но нет, милый, вижу, что время еще не прошлось по тебе своей колючей метлой. Она была счастлива - оттого, что он рядом, в одном мире с ней. Настолько счастлива, что не могла этого скрыть. А нужно ли это скрывать? И совершенно не важно, что будет потом - завтра или через пять минут… Главное, что сейчас она может протянуть руку и дотронуться до него. И он не будет возражать. Она попыталась поднять руку, дотянуться до его лица. Но до чего же она ослабела. Рука приподнялась и бессильно упала. Вальтер порывисто схватил ее руку. Наклонился, прижался к ее ладони губами… Потом щекой… Пожалуй, слишком крепко прижался. Эрика не видела теперь его лица, но чувствовала, что он дрожит. Или плачет? Она не могла понять. В эту минуту ей казалось, что весь мир наполнен ласковым солнцем и теплым благоуханным ветром… И божественной тишиной.