Глава тринадцатая.

Что уж там, дорогой читатель, между нами говоря, черти может и чушь несусветная, но враньё такое хочу показать, которое непременно поможет увидеть и осознать правду.

«Как ни глупы слова дурака, а иногда бывают они достаточны, чтобы смутить умного человека». Н.В. Гоголь.

И что же? Зашли… Ваня наш смотрит – люкс!

- Ух ты…

Турист про себя с удовольствием отметил, что кондиционер отменный… - навевает прохладой. А вкусный аромат исходит ниоткуда, обволакивая и маня в удивительные сети чертовской кухни. Столы величаво выставили напоказ мощные бока из морёного дуба. Вокруг кресла резные – строго в ряд. Под потолком, не под самым, но, чтобы строить интересную обстановку – люстра необыкновенная золотом сверкает, создавая в полутонах интимное свечение. И… Чудный Моцарт до такой степени ласкает слух, что, кажется, ничего в свете земном уже не требуется: ни тебе, ни от тебя, но хочется остаться только здесь на веки-вечные, в подземелье.

- Уххх.., - в очередной и многократный раз филином отозвался расчувствовавшийся Иван, ни сказав более ни слова.

- Прошу в отдельный кабинет, - проговорил услужливо Прошка.

- Нет, разрешите, - прорезался голос у Ивана, - лучше я останусь здесь.

Прошка тут же:

- Что ж извольте покудова… Устраивайтесь поудобней, великолепно Вас обслужат и всё сейчас Вам подадут…

Иван присел на стул, немного поёрзал для приличия, и облокотился локтем о краешек стола, чуть-чуть не уронив белоснежную салфетку. Прошка устроился рядом, приготовившись к любым выкрутасам своего подопечного по своей, обожаемой им работе. Он поправил тельняшку, сбивая экстравагантно копытом пылинку с плеча, ни сколько не задумываясь, что находится не по форме в столь приличном заведении. Ваня с нескрываемым интересом осмотрелся по сторонам и тут же подумал, что за высокой стойкой бара недаром, наверное, стоит изысканный бармен.

- О-о-о, - сказал он, толкнув Прошку. – Глянь-ка - стильный мен во фраке чёрном! Эх ты, небо звёздное – мать моя! Среди довольных местных рож уж так похож на Гоголя! – Ваня засуетился ещё больше, в который раз двинув соседа в бок, и продолжал восклицать: - Точно он! – аж стоном вышло через раскрытый рот из Ивана. – Такой же здоровенный нос… с полметра чёлка… Ни фига себе!

- Пошто орёшь, блаженный! – Стал ругаться Прошка. – Охолонь!

Какое там… Забегали в башке ошарашено шарики, сотканные из сиюминутных мыслей. Засуетились они хаотично, выбрасывая напоказ хозяину всё, что знали и предугадывали по данному вопросу, возникшему из ничего и ниоткуда.

- Неужто, - начал Ваня говорить.

- Выдавай уже… писатель про заек - подтрунил Прошка.

- Да вроде понял я ведь, не иначе, как душа твоя поспела – по заслугам метят кругом. Дык, к примеру – кого в огонь, кого в обслугу. Пришёлся в этом случае знатный писака про нечистую силу по нраву преисподней, раз при жизни преуспел. Значит по праву свой чин заслужил, выходит…

- Ну, где-то может быть и так, ежели по-простому изъясняться, - подытожил гид, - не хочу пока в философию подземную углубляться, но помниться токмо, говаривал тебе я давеча, будто вместе с вредными элементами и хороший конец рубить приходится с плеча. Вот он, пред тобой – в чёрном фраке и белым полотенцем на руке во всей красе представляется. В гиену его определить не за что, но и оцифровать душонку подленькую с одной стороны, но с чистыми помыслами с другой, нет никакой возможности. Вот мы и определяем таковых лет на двести исправительных работ, дабы прочувствовал и осознал свою неправоту и определился с мыслями истинными.

- Да ладно… Можно согласиться, что, мол, писал про чертей и всякую дрянь колдовскую, что при этом человек-то хороший, но повёлся на вере и на зарабатывании тупо денег, но… В башке моей, совсем не пьяной, не укладывается - при чём тут фрак чёрный и… бармен с официантом вместе взятыми, чёрт вас всех возьми?

- Ах, ты, забодай меня комар, туточки просто, но думаю, что получишь прям сейчас ты чудное удовольствие самому спросить у Коли, мол, что и как, да и зачем, раз уже не в моготу, да и не терпится. Впрочем, сдаётся мне, ты довольно много преуспел, чему и рад безмерно. Помимо обстановки и внешности, даже стиль изъяснения прослеживается. Ну-ну, понаблюдаю…

Как раз в этот самый момент появился ещё один служитель заведения. Это был небольшого росточка, худенький человечек в зелёном форменном костюме, и совсем не чёрт, поскольку без рогов. Не иначе охранник при дверях, не известно по какой причине отсутствующий некоторое время.

- Вы что же, любезный, - обратился он к бармену, - так вот запросто впустили клиентов без спросу моего?

- В каком-то странном заблуждении вы находитесь, вышибала. Ваш совсем не светлый ум отуманился ещё больше, чем был до сего момента. Какого хрена, я вас спрашиваю, учиняете мне сей допрос, почти с пристрастием? У меня, помилуйте, совсем другие обязанности в осточертевшем кабаке.

- Ах-ах-ах… А я-то рвался изо всех критических сил когда-то… Мол, Гоголь наш поэт, без слов врагу понятно. А ведь писателей полно, пусть даже с дарованием, но нет поэтов, а поэт - святое слово. Бумагу марать каждый способен и многие становятся достойными писателями, но поэтов – единицы. До облаков Вас превознёс и где же благодарности? Позвольте, ваятель гнусный дежурных улыбок, спросить вдруг о том… Какого чёрта вы тут ошиваетесь почитай так лет, да сто пятьдесят? Куда там, намного больше.

- Вы ошиблись и здесь, мой почтенный друг. Двигая меня к Олимпу, помнится, разнесли по полной программе, как христианина. А касаемо преисподней не забывайте, Вы только швейцар при дверях в ресторан, а делать поварам заказы и стряпать на дипломатической кухне с клиентами приходится мне…

Мол, вот ведь как чешет – стучал, словно молотком, по Ваниной голове язык чудной из девятнадцатого века – с некоторым изыском и куском морали неизбежной.

- Ага, приметил? – зашептал Прошка, чтоб не прикончить раньше времени интересный диалог. – Примечай… Ведь и твои словечки проскакивают иногда в процессе, уж больно хотса мне поржать, не утерплю, небось.

- Кто этот дядька худощавый, а? – так же шёпотом спросил Иван.

- Здрасти, приехали! Чай Белинский…

- Виссарион?

- Он самый, собственной персоной. Не последний человек…

- Но как? Ну ладно, пусть Гоголь, к нему, допустим, и шли… Почему же критик великий из моих мозгов образовался? Ведь не думал я сто с лишним лет, даже если б прожил столько, об нём со школьной скамьи, где может раза два и слышал. Но не хотел вникать, поверь, из-за нудного, неинтересного взгляда и непроглядной взрослости, к которой-то не очень и стремился. А потом… Потом из-за лени не приходил к нему, вспоминая школьное занудство, думая, будто в том же неприглядном виде представится он мне.

- Конан Дойл в известной книге устами удивительного Шерлока молвил, что башка у человека – это захламлённый чердак, где барахло всегда на виду, а полезные вещи попробуй-ка найди так запросто с кондачка. Так же и у тебя в чердачном помещении: стереотипы окружающей толпы, анекдоты там пошленькие, словечки, любимые обществом, совсем неумные заключения, необоснованные из интернета и зомбоящика. А то – важное и необходимое, знания те самые, ведущие к развитию – в самой глубине помойки. В данной ситуации подсознание работает на полную катушку, хоть и сбиваясь иногда с ритма, но всё же выносит на правильные рельсы, ведущие в том направлении, куда бы нам и хотелось.

В небывалом смятении Иван слушал Прошку и диалог двух великих людей России, пребывающих в столь неприглядном для его мозгов состоянии. А те, увлёкшись не на шутку, продолжали:

- Хм, двигая к Олимпу… - не унимался «неистовый Виссарион», - где уж мне, когда поэты начинают восхвалять русское православие. Что же мне заткнуться в трубу, когда Гоголь вдруг под покровом религии защищает кнут, направленный против самого же русского народа, проповедуя безнравственно ложь как настоящую истину и даже добродетель?

- Я помню вашу статью, наглый сударь, - ответствовал Николай Васильевич, - ведь оную прочитал с прискорбием тогда. А как же, если был поставлен в великое унижение в виду всех.

- Но хоть попав сюда, признайтесь, убедились, что были не правы? А где же извинения? Явственно видны одни нападки, исходя по вашим мерзопакостным словам.

- Безусловно, взгляды поменялись, черти научили, но это нисколько не меняет дело. Во-первых – на что мне ваша политика? Политика, милый Виссарион, как густая манная каша с нестерпимыми комками, которой меня пичкали в детстве, и с тех пор я не ведаю ничего противнее. А во-вторых - Ваша жёсткая критика не способствовала, как вы говорите, моему дальнейшему продвижению на писательском поприще, поскольку Ваши унизительные слова вели к осмеянию меня в глазах читателей. Но где тебе, мужлану, понять тех самых чувствительнейших струн, и даже может нежнейшего в мире сердца? Я искренен с тобой, а ты, выполняя чудовищный долг, но даже не его, а способ проявить себя самого, неистово играл искренне изложенными чувствами моими. Легко кидаться громкими словами, не думая о том, что человек, которому они предназначены вполне может замкнуться в себе и запросто отринет все свои таланты и даже… Сожжёт очередную, написанную в трудах великих книгу.

- Взгляните себе под ноги, странный Гоголь: ведь стоите над бездною с вашими попами, архиереями, митрополитами с патриархами, восточными и западными!

- А вы с чем, злобный критик?

- Да с той политикой, пожалуй, которою душой боготворил, а с ней уж очень дюже долго исправляться. В отличие от вас, милейший Николай Васильевич, мне пятьсот лет назначено с неугомонным Вольтером.

- Ага… Который так же пользовался орудием насмешки, предполагая потушить костры фанатизма и невежества. Не замечая подчас рядом с собой невинные души и добрые сердца, сваливая всех и вся в одну навозную кучу. Иди уже… Да охраняй свои ворота!

- Да пошёл ты…

- Сам пошёл…

- Послушайте, милейший, - вежливо, дождавшись окончания диалога, сказал, Прошка, - покудова вы тут развлекались со своим дружком без всякой на то опаски, мы всё ждёмс, когда жес подадутс…

Минуты не прошло, как при своём громадном носе припёр Васильич на подносе, чтоб вы думали: ухи стерляжьей для здоровья, следом графинчик с огненной водой, два больших бифштекса с кровью, а к ним и жареной картошечки с солёным огурцом… И это всё, так - на первый случай без салатов. А на кой они, салаты эти…

- Прошу вас, судари, не невольте, извольте набить свои желудки сей же момент. Пардонте, для словца сказал я вам сейчас.

Всё происходило, как и положено в столь значимых заведениях подобного типа. Сразу было видно, что Гоголь выполняет свою работу от сердца: протёр поверхность стола, расставил тарелки и приборы, стал наливать из графинчика, что несколько возбудило нашего Ивана, который резко протянул вперёд руку:

- Не извольте беспокоится, Николай Васильевич, мне не наливайте. Прохору, пожалуйста, да и себе… Присаживайтесь, будьте любезны, нам есть о чём с вами поговорить.

- Просим, Коля, просим, - вступился и Прошка.

Николай Васильевич с такой благодарностью посмотрел в глаза Ивана, что тот несколько смутился и отвёл взгляд в сторону.

- Участие Ваше трогает меня, - сказал Гоголь, теребя руками белоснежное полотенце, - так будьте великодушны приняв меня, страдающего уже не телом, но духом ранимым, в столь интересную для вашего покорного слуги компанию. Кстати, я, конечно же, имею вам кое-что сказать.

Иван был без ума от такой невероятной встречи с самим Гоголем, которого в миру перечитывал несколько раз с неподдельным интересом и непредвзятым удовольствием. В голову что только не шло, не бежало, не лезло тайными тропами:

- Боже мой! Чёрт побери! – Летело с быстротой пули. – Ведь никто и не поверит! Стелет, мол, сладко скажут… Что тут можно говорить, коль будут думать о вранье, будто сам Гоголь Николай Васильевич пытался наполнить мой бокал отменной водярой из подземелья.

В то самое время Прошка уже второй раз жахнул залпом из наполненной посудины, а следом стерляжьей ухи столовых ложек три и… Хотел уже было, без никчёмных для него самого промежутков, далее продолжить в том же духе, но:

- Смотри… Как бы, мать небесная, не дурно стало, столь скоротечно употребив. - Предостерёг бармен-официант, а сам в бокал доверху налил горячительной смеси, радуясь встречи с настоящим землянином и предлагая выпить непременно за дружбу!

Раз и нет уже графина! Второй на край стола Ваня временно отодвинул, чтобы новый собеседник хотя бы был вменяем. Но куда там – вдруг Прошка покосился сурово на своего подопечного, мол, ты чё – давно не выпиваешь? Он с таким подвохом и нестерпимой издёвкой подцепил самосознание туриста, что у Вани задрожало всё вокруг забившегося совсем не в такт сердечка.

- Водку не люблю, алкоголиков ненавижу, пьяниц терпеть не могу… Так что ли, дядя трезвенник, с некоторых пор? – продолжал вредно подначивать гид Прошка.

- Да что уж вы так-то прямо сразу, - стал исправляться Иван и сам достал графин, разлив спиртное… - Пейте, пейте за город за синий, пока преисподнюю не продадите или в карты не проиграете!

Прошка с Гоголем стукнулись краешками хрустальных посудин и с превеликим удовольствием выплеснули содержимое в собственные глотки. В ход пошли огурцы и сочные бифштексы. Удивительный бармен мимолётно обменялся взглядом с поддатым гидом, после чего пулей помчался на чёртову кухню. Вскорости он уже торопился в обратном направлении с ажурным подносом, на котором возлежали запечённые в особом соусе неизвестного для Вани вида рыбины. Оба похлопывали Ваню по плечу, пытаясь привлечь к себе его внимание, поскольку дело уже перешло к третьему графину. А Иван хотел очень-очень постараться, чтобы подобно Николаю Васильевичу витиевато пристроится с налаженной речью, но получилось так, как получилось…

- Уважаемый, мы тут только что беседовали с гидом, собственно, касаемо вашей персоны, но… Какой же чёрт тебя сюда занёс? Ведь не спроста известную личность на все года сюда определили?

- Блатные заняты места, уж так решили, - ответил Прошка за писателя и тут же ретировался, - молчу-молчу.

Николай Васильевич вытер вокруг губ салфеткой, пару раз кашлянул и, с видимой охотой стал говорить, говорить – пока не остановишь.

- Чтоб не было каких-то недомолвок «я почитаюсь загадкою для всех, никто не разгадает меня совершенно». Но было это на земле, а здесь для вас я расстараюсь, да и пребуду премного честен. Так слушайте, дабы развеять все сомненья на века…

Продолжение следует...