«Когда я песни грустные пою, мужчины возвращаются в семью» (Елена Казанцева) *** «Да, музы ведь - на то они и музы – Всего лишь паузы, свободные от уз». (А.Головин) Вот и стали (песня) Вот и стали длиннее дни, вот и стали короче ночи… Мы с тобою совсем одни из апреля вплываем в май, надрывая свои сердца, заливая любовью очи. Ты серебряного кольца с безымянного не снимай. Мне его на своей руке до печали носить, возможно, до рогоза на бережке, до ограды с простым крестом. А кораблик судьбы моей из тебяожиданья сложен, а кораблик судьбы твоей на причале стоит чужом… От жасмина лепестки… (песня) От жасмина лепестки на зелёном, как пороша, мои думы о хорошем нынче кратки и горьки. Обрекать – так обреки, неизбежным огорошив: под перинами горошин – как песчинок у реки. На перинах ты да я (то, что, в общем, и хотела), запоздалое на белом – на груди рука твоя. В нашем небе на века – тёмно-сизое на синем. Моё тело обессилев, мнут горошины бока. Как от ласки лоскутка это тело вечерело, улетая грешным делом на перины-облака, но и там полно тоски и любви на медный грошик. Мои думы о хорошем – от жасмина лепестки… Жастокий романс Если хочешь с двумя по-хорошему – кувырнёшься в свою западню. Под перинами снова горошины в сотый раз посчитаешь на дню. Затоскуешь, закроешься в тереме, разрывая себя пополам, бестолковый, разбитый, потерянный для обеих обиженных дам. До крыльца будет тропка не чищена, и с крыльца будет снег не сметён, половинки души пепелищами двух упрёков с обеих сторон. Как тебя разломает-растрескает на две стороны, на два лица. Ты бы эту политику мерзкую перестал проводить без конца. Дюнное В предметельных белых думах я с тобою в тёплых дюнах, в дивных дюнах возле моря под реликтовой сосной. В море цвета хризолита солнце сонное разлито, и движеньям нашим вторит томным шёпотом прибой. Рифмы на руки ссыпая, в ритме блюза засыпаю под сосновым абажуром на лазоревом песке. Утром вспомню виновато не на мне тебя женатым, что зима, что бабы дуры, - и куплю себе букет. Опять не сплю (песенка) Опять не сплю до четырёх, и всё курю, как паровоз, на кромке ночи на износ хожу по кухне. Кладёт мне doc сердитый Бох, как шов, строку наперекос на недолеченный невроз в мозгу распухлом. А я строке наперекор мосты бросаю на костёр и в стиле пэчворка узор строчу для шторы, и со строкой наперевес иду с сердитыми вразрез, либидя мысленный процесс до ре-мажора. В мозгу свербит сердешный друг, кому меня, а также ту сортировать невмоготу, а только комкать, то невдомёк, то недосуг одну отправить за черту, - превозмогая маету, хожу по кромке… А может, это добрый знак, когда в душе такой бардак и ангел сыплет в чай мышьяк, едва не плача? И отказать нельзя никак: направо – Бох, налево – мрак, и весь мой век пребудет так, а не иначе… Листва летала золотая, туман от окон отсекая. Не чуя ног, души не чая, смотрела я поверх домов. Себе Токаем потакая, до дна пила я чашу чая, и вышла песенка такая про эту самую любовь. Почти по Андерсену Негордая Герда, зачем тебе этот Кай? Он тихо живёт со своей королевой снежной, в подаренном мире и вечность на три глотка, и слёзы твои не искристей коньков-норвежек. С чего ты решила, что так уж ему нужна? Живут же с осколками, что их тревожить всуе. Какого ж тебе, моя детка, ещё рожна? Ему королева покой на челе рисует. Полей лучше розы, зачахли они совсем. Ты всех извела, по снегам да по льдам шатаясь. Вон доктор тебе прописал перед сном персен, попей и покайся, и хватит мечтать о Кае. Пью мартини… Пью мартини в «Золотом драконе», собственные нервы теребя. Был бы здесь хотя бы подоконник спрыгнуть с этой жизни без тебя. Но ни подоконников, ни окон, люди о безрадостном поют. Режет подноготности осока шею беззащитную мою. Будут менестрелево метели вечно клясться на моей крови о твоей готовности к постели и о неготовности к любви. Листопадное Дождь из капель, дождь из листьев – на зонты и на плащи, пелена степенных истин на глазах моих мужчин. Все они проходят мимо в октябрёвый листопад. Те, что были мной любимы, нынче под ноги глядят. За стеной дождя и листьев ни печали, ни огня, - тают в медно-золотистом полюбившие меня. Жёлтой скатертью дорога у моих былых мужчин. Только мне, помимо Бога, ждать кого-то нет причин. Хочешь? (песня) Стану ласковой тебе кошкой или сукой, если ты хочешь, приколюсь на воротник брошкой, расстелю тебе себя ночью переливчатым путём млечным, сяду птицей на плечо пёстрой, разольюсь вокруг тебя речкой, сотворю тебе на ней остров. Стану Сивкой пред тобой Буркой, иноходной и такой вещей. Ну, куда уж нам теперь в жмурки: в горло волжская волна плещет… Сатана ли за плечом, Бох ли – по следам твоим иду, милый. Нынче кошка во дворе сдохла, ночью сука под окном выла. Говори (песенка) Говори мне говори, как токуют глухари, как нашёптывает дождь заговоры до зари, расскажи, как твой порог без меня от слёз промок, как ты по полю идёшь под осенний крик сорок, ты меня заговори, как мерцают фонари, как поёт на плитке чайник. как шуршит перо перин, говори мне про мечту, я послушать предпочту, как заглатывают чайки корки хлеба на лету, говори про нашу жисть. как ты будешь локти грызть, заговаривай мне зубы. только не проговорись. Любовницы и жёны «Никто не покарает, не измерит вины его. Не вышло ни черта. И все же он, гуляка и изменник, не вам чета. Нет. Он не вам чета» (Б. Ахмадулина) Мы любовницы и жёны, на огонь летим зажжённый, наши пушки заряжёны, наши юбки в кружевах, нас любовь по миру водит, завлекает в хороводик, но об этом при народе не расскажешь в двух словах. Мы любовницы и жёны, на ветру стоять свежо нам ждать, когда придут пижоны на постой и на погляд. Мы враги и мы подруги, наши общие супруги мылят очи всей округе и стране дают угля. Ною ли Всё гадаю, что со мною, ветер космы разметал, я в жилетку Ною ною, - у него в речах металл, дескать, здесь тебе не место, здесь ковчег, а не баржа, я таких, как ты, неместных, за бортом всегда держал, каждой твари здесь по паре, ты-то, штучная, кому? И меня с моей гитарой - хвать – и бросил за корму. И плыву я за кормою на гитаре по волнам, хороша сама собою – и непарна, и вольна… Парашютное (песенка) «Ой, привет! Да как дела, как при Брежневе. Рак издал прощальный свист перед смертушкой, благоверный загулял пуще прежнего плюс – ко мне, как банный лист, не отвертишься. А постылому давать (долг супружеский) – на душе базар-вокзал, небо-осенью, но скрипит опять кровать после ужина, лишь бы деньги отдавал и не бросил бы. В нашем доме – тишь да гладь, сам – как новенький. Субмариной вкривь да вкось – так мы неводом! Ну, завёл он эту б-бровки-домиком, - перебесится, небось, эка невидаль. Нераскрытый парашют, брак юродивый, наведёт меня на грех, хлопну дверцами. Но другие-то живут, не разводятся, - и у нас не хуже всех, перетерпится…» Как любимая-чужая «Тренькай, бренькай, не тужи – у него такая жи…» (Д. Артис) Как любимая-чужая с нелюбимою-родной досаждают, осаждают то вдвоём, то по одной. По чужой томится тело, о родной болит душа. Пахнут яблоком неспелым ночи, ласками шурша. И, сложней брюссельских кружев, думы – дымом в полутьме: «Был бы я кому-то нужен, был бы кто-то нужен мне…» Чужое Раз денно и нощно является, видится, предстаёт, то кажется – вот оно, гладкое – просто возьми да гладь, и думаешь: «господи», думаешь: «самое-то-моё, такое – руки не отнять, отвести невозможно взгляд». Да только враньё. А моё-то, ведь, было бы под рукой, сидело бы рядом, лежало под боком, обняв тепло, вокруг бы меня и во мне разливалось рекой Окой, и лаской, и думой само бы ко мне на ладонь текло. Чужое не смотрит в глаза, у чужого и глаз-то нет, чужое страшится вопросов, чтоб лишнего не сказать. Моё не забыло бы, что я женщина и поэт, и слёз бы моих не боялось, не пятилось бы назад. Макошин круг Ты всё равно ко мне придёшь, и над своим уснувшим садом я полечу в осенний дождь с листвой вальсирующей рядом. Ты всё равно сюда придёшь, к моим рукам и тёплой коже, - я приколю на блузку брошь, поранив грудь неосторожно, я приколюсь: из ножен век достану острый взгляд булатный, но не задену даже вен твоих, сказав: «Ступай обратно, иди туда, откуда шёл, где остаётся всё, как прежде, лица гранитный кабошон шлифуй своих ладоней между, сними с моей руки кольцо, не здесь, а там играй и сетуй, - какая Волга? Даже Сетунь не отразит твоё лицо». Но синеглазая Макошь кудель судьбы прядёт упрямо, и к своему ребру Адама ты снова, сетуя, идёшь. Обнажённое (романс) полынная правда с горчинкой но всё ж в полынное поле забывшись войдёшь и медленно тая в его аромате в его серебре до самого мелкого беса в ребре себя пролистаешь деревья становятся голыми спать и лишнее сбросив с макушек до пят скрипят под снегами отринув сухую листву как слова уже не деревья уже дерева стоят перед нами и я обнажаясь до божьих кручин до самых рябиново-горьких причин до правды полынной увижу тебя в очарованном сне и дарьей застылой приникну к сосне горчащей былинно. Лоскутки (песня) Рвётся в сентябрёвые лоскуты неба предосенняя кисея: лоскуток серебряный – это ты, лоскуток лазоревый – это я. Зорька невечерняя – что алтын в клюве у небесного журавля. Кучевым корабликом – это ты, перистою лодочкой – это я. Изменяет облики и черты листопадной кротости западня. По небу, как по полю – это ты, по полю, как по небу – это я. Чайник докипел да почти остыл в холоде разумного бытия, и со мною рядом – совсем не ты, и с тобою рядом – совсем не я. Нам ли разводить и сводить мосты, раз такая выпала колея. Морем, аки по суху – это ты, ночками без просыху – это я. Очи так доверчивы и чисты, а в зрачках пустынная полынья. Выдумкой парчовою –, я и ты истиной холщовою – ты и я. Буриданное Ты снова о любви? О, нет, прошу покорно: за флёром дивных слов – один тестостерон. Иные словеса воздушнее попкорна, крикливей болтовни предмартовских ворон. Налево у реки в полях цветут полыни, направо за столом привычки стерегут, а у тебя тоска гордынею в грудине, и ты то тут, то там, а ты ни там, ни тут. На левом берегу горчинкой бередили – на правом берегу напился вдрабадан. Но, чёрт меня возьми, ты вновь посередине, и плачет над тобой печальный Буридан. С полей снесло волной полынные надежды, на правом берегу разбило о причал, - плыви, куда плывёшь, как прежде, межбережно, но только о любви ты б лучше помолчал... Соколом идя (песня) Бредила тобой, грезила тобой, Соколом идя, вились на ветру, словно паруса, локоны мои. Где-то на волне лодочка моя, светлая ладья, только за плечом вороны мои около меня. Плачет на реке благостный Харон, ликом Гименей, видно, мне на медь золото менять снова по ночам... Думушки мои, сколько ж вас таких, ёклмнэ, кроет белизной эти паруса на моих плечах... Л+Ж+М 1."Л" Волна пошла на абордаж и стенькой выкинула за борт, и налетел гагачий табор, и чаек бросилась орда меня выхватывать из волн, клевать и вновь топить в пучине, а ты не стал искать причины, чтоб оправдать их произвол. Твоих речей латунь и медь не отпугнули стаек звонких, ты, полон дум, ушёл в сторонку на волны с берега смотреть. Когда сомкнулась надо мной вода и смолкли шум и гомон, ты снова птиц кормил с парома вчерашней булкой покупной. 2."Ж" Смотри, как я вышила кукле тряпичной глаза стеклянно-блестящими ярко-лазурными стразами, и смотрит она, как, зависнув, глядит стрекоза, такая же точно наивнораспахнутоглазая. Возьми, поиграй, напридумывай ей имена, права зачитай, одевай, а потом распоясывай, держи при себе, представляя, что держишь меня, рукой обхватив головёнку её златовласую. Ты ей объясни, что к чему, и она, не моргнув, тряпично сомнётся-прогнётся по кукольным правилам, и стразы блеснут, вовлекаясь в любую игру, а я эти "стразные" игры, похоже, оставила: некукольным взглядом везде натыкаюсь на пат, моргаю не к месту, не вовремя падаю в обморок, не сплю до рассвета и жду золотой звездопад в надежде, что взгляд мой засветится снова по-доброму. 3."М" Недостаток любви, как положено, возмещают обещаньями, шалями, мыльными пузырями, кружевными вуалями, дорогими вещами, непрощаньем с разлюбленными козыряя. Непрощеньем возлюбленных упиваясь ночами, соловей, мол, не вовремя трепетное нащёлкал, чур меня, мол, от этой, с печальными-то очами и речами, текущими переливчатым шёлком. Там – от господа (смилуйся), здесь от лесного беса, и сама, как шишига, всё лесом-чертополохом, ты же лох, а не бох, раз не чувствуешь ни бельмеса, как без этакой чертополошной порою плохо. Или чувствуешь? Видишь? Да только гоняешь тучи то над лесом её, то над крышей моей, то выше, что ж ты хочешь от нас, продолжая пытать и мучить? Зарядить бы ружьё да и выстрела не услышать, не увидеть, как в небо с испугу взметнутся стаи, как, плеснув по воде, под корягу забьются рыбы, и не знать, как две женщины жизнь без меня верстают, уставая ворочать её ледяную глыбу. Листоводное (песенка) Против лома не попрёшь и не плюнешь против ветра. Приколи на блузку брошь, нахлобучь берет из фетра – и ступай на белый свет, золочёный листопадом, череду чужих карет не выхватывая взглядом. Стая птиц над головой вместо грязи под ногами, в месте точки болевой самолётик оригами, у него мотор жужжит, у него смешливый штурман под «Прасковью» Умы-Турман нарезает виражи. Пролетает листолёт, проплывает листоходик, в октябрёвом листоводе завершая поворот. Пароходик (песня) Вы до сих пор ещё не поняли, как жить, с кем пить вино, кого жалеть, кого лелеять, о ком не спать, кого прогуливать в аллеях, кого ловить над гулкой пропастью во ржи. Вы до сих пор ещё не знаете, кому доверить ключ, отдать долги, воздать сторицей, по ком звонить, кого забыть и в ком забыться, Вам всё не по сердцу и всё не по уму. Не разобрали, с кем обняться спать вдвоём, кого хвалить, кого бранить, кого прославить. Вы не любили никого, Вы всех послали. Вы охладели. Вы, конечно, ни при чём. Вослед Вам бубен, саксофон или орган - я узнаю Вас по манерам и по стилю. Вас, очевидно, не любили, - отпустили, как пароходик, непричастный берегам... К чёрту! Мы с тобой не споём на два голоса, не сыграем в четыре руки. Будешь помнить медовые волосы и браслеты с моей руки… И кокетничать-тетатетничать нам и не о чем, да и незачем. В волосах сединой отмечены наши прошлые поперечины. Поперечины, червоточины, как расщелина, тьма кромешная. Я узнаю тебя по почерку ярлыков, на меня навешенных… Котовое (песенка) Полагаешь, будто – на год, растекается – на жизнь, - пей вино из волчьих ягод и осаночку держи. Мнишь наивно, что навеки, осыпается за год, - прячет очи, щурит веки шерстяной дубовокот. Он мудрит себе по кругу, по русалочьим хвостам, всю округу с перепугу до листа переверстав, понимая всё на свете, принимая всё подряд: «справа – солнце ярко светит, слева – звёзды говорят». Полагаешь, будто – на год, растекается – на жизнь, - пей вино из волчьих ягод и осаночку держи. Я летала по вокзалам от купели до креста и стихи тебе писала, ты, листая их, устал. Полуночное Он мусолил во рту недозрелые вишенки слов и раскусывал их кисло-терпкую сочную мякоть, на листок из блокнота любовными рифмами плакать в откровеньях романсовых был полуночно готов. К терпеливой ладони свой лоб наклонивши навек, одинокая женщина тихо на кухне сидела, и лицо её в раме оконной камейно белело, и всё падал и падал полночный декабрьский снег…