Жил-был солдат. Да-да, самый обыкновенный и ничем не примечательный, безумно храбрый и нераздумчиво смелый, как ему и полагается, солдат. Были у солдата: острая, всегда отточенная сабля, длинное ружьё, высокий кивер и безупречно чистый, с двумя рядами блестящих металлических пуговиц мундир. Конечно, в придачу у солдата было много чего ещё из примечательно достойного к упоминанию: и чёрные как смоль усы, и курительная трубка, и скрипящие, высокие до колен сапоги, и кожаный ранец, и щеголеватые, приятно красного цвета, солдатские подтяжки,— одним словом, всё то, что положено иметь бравому солдату. И жил солдат, не зная беды — котелок его на обед всегда был полон дымящейся кашей, бархатный кисет всегда был набит крепким, отборно пахнувшим табаком, в карманах же его безупречно чистого мундира всегда водилась кое-какая мелочь медью, а иногда даже что и серебром. Что тут скажешь: живи — не тужи, веселись от души. Но, несмотря на то, что всё у солдата было, он имел одно заветнейшее мечтание: ему страсть как надоело каждый день до блеска чистить старые железные пуговицы своего мундира и поэтому он очень желал бы иметь вместо железных — два ряда ярко медных, ещё лучше светло серебряных и уж совсем несбыточное — два ряда новых, всегда блестящих, больших золотых пуговиц. Часто нашего служивого ставили в караул у королевского дворца. Летнее солнце жарило ли тогда высокий кивер солдата, дул ли пронизывающе холодный осенний ветер, хлопья ли снега засыпали нашего часового, — он стойко переносил все тяготы, бодро покручивая чёрный ус да выше поднимая гладко выбритый подбородок (так солдат поступал, если рядом проходил кто-нибудь важный из особо важного начальственного круга, обыкновенно же, при первых признаках непогоды, солдат прятался в охранную будку). Но когда в высоком окне дворца появлялось миленькое, беленькое (белее молока) личико тамошней принцессы, когда на себе солдат ловил случайный взгляд её чудесных, изысканно благовоспитанных глазок, когда он видел принцессу, похожую на невинного ангелочка, гулявшую по диковинным аллеям и запутанным тропинкам дворцового сада, солдат отчего-то густо краснел, опускал грозные свои брови и, неизъясненно чем-то смущённый, будто прикованный к одному месту, не спешил уже столь быстро прятаться в уютной, выкрашенной в белые и чёрные полоски, охранной будке часового. Однажды вечером во дворце был бал. Великолепнее да чудеснее того бала трудно себе что-либо и представить. Высокие окна были ярко освещены сиянием тысяч свечей, из широко открытых дверей дворцовой залы на улицу доносилась прекраснейшая музыка, чудно разукрашенные кареты, одна за другой, непрерывным потоком подъезжали ко дворцу, степенные швейцары в ярко батистовых ливреях почтительно открывали дверцы, галантные кавалеры и со вкусом разодетые дамы в высоких париках изящно, с церемониальным достоинством входили во дворцовые покои... Солдат же стоял на посту, бодро покручивая иссиня-чёрные усы да всякий раз молодцевато беря на караул проезжавшим генералам и принцам. И вот, после того как все приглашённые дамы, принцы, кронпринцы, генералы и изящные кавалеры вовсю уже веселились во дворцовых покоях, к солдату подошла согнутая в дугу, с грязной котомкой за спиной, горбатая старуха. То была ведьма. У неё были длинные-предлинные, распущенные седые волосы в колтунах, которые волочились по самой земле, и злые-презлые, красные гноящиеся глаза. Ей страсть как хотелось по какой-то своей, неведомой ведьмовской надобности попасть на бал. — Пропусти меня, служивый,— охриплым, низким голосом попросила старуха. —Что ты там будешь делать, старая? Посмотри, тут собрались самые важные люди королевства, тебе ли водить с ними дружбу?— насмешливо поглядывая на грязный и обветшало изодранный наряд старушенции, заметил солдат. — Я лишь хочу,— вкрадчиво прошипела ведьма,— сделать принцессе подарок. — Ведьм не велено пускать,— простовато улыбнувшись, ответил старухе солдат (он вовсе и не знал, что пред ним ведьма — обычно солдат от нечего делать любил почесать языком). — Ты догадливый, солдатик,— криво усмехнулась колдунья,— хорошо, я отблагодарю тебя: я исполню твоё самое заветное желание, будешь ты иметь два ряда красных медных пуговиц; скорее же пропускай меня. — Беда не велика, — подумал солдат, — какой вред от старухи? Кроме того, мысль о медных пуговицах очень понравилась солдату — и он пропустил ведьму во дворец. На следующее утро солдат с удовольствием увидел на своём мундире аккуратно пришитыми два ряда красных медных пуговиц. Во дворце же ничего не изменилось — только любимая роза принцессы начала блекнуть да вянуть. И вновь во дворце давали бал. Вечером вновь ко дворцу съезжались пышно разукрашенные кареты, далеко и торжественно звучала прекрасная музыка, галантные кавалеры, со вкусом разодетые дамы в высоких париках и шитых золотом платьях, принцы да генералы неторопливо и с достоинством проходили в дворцовую залу, бал гремел и ярко блестел светом тысяч фонарей, канделябров и подсвечников. Солдату вновь довелось стоять на посту. И вновь, после того как все гости собрались, к солдату подошла ведьма с просьбой пропустить её во дворец (надо бы, однако, заметить, что горб у ведьмы стал теперь гораздо менее заметен, морщины на её безобразно старческом обличье чудесным образом разгладились и вообще старушенция выглядела намного моложавее против прежнего). За то, что часовой пропустит её, ведьма обещала обратить медные пуговицы солдатского мундира в привлекательные пуговицы неподдельно серебряного образца. Недолго думая, солдат согласился. После того ничего не изменилось во дворце, лишь любимый сладкоголосый соловей принцессы, развлекавший её во дворцовом саду своими завораживающе расчудесными трелями, охрип и не мог уже поутру, как прежде, разбудить принцессу от лёгкой неги дрёмы и предрассветного сновиденья. На мундире же нерадивого солдата красовались два ряда новеньких серебряных пуговиц. И на третий день продолжался бал. На улицу доносилась чудно печальная музыка вальса, грохоча по булыжной мостовой, ко дворцу безостановочно подъезжали бесподобно разукрашенные кареты, богато разодетая череда принцев, генералов, дам и кавалеров с неспешным достоинством реверанса и поклона входила во дворцовые покои, вечернее небо беспрерывно озарялось яркими вспышками разноцветных фейерверков, бал кипел и кружился, замирал и оживлялся с новой силой... И вновь наш солдат стоял на посту. И вновь к нему пришла колдунья с прежней просьбой, только теперь она обещала заменить оригинально серебряные пуговицы мундира на два ряда неподражаемо блестящих, больших золотых пуговиц (на диво, ведьма выглядела гораздо помолодевшей и горб на её спине исчез бесследно). И в этот раз, соблазнившись обещанным, солдат пропустил колдунью. На следующее утро на мундире солдата красовалось два ряда намертво пришитых, больших золотых пуговиц. Во дворце же поднялся нешуточный переполох: непостижимым образом принцесса запрокинула шейку, заложила ручки за спину и... и превратилась... превратилась в прехорошенькую, беленькую (белее молока), несчастную уточку. На шее уточки-принцессы красовалось её бриллиантовое колье, на утиной головке - маленькая золотая корона. Но нужно согласиться, уточка очень отличалась от прежней, похожей на ангелочка, принцессы. Кроме того, будто от горя, уточка-принцесса потеряла дар голоса, даже тихое утиное кря от неё нельзя было услышать. Целыми днями грустная уточка одиноко бродила по диковинным аллеям и запутанным тропинкам дворцового сада. По вечерам во дворце уже не гремели балы — все принцы, галантные кавалеры, со вкусом разодетые дамы в высоких париках да важные, степенно важные генералы перестали наведываться в гости к принцессе, все отвернулись и позабыли о ней. И чего только не перепробовали дворцовые знахари в остроконечных колпаках, королевские лекари в широкополых мантиях да вездесущие аптекари в черепашьих очках для излечения несчастной принцессы. Наконец и знахари, и лекари, и аптекари, со знанием дела пошептавшись да посовещавшись меж собой, махнули рукою да и пришли к заключению, что принцесса страдает от неведомого недуга, которым до того ещё никто не болел, и что, к величайшему их сожалению, имя этого недуга науке пока что не известно (это было самое мудрое, бесценное и необходимо важное заключение, которое они вообще могли только сделать во имя расчудесно выхваляемой ими лекарской науки и для излечения несчастной уточки-принцессы в частности). Никто не догадался о причинах несчастия, случившегося с принцессой; грустная же уточка и дальше одиноко бродила по диковинным аллеям и запутанным тропинкам. И вот однажды, когда солдат, блистая большими золотыми пуговицами, стоял на часах у чёрно-белой своей будки, к нему приблизилась принцесса-уточка: "Всему виной ведьма, только ты можешь меня спасти",— промолвила уточка и тихо побрела прочь. Что делать и чем помочь? Солдат поплотнее набил табаком свой бархатный кисет, отточил ещё раз и без того острую свою саблю, напялил кивер да и пошёл искать колдунью. Долго ли, коротко ли — но обошёл солдат почти всё королевство, а старухи так и не нашёл. И лишь на краю тамошнего королевства остался ещё глухой и заброшенный, старый дремучий лес (о нём ходила дурная слава и туда давно никто не наведывался). Как раз под вечер добрался солдат до этого леса. Уже смеркалось, но солдату не хотелось откладывать дела в долгий ящик и решил он идти по едва приметной тропинке в самую чащобную глушь. И чем дальше шёл солдат по тропинке, тем лес становился темнее и темнее, тем гуще вековые деревья сплошной стеной обступали тропинку, тем крепче ветви этих деревьев, будто цепкие когти ужасных, выросших из земли зелёных чудовищ, цеплялись за безупречно чистый, с двумя рядами больших золотых пуговиц мундир солдата, мешая ему двигаться вперёд. В дебрях не раздавалось ни звука — птицы не залетали в такую глушь, даже крик филина, любителя нежити, не было слышно здесь, даже звук собственных шагов не слышал солдат. Тропинка почти исчезла перед ним... Выхватил тогда нераздумчиво храбрый солдат острую свою саблю — деревья разом расступились, и солдат вышел на открытое место. Однако же места более гадкого и отвратительного трудно себе и вообразить: сплошь, куда ни глянь, очам предстояла зловонная болотная топь, внутри которой что-то глухо клокотало и булькало. Сизый туман обволакивал пустошь; повсюду были поросшие мхом кочки, среди которых выглядывали покосившиеся в ту или другую сторону старые, почерневшие кресты. На крестах шевелящимися гроздьями висели препротивные летучие мыши, под некоторыми же из этих крестов, ворча и мерзко бранясь между собою за обглоданную кость, бултыхались в болотной жиже злобные, красногубые карлики. В самом конце дикой пустоши виднелась заросшая крапивой, сложенная из жаб и ужей хижина колдуньи — верх этой хижины украшал конский череп, на черепе, важно озирая окрестности, сидел чёрный петух. Узенькая, выложенная костями да ежиными иголками дорожка вела через топь прямо к хижине. Под кустами, растущими вдоль дорожки, шипели и свивались ползущим, движущимся клубком осклизло белобрюхие гадюки. Но солдат лишь подкрутил свой чёрный ус да безбоязненно, невзирая на шипенье свивавшихся гадюк и злобный крик растревоженных карликов, направился к жилищу колдуньи. Ведьма ждала солдата: — Здравствуй, служивый, — коварно улыбнулась она. Впрочем, её было трудно узнать (ведьма обратилась теперь совершенно молодой колдуньей — горба за спиной не было и в помине, длинный волос потемнел, морщины же на лице разгладились совершенно). И лишь глаза (злые-презлые, красные глаза) обличали знакомую уже солдату гнусную ведьму. — Ты пришёл хлопотать за принцессу? Что ж, иди за мной. Колдунья вошла в своё богомерзкое жилище, на пороге которого (огромной, трёхсотлетней черепахе) лежало беленькое, совсем как у принцессы-уточки пёрышко. — Чего бояться? ружьё заряжено, сабля отточена, — простаковатый и храбрый наш солдат лишь подкрутил свой чёрный ус да и безбоязненно пошёл за ведьмой. Вся хижина дышала и ходила ходуном. Жабы и ужи переплетались, теснее сжимались и испуганно таращились на колдунью. Внутри всё было в пыли и паутине. В печи ярко полыхал огонь, но ни жа'ра, ни дыма от него не было вовсе; повсюду на стенах висели венчики сушеных колдовских трав. Ведьма достала из печи кипевший котелок, громко произнесла какое-то заклинанье и вдруг брызнула колдовским варевом прямо на солдата... Всё померкло, закрутилось, завертелось... и... и тут солдат очнулся маленьким, мизерно маленьким, меньше мизинчика, мышонком. На голове красовался солдатский кивер, одет мышонок был в подходящий по размеру, безупречно чистый, с двумя рядами блестящих золотых пуговиц мундир, на боку висела остро отточенная сабелька, на плече ружьё (если бы вы увидели это ружьё, вы бы наверняка подумали, что это детская, крохотная игрушка, на самом же деле это было настоящее, самое настоящее ружьё, только очень маленькое, как раз для мышонка, мышонка-солдата). Солдат с удивлением осмотрелся вокруг — всё теперь стало ошеломляюще громадным и ещё более пугающим и ужасным. Круглые, массивные столбы табуретных ножек поднимались ввысь и завершались огромно нависшей, в глубоких трещинах плитой - деревянной крышкой. Ножки стола были ещё толще и уносились вверх ещё на большую высоту. Печь теперь выглядела неприступно отвесной скалой, внутри которой бушевало, ревело и билось невидимое мышонку, и оттого ещё более страшное, пламя. Тысячи выпученных глаз переплетающихся и сдавленных гигантских жаб да ужей с испугом и ужасом смотрели на солдата-мышонка да ставшую огромнейшей, пугающе отвратительную ведьму. Колдунья раскатистым, охрипло громовым (так, по крайней мере, казалось нашему солдату) голосом тут же позвала кого-то: — Кис-кис, будет тебе пожива! И тут, откуда не возьмись, появился страшный рыжий кот. Однако же солдату кот теперь и вовсе казался величиною со слона — его огромные, горевшие огнём, злые-презлые глаза хищно сузились и с жадным интересом смотрели на мышонка. Кот, красуясь перед ведьмой силой и ловкостью, проворно изогнулся и... прыгнул на солдата. Но, даже став маленьким, мизерно маленьким, меньше мизинчика мышонком, наш солдат оставался безумно храбрым и нераздумчиво смелым, как и полагается самому обыкновенному и ничем не примечательному солдату. Мышонок-солдат выхватил свою остро отточенную сабельку, взмахнул ею раз, взмахнул второй — и отсёк подскочившему коту упругие и твёрдые, как стальные прутья, усы. Затем мышонок скинул с плеча своё очень маленькое, почти как игрушечное, но, тем не менее, самое настоящее ружьё, взвёл, приложил к плечу... вспыхнул кремнёвый замок, раздался гром выстрела... и когда рассеялся дым, стало видно, как жалобно мяукающий здоровенный рыжий кот, жалко припадая на подстреленную лапу, испуганно бросился прочь... Раздался дружный крик сердечнейшего восторга и воодушевлённо приветственного восхищения, раздались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы славословных здравиц, — это тамошние мышки, наблюдавшие из своих норок в глиняном полу за исходом поединка, торжествовали победоносно радостный финал неравной схватки. Герой, невиданный в анналах мышиных историй герой, величайше достохвальнейший мышонок-герой, на их глазах, просто здесь и сейчас, вписал своё имя в печально пустовавшую до того летописную строку мышиной воинской доблести и славы. Впрочем, весь мышиный народ, проникшись участием сопереживающего уважения, начал звать мышонка-воина к себе в подземное мышиное царство, в свои норки да подземелья; и не напрасно — разгневанная колдунья уже искала веник, чтобы одним ударом прихлопнуть предерзкого нашего храбреца. Солдат понял, что воевать с веником, похожим на широченное крыло ветряной мельницы, а тем более с колдуньей-великаншей ему, солдату-мышонку, несколько не с руки и быстренько, гремя своей остро отточенной сабелькой да начищенным ружьём, юркнул в ближайшую норку. Здесь он был немедленно представлен его величеству мышиному королю, её величеству мышиной королеве, многочисленному двору их величеств, дамам и кавалерам, чиновникам и советникам, писарям и канцеляристам, королевской мышиной гвардии, элитному отряду королевской конницы (в качестве рысистых лошадок у мышиного воинства использовались необычайно послушные, в меру упитанные и хорошо ухоженные крыски), а также всему, бесчисленному и радостно оживлённому, мышиному народу. Наш герой, окружённый ликующей мышиной братией всех сколь только возможных званий, сословий и состояний, как и полагается беззаветно храброму солдату, скромно выслушивая неумеренные похвалы в адрес несомненно достойнейшей своей персоны, лишь покручивал чёрный ус да пыхал трубкой, туго набитой крепкого, отборно пахнувшего табака. Беспримерно самоотверженнейший подвиг его был официально освидетельствован и по достоинству оценён: мышонок был обласкан вниманием их королевских величеств и представлен к высочайшей награде королевства — сырному ордену, изготовленному из самой настоящей, зелёной корочки заплесневело мраморного сыра (вообще, это только у людей принято награждать бесполезным кусочком бряцающего железа, сырный орден можно было съесть тут же и без промедления). Канцлер королевства, старый, заслуженно толстый, с откушенным куском хвоста канцлер, прочёл заготовленную заранее торжественную речь. Канцлер произвёл впечатление необычайной премудрости, во-первых, потому что на коротеньком носу канцлера красовались круглые очки, во-вторых же, потому что также, с неподражаемым глубокомыслием прозорливца, он указал, что несомненно наиглавнейшим проявлением героизма мышонка-солдата являются его два ряда блестящих золотых пуговиц (впрочем, что именно имел в виду достопочтенно уважаемый канцлер теперь уже и трудно разобрать). Кроме того, мышонку был предложен генеральский чин, звание почётного гражданина, пост командира мышиной королевской гвардии, а также пожизненный пенсион (королевская канцелярия брала на себя это почётнейшее обязательство: ежедневно мышонку полагалось четыре зелёные горошинки, половина расколотого грецкого ореха, две большие варёные фасолины да один кусочек колбасных обрезков). Но солдат, конечно же, отказался от генеральского чина и командирского звания — ведь он был всего лишь самый обыкновенный и ничем не примечательный, безумно храбрый и нераздумчиво смелый солдат, мышонок-солдат. Отказ мышонка-солдата от чинов, званий и титулов вовсе не обидел его величество мышиного короля (властителя подземного и наземного мышиных царствий, всемогущего государя и распорядителя всех знаемых и незнаемых ходов, переходов и потаённо уютнейших норок), ничуть не обидел её величество мышиную королеву (утончённо деликатнейшую ценительницу и покровительницу всех знаемых и незнаемых хлебных корок, предивно расчудеснейших сырных головок и чудно живописнейших колбасных обрезков), никого не обидел из многочисленного и постоянно разрастающегося двора их величеств,— да и вообще никого из преславно ликующего и оживлённо суетящегося мышиного народа. Напротив, все мышки увидели в том знак необычайно привлекательного мышиного благородства да истинно рыцарственной скромности. Все незамужние мышки-девушки и (сообщу вам под строжайше величайшим секретом), и даже некоторые из замужних мышек-матрон были безоговорочно влюблены в нашего самого обыкновенного мышонка-солдата, весть же о том, что наш герой не имеет подружки, заставила всех мышек-девушек, да и многих из замужних мышек-матрон, поскорее принарядиться, надев свои самые красивые платьица, переднички и чепчики, да приукраситься, повязав на хвостики бантики всех только возможных форм и расцветок. Впрочем, солдат с благодарностью принял звание почётного гражданина благословенно прекраснейшего мышиного королевства. Это звание давало ему доступ ко всем наисекретно потаённейшим архивам, каморкам и хранилищам королевского казначейства. Наш мышонок, кроме того, что он был самый обыкновенный и ничем не примечательный, кроме того, что он был безумно храбрый и нераздумчиво смелый мышонок, он, как ему и полагается, был ещё и смекалисто находчивый солдат. Мышонок попросил отвести его к хранилищу вещей, вещиц и съестных припасов, доблестно вынесенных подданными его величества мышиного короля из хижины коварной колдуньи. Солдат рассудил: авось, что и найдётся необходимо ценное среди кучи ведьминого хлама. Молоденькие, шустрые мышки, разодетые в самые яркие платьица, переднички и чепчики, с радостной готовностью взялись немедленно показать ему заветную каморку. Вообще же, все мышки имели доступ ко всем каморкам и хранилищам королевского казначейства, потому что все они с неподдельной гордостью носили звание почётных граждан благополучно счастливейшего мышиного королевства. Однако же в хранилище не было ничего особо ценного и примечательно замечательного: всё, что можно было съесть или же с шумом весёлой возни изгрызть — неугомонно любознательной мышиной ватагой было давным-давно изъедено или изгрызено. Осталась сущая мелочная безделица: недавний, удачливо выкраденный ботинок без подошвы, кусочек сальной свечи да изрядно источенный листик какой-то мудрёно важной и таинственно непонятной колдовской книги. Солдат, мало того что он был безумно храбрым и нераздумчиво смелым солдатом, кроме всего прочего, наш солдат наизусть знал азбуку, мог по буквам слагать слова, а также читать их и даже читать такие слова, которые могут быть прописаны в мудрёных и тайных колдовских книгах. Чем наш храбрый солдат занялся тотчас же. И, о чудо! на листочке было написано, как избавить от колдовских чар уточку-белошейку да мышонка-солдата. Невелика хитрость: всего-то нужно было натереть до лучезарного блеска на солдатском мундире золотые пуговицы (причём для принцессы, заколдованной в уточку, натирать предписывалось беленьким пёрышком, которое лежало на трёхсотлетней черепахе - пороге ведьмовского жилища, если же от колдовства хотели избавить солдата-мышонка, натирать следовало клоком ведьмовских волос), затем требовалось срезать все пуговицы ряд за рядом (вместо золотых должны были появиться светло серебряные, на месте срезанных серебряных — огненно красные медные), и только тогда, когда срежут последнюю медную пуговицу, необходимо было произнести слова волшебного заклинания. Тут же было прописано и само заклинание. Изгрызенная страничка, весьма пострадавшая от любопытствующей мышиной публики, заканчивалась словами "если же", однако разузнать, что означало это "если же" и что следовало за ним, солдат уже не мог. Мышонок-солдат поделился с бойкими, юркими мышками, что ему необходимы пёрышко да клок ведьмовских волос. Мышки тут же взялись помочь, и вскоре у нашего солдата было надёжнейше верное средство от проклятых чар ужасной колдуньи. Солдат отправился назад во дворец, туда, где грустная уточка одиноко бродила по диковинным аллеям и запутанным тропинкам дворцового сада да охрипший соловей безмолвно тосковал по засохшей розе. Солдату не пришлось вновь пробираться через зловонное болото, близ белобрюхих гадюк и омерзительных карликов, по тропинке, выложенной ежиными иголками. Мышиное королевство оказалось весьма обширнейшим королевством, мышки преимущественно жили в подземной его части, которая представляла собой бесчисленное число норок, ходов и переходов, на поверхность же (наземную часть королевства) бесстрашное мышиное товарищество лишь совершало предерзновенно осторожнейшие набеги. И поскольку подземные ходы тянулись вплоть до дворца принцессы, мышиный король взялся доставить туда солдата в кратчайший срок. Мышонку-солдату была тут же взнуздана рысисто-резвая пегая крыска. У крыски были белые лапки, хвостик с аккуратно подстриженной белой кисточкой, очень удобное кожаное седельце и большие, с длинными ресничками, добрые глаза. Завидев солдата крыска начала радостно гарцевать, будто призывая его: "Давай же, помчимся!" Не долго раздумывая, солдат почтительно распрощался с его величеством мышиным королём, её величеством мышиной королевой, многочисленным двором их величеств, радушным и добрым мышиным народом, отдал честь выстроенной во фрунт мышиной королевской гвардии да и, не обинуясь, дал шпоры застоявшейся крыске. Резвым галопом они помчались по длинным галереям подземных переходов; гнилушки, заблаговременно прикреплённые подданными его королевского величества, освещали своды безмолвно таинственных тоннелей и указывали безошибочно верный и единственно надёжный путь... И вот наконец мышонок очутился в саду принцессы, у завядшей розы, над которой тосковал безголосый соловей. Солдат поблагодарил пегую крыску, угостил кусочком колбасного обрезка да и отпустил её назад. Несчастная беленькая уточка-принцесса безмолвно подошла к мышонку, вытянула беленькую, тоненькую шейку и с грустью взглянула ему в маленькие мышиные глаза... Но мышонок-то знал, что у него есть надёжнейше верное средство от проклятых чар ужасной колдуньи. Вот только одно... чем натирать золотые пуговицы мундира? Но, кроме того, что наш солдат был безумно храбрым и нераздумчиво смелым, кроме того, что он был смекалисто находчивым и отменно сообразительным, — наш солдат, как и полагается всякому настоящему солдату, был ещё беззаботно отзывчивым и беззаветно самоотверженным солдатом (к тому же, когда на себе он ловил случайный взгляд чудесных, изысканно благовоспитанных глазок принцессы, он отчего-то по-особенному смущался да густо краснел). Оттого наш добряк недолго раздумывал, чем именно натирать ему золотые пуговицы мундира. Достав из ранца белое (белее парного молока) пёрышко, он начал с весёлым задором до лучезарного блеска натирать оба ряда золотых пуговиц на своём безупречно чистом, солдатском мундире. Вскоре все пуговицы блестели так, как не блестели ни одни пуговицы на шитых золотом да жемчугом невиданнейших камзолах из всех, когда-либо только сложенных самым расчудесно волшебным и замысловато затейливейшим образом, сказок. Затем солдат достал свою остро отточенную саблю и с радостным удальством бывалого рубаки начал отсекать опротивевшие ему пуговицы колдуньи. Ряд за рядом — вместо них появились светло серебряные, затем ярко красные медные и, наконец, хорошо знакомые солдату, старые железные пуговицы. Тут-то солдат и произнёс волшебные слова самого верного и действенно заветного заклинания. Что-то хлопнуло, свистнуло, и уточка, распрямив шейку, враз обернулась прежней прелестной принцессой с белым, белее молока, личиком невинного ангелочка. В саду тут же расцвела пышным цветом её любимая роза, а соловей завёл самую сладкую и прекрасно расчудесную рапсодию из когда-либо только слышанных песен соловьиного звучания. Принцесса прильнула к солдату, обняла его за шею... и поцеловала... Да-да, мышонок и сам не заметил, что вновь стал прежним, самым обыкновенным и ничем не примечательным, безумно храбрым и нераздумчиво смелым, как ему и полагается, солдатом. Всё дело в том, что в недостающем кусочке прочтённой солдатом странички из мудрёной колдовской книги после слов "если же" было написано: "...если же мышонок проявит себя как настоящий солдат и пожертвует собой для спасения принцессы — тогда колдовские чары бессильны пред его храбростью, и быть ему вновь, до конца его дней — солдатом!" Какой переполох поднялся в королевском дворце, когда разнеслась молва о внезапном выздоровлении принцессы. Радости не было предела! Улыбающиеся горничные и фрейлины, поварихи и поварята, швеи да садовники, посудомойки да истопники, конюхи да водовозы, пажи да гувернантки, престарелый дворцовый священник да его служка — одним словом все-все, даже незадачливые лекари и аптекари (которые тотчас же были великодушно прощены), все были искреннейшим образом рады и счастливы видеть свою любимую принцессу в благополучном расположении ума и доброго здравия. Солдат также был обласкан всеобщим вниманием благодарственного признанья. Ликование дворцового люда вообще взорвалось восторгом всеобще воодушевлённейшего веселья, когда принцесса открыто и торжественно изволила объявить, что они с солдатом решили пожениться, что это решено окончательно и что дата свадьбы предопределённо обговорена. Алая роза принцессы зацвела ещё пышнее да ярче, соловей ещё громче и изысканно замысловатей залился трелью неслыханно расчудесных соловьиных звучаний. Наш солдат, нераздумчиво храбрый и смелый, как ему и полагается, солдат, напомнил было принцессе, что он всего лишь солдат и будет самым обыкновенным и ничем не примечательным солдатом до геройского окончания своих славно воинственных дней. Алая роза ласково улыбнулась, голосистый соловей залился весёлой, переливчатой трелью. Фрейлины и поварихи, горничные да швеи, истопники да посудомойки, пекари да конюхи, — одним словом, весь-весь дворцовый люд поспешил с радостной готовностью заверить солдата, что им будет люб и приятен король — ничем не примечательный, безумно храбрый солдат, пусть бы он даже ходил в камзоле с двумя рядами самых обыкновенных, отборно начищенных железных пуговиц. Озадаченный солдат уставился на очаровательно распрекрасную принцессу. Но та, молча улыбаясь, вспыхнула как цветок и, неожиданно поднявшись на носочки, ещё раз поцеловала солдата в небритую его солдатскую щёку. Ярким румянцем неожиданного смущенья окрасилась щека скромного нашего вояки. Дело было решено и двор принцессы начал готовиться к свадьбе. О, что это была за свадьба! На свадьбу были приглашены поварихи да горничные, швеи да фрейлины, истопники да посудомойки, пекари да конюхи, садовники, водовозы, пажи, гувернантки, престарелый дворцовый священник, его служка, лекари, аптекари, — одним словом, весь-весь дружный и развесёлый дворцовый люд. Все же изящно галантные кавалеры и со вкусом разодетые дамы, все принцы и кронпринцы, все важные, степенно важные генералы напрасно ждали приглашения, — о них позабыли и вспоминать. Наверное, оттого, что у этих знатных и всезнающе сведущих господ даже улыбка на обличье всегда вовремя и кстати являет знак значимости и всезнающе горделивого превосходства. Напротив того, на свадьбу были приглашены добрые и отзывчиво радушные мышки — его величество мышиный король, её величество мышиная королева, многочисленный двор их величеств, дамы и кавалеры, чиновники и канцеляристы, советники и писари, королевская мышиная гвардия, а также весь, неисчислимо радостный и оживлённо восторженный мышиный народ с бесхвостым канцлером в придачу. Мышки торжественно и исключительно точно прибыли на свадьбу в бесчисленных, чудаковато разукрашенных ленточками да бантиками каретах, повозках и тележках, запряжённых добродушно послушными, сноровистыми крысками. Длинную процессию храбро охранял элитный отряд мышиной королевской конницы. О, что это была за свадьба! На чудесно живописнейшей полянке диковинного дворцового сада были поставлены широченные столы для дворцового люда, рядом были поставлены узенькими, длинными ленточками гораздо меньшие столики для празднично ликующей мышиной братии. Люди и мышки пировали рядом. Ловкие, весёлые поварята обносили ряды пирующей публики неисчисленнейшим количеством разнообразно деликатнейших блюд. Речи многословных здравиц и приветственных поздравлений прерывались громом одобрительного аплодисмента. Музыка, живая, быстрая музыка восторга и танца сгоняла всех с мест в круговорот движенья и счастья. Мышки танцевали с мышками, люди с людьми, мышки с людьми, люди с мышками,— всё смешалось и переплелось. Правда, мышки, опасаясь, чтобы расторопные поварята, резво снующие меж рядов, в неосторожной спешке не отдавили их длинных хвостиков, всё же старались держаться подальше от столов, поближе к центру танцевальной полянки. И лишь престарелый канцлер мышиного королевства, ничего не опасаясь, лихо отплясывал где ни попадя,— ведь у него, у канцлера, длинный хвостик был давным-давно откушен недобрым и бессердечно злым рыжим котом... Ведьма тоже хотела попасть на свадьбу. Она вновь стала согнутой в дугу, с грязной котомкой за спиной горбатой старухой, у которой были длинные-предлинные седые волосы в колтунах и злые-презлые, красные гноящиеся глаза. Но солдаты дворцовой охраны не пустили её, справедливо заметив, что для того чтобы быть счастливым, вовсе не обязательно иметь подарков от старой колдуньи, обыкновенному солдату вполне хватает своих, двух рядов блестящих, добросовестно начищенных солдатской рукой железных пуговиц.