Тяжёлое чувство, порой, приходит ко мне, после недавно услышанного рассказа или исповеди, как вам будет угодно: зачастую пеняя царя, мы едины в своей собственной подлости, понимая удивительный общественный закон, где самые смелые, когда опасности совсем не было, в минуты расправы вдруг становятся удивительно трусливыми; браня барина сто пятьдесят лет назад и оголтелого чиновника в наше время, не наблюдаем свои собственные поступки, которые решительно выворачивают наши души наизнанку при тщательном рассмотрении. Конечно, вы скажете, мол, есть только некоторые исключения. Увы, ничего не поменялось в сознании большинства из нас. Вместо лошади автомобиль, а мозги? Они прежние, как и многие-многие годы назад.

… Я ведь, знаешь, Володя, росла второй после брата Михаила. А всего родилось в семье четверо детей. Самыми маленькими были Ванечка и Олечка. Мамка-то наша долго болела тогда и умерла, горемыка, оставив папке всех, нас, чтобы поднимал уже сам, да и воспитывал. А его, Григория Максимовича, до такой степени потрясла смерть жены, что целыми днями работал он на мельнице, боясь зайти в родной дом к собственным детишкам. А потом… Потом началась жизнь, да такая, что я с шести годочков увидела её неволей нескончаемой. До тонкостей познала с малолетства, что эта, самая жизнь, есть не что иное, как безразличное подчинение чему-то неведомому и непременно грубому с жестокими обращениями, не смотря ни на какие возрастные категории.

Ко всему люди привыкают, даже к тем условиям, что пришлось самой испытать на собственной коже. Привыкла, можно сказать, и я к несправедливости, неотвратимости и неизбежности того состояния, в котором пришлось находиться довольно продолжительное время. Чего стоил один только вид из окон нашего, вроде бы полного, но душевно-пустого малосемейного домика. Домишка стоял на краю деревеньки близ с кладбищем, где была похоронена мамка, что ещё более опустошало и угнетало насовсем. Прямо с крайнего из трёх окон нашего домика, едва поднимавшихся от земли, смотрела я часто и, поначалу плакала. Спишь, бывало, слышишь, что стучатся в то самое окно… Но откроешь глаза, а за стеклом лишь тёмная осенняя ночь. Тёмная, будто тюрьма.

Недолго папаня вдовым проходил, видно в полную силу осознавал, что ребятня должна находится под присмотром непременным. Вот и привёл вскоре он в дом молодую жену Акулину и её двоих детей. Мы, четверо полусироток, к новым членам, какой-никакой, но семьи отнеслись чересчур настороженно. А что тут, Володя, могло ещё быть, если Акулина с первых дней, ни сколько не скрывая, показала неприкрытый характер злой мачехи, полный гадостного омерзения? Она, что ты… Не искала повода, дабы дать очередную оплеуху чужим детям. Всячески обижала и, нет, не давала просто так посидеть - всегда и постоянно нагружала нас тяжёлой работой. Бедный папочка, ведь он совершенно не знал, что творится в собственном доме во время его отсутствия. Или не хотел может этого знать… Уже так сегодняшним днём сейчас думаю. А в ту пору мне очень хотелось и представлялось удивительно: вот вбежит на крыльцо отец, встревоженный от невероятных новостей, взволнованный и растерзанный мыслями о происходящем, и начнёт метаться по комнате, охая и восклицая на премилую давеча жёнушку: «Боже мой, боже мой! Пшла вон, падаль несусветная! На пороге, чтоб ноги твоей видно не было!» Но, увы… Я не помню мгновений до определённой поры, когда бы папка мой на Акулину хоть раз один, да заругался и находился, хотя бы, в какой-то нервной тревоге. Его сухая фигура в мучном рабочем фартуке, с длинными размётанными волосами, с лицом, искажённым беспрерывной болью от многотрудной деятельности, до сих пор терзает меня, припоминась.

А вот, слушай, что дальше-то было… Мишу папка отправил в ФЗО. Однажды брат вернулся оттуда повзрослевшим и первым делом поругался с мачехой, не надеясь на справедливость отца. Она страшно обозлилась у всех детей на виду и очень сильно ударила Мишу головой о стену. После того случая, несчастного братика начали мучить ужасные головные боли. А спустя несколько месяцев он умер. К тому времени, мы настолько были уже запуганы мачехой, что побоялись рассказать отцу про её выходки и как она била Мишу. И снова эти ночи… Я не вижу, но слышу своего брата за окном, как он шлёпает босыми ногами по грязным лужам и как вздыхает… А, я… Лежу в ледяном ужасе!

Акулина ни в какую не пускала нас в школу, указывая на необходимость непременной работы, дабы облегчить наше собственное проживание. Но в тоже время, её любимые дочери в школе учились и с большой неохотой делали уроки. Ах, как мы завидовали им, ты себе даже представить не можешь!

Времечко идёт, ещё и ещё пролетают ночи. Однажды заскрипели ржавые ворота. Мои глаза широко раскрыты… Ещё звуки и много ужасных голосов, но вот на мгновение всё затихло, и я замечаю что-то необыкновенное: из-под полу начинает потусторонняя сила молотить кулаком по половицам. Я совсем замираю, и даже задыхаюсь, но совсем скоро начинаю вдруг соображать: нет, это не дух – волы вышли из загона на волю и тронулись в путь. С девяти лет я уже вовсю их пасла. Не помню, Володя, как меня и звали по-другому, только Машка и Машка. Под палящим солнцем, и под проливным дождём я, хрупкая по тем временам девочка, внимательно смотрела за животными. Хоть верь, хоть нет – я считала волов своими друзьями, разговаривала с ними, жаловалась им на жестокость и грубость дрянной мачехи, рассказывала о заветных мечтах, о своём трудном детстве. Я была очень худой, ведь в котомке находилась только краюха хлеба да вода. Лишь летом выручали ягоды и трава-кислица.

В один из дней я вернулась домой после работы и увидела на полу брата Ванечку. Он не подавал признаков жизни. Видно было, что мальчик толок зерно в ступе, а что с ним случилось потом – не знал никто.

- Это болезнь его скрутила, вот и не выдержал. А значит, и виноватых нету, - сказала, как отрезала мачеха Акулина всем родным.

На том дело и кончилось, но однажды… Я шла по улице и услышала, как соседка кому-то рассказывала, что видела, будто Акулина била мальчонку по спине чем-то тяжёлым. После того случая мне стало настолько страшно приходить домой после работы, что решила непременно жить только с волами. И снова… Волы мерно дышат, нет той мёртвой, невозмутимой тишины, но слух не мирится с этим и наполняет оставшееся свободное пространство ужасными звуками – кричат Миша с Ванечкой! Потом я слышу глухой, точно в глубине земли зарытый непрерывный звук… а рядом с ним тянется тот протяжный и звонкий – ребяческий. И так долго-долго, пока не сморит сон.

Как-то мачеха напекла из муки коржей и втайне от мужа и неродных детей спрятала их в печи. Младшенькая сестра Олечка увидела это и рассказала отцу. Тот впервые отругал жену, поделил коржи и ушёл снова на работу. Буквально через небольшой промежуток времени посторонние люди нашли Григория Максимовича и сказали, что дочь Оля лежит возле порога вся в крови. Отец быстро примчался, поднял с порога дочь и отнёс в больницу. У неё было порезано горло! К счастью, малышку спасли, а мачеха отмахнулась тем, что, мол, девчонка играла с ножом и порезалась…

Я же жила на пастбище и высохла, Володя, словно тростиночка. Но мир и в то время был не без добрых людей, жаль только, что долго они не появлялись, эти люди. Когда меня увидел председатель колхоза, то ужаснулся, посадил меня на телегу и привёз на ферму.

- Так, дочка, вот тебе моё указание, - сказал он тогда, - Будешь работать и жить на ферме. Тут тебя в обиду не дадут. Не плачь и никого не бойся больше, - а в сторону добавил: Если бы я тебя не забрал – ты бы померла в поле без воды, еды и отдыха.

Мне тогда уже двенадцать лет было и на ферме доверили группу коров. Трудно очень давалась новая работа, но я старалась и со временем стала всё успевать. Пила молоко, набиралась сил и кошмары ночные постепенно удалились прочь. Прошло несколько лет… Однажды отец поддержал решение поехать на торфоразработки, лишь бы в доме мне не находиться. Он принёс с работы муки и попросил жену испечь хлеб и насушить из него сухарей в дорогу дочери. Мачеха фыркнула поначалу, мол, у неё и без них работы невпроворот, но просьбу уже с охотой выполнила. Перед отъездом, я совершенно случайно услышала, как мачеха шепчется со своими родными детьми: «Не бойся, она не доедет до своей работы, загнётся в дороге, раз не хочет нам тут помогать». Я, конечно, поняла, что хотят отравить и тут же пожаловалась отцу. Тот сразу впервые крепко поскандалил с мачехой, за которую вступились дочки и стали избивать отчима, кто только чем мог. Не поверишь, Володя, я сразу, откуда только силы взялись, схватила дубовое полено и давай дубасить по ненавистным хребтинам обидчиков!

- Ну, сейчас получите от меня! Твари бессовестные! – кричала я во всё горло, и била до тех пор, пока те не пустились в беспорядочное бегство! - Как можно тату обижать, гадины? – кричала я вдогонку!

В этот же день папка выгнал их всех из дома: и жену, и её детей. Я очень хотела заработать побольше денег, для папы и сестры, но вскоре получила телеграмму о том, что отец тяжело болен. Он упал на кучу камня, когда ремонтировал крышу и повредил спину. От полученной травмы, папа вскоре помер.

Знаешь, Володя, мне было радостно и грустно от того, что глаза у папки просветлели в конце своего пути, а потом… Долго-долго плакала… После таких минут тревоги и невыносимых мук от неведения другой жизни, а также от переживаний за отца, вылился океан горючих слёз. Такого пережила, такого… врагу, Володя, на войне не пожелаю.

Еще немного времени пролетело… Пришла я как-то в гости к тётке и увидела Васю, с которым меня тут же и познакомили. Вечером Вася проводил меня до дому, а на следующий день мы поженились. Ведь сестрёнка Олечка прямо так и сказала: «Не бойся, сестра, он не обидит тебя. Я точно знаю – плохие люди в нашей жизни больше не встретятся».