Во полноте небес лежат глыба́ми облака. Чрез сон и явь несут ветра как будто чья рука Бессмертие на звуках строф, а может это лишь Глубокий недр исторьи вздох, И вот уж снова тишь, Как будто не было мгновенья В котором сна итог. И чаша выпита терпения… А этот сон — неглядно жизнь. И в ночь ползут века. Над миром льется рая песнь. Из сущего далёка… — Он жизнь положил, чтоб миру явить Оборотную сторону Правды! — А не достаточно лишь просто жить? Текя судьбоносным потоком воды… — В том смысле, что слезы вода лишь? — Не ведаю выразить чтоб,.. может быть. — Э, нет, брат, ты будто бы мыслью шалишь. В себе он сумел эту правду открыть… — Наоборот? Что ж, затея нелепа. Ведь там, с оборота, неясны черты. И вот, мы стоим подле вечного склепа Его окончания жизни: мечты Привели нас сюда, или вздохи, Во снах что по кладбищам шастают в полночь? — Познание наше как хлебные крохи, Что высохли, съежились, чем им помочь? — Зачем помогать крохам хлеба, любезный, Их надобно выбросить или доесть. Смотри, ты стоишь тут, донельзя помпезный, В то время как следует просто прочесть Молитвы отрывок, а хочешь и всю, Душа чтоб усопшего вспряла в небесьях… Расправила крылья, осанку свою, И вот, покидает ее сущий страх! — О сути всего бытия наши думы Как шелест по веткам средь падшей листвы. И мысли о вечности дюже угрюмы В тенетах поднятой наверх головы. И помыслы сущие веры лишь прах: То видно по дню на пустых небесах. В них сполохом тени бродяжит искусство Себя познавать, но как тщетны потуги Слепых измышлений о смыслах великих! И только саднящее мелочно чувство, Что есть беспокойство, но вечны хоругви Ангелов света, на духе безликих, На поступи коих среда наших дней. Но что эти дни? Лишь мгновение ока. Вот здесь, пред могилой, очнись же скорей! Постигнув как пропасть небесна глубока, Она забирает собой спесь очей, И уж понимаешь: дана жизнь к свершенью; Но то ли свершение, коим бытуем? Ведь надобно жить поклонясь возрождению… А мы лишь надменно со святом балуем. Но речь не о том. А о высших терзаниях, Что́ в думах светлых как час пробужденья. И каждый влеком к часу сна в дерзновениях, А там уж… земля все возьмет, без сомнения. И сон будет вечен? Иль дух станет алчущим Истинно вечных незримых обителей… Пламени тенью по ликам их скачущим: Ангелов вышних, духовных родителей. (Смолкло опять. Понадтреснуто зрение. Мажет секундою час будто тряпкою, Гладко терпя грязь души, самомнение. Время цепляется истовой хваткою.) — Но кем же он был, что такое влечение На образы этих несчетных могил… Какая его? А вот эта: всё тление В тенях поднебесного склепа. Он жил Как и мы, размечая познание, Ища между сосен просвет в новый день. И чем же теперь столь влекомо внимание, Коль имя его лишь потреснувший пень? — Не надо так молвить! Аж дрожь под коленками… Он был человеком, но явен прозрением. — Кхм… И имя его лишь фонемами звонкими. Прости сей сарказм, он издержан терпением. (Молчание. Коротко.) (На листья лег ветер.) (По кладбищу шепотком.) (Платком щеки вытер.) — Харгнела. Открывший поистине… — О, хм. Извини, но читая Завет, Я видел там строки, как будто в стене, Навеки несут собой взорам секрет, Который так прост, незатейлив и мощен: И там про кумира слова, ты читал? (Тот взор отволок, этим взором поточен, Во взгляде сурьезном что адский кимвал.) — В кумирах ли дело… Собой показал он, Что суть про кумира надменна собой. К нему ли сие? Даже низкий поклон Не в силах исполнить я: держит рукой Будто сзади, насуплен, и тут же приветлив В лице всем сияющем… Знанием счастлив. И верой, и силой быть светлою головой Хоть даже в моро́ке, да в суетном чреве Потуг хаотичных порой бытия… — О, брат… (усмехнулся) Видать, ты во плеве Еще не рожденных прозрений! И я Могу ли тут спорить с поборником сутей… (Похлопал плечо, затрудясь будто сильно, Имея на думке свой склад всех путей, Во взоре горя на всю осень обильно, Случайно забредший на кладбище, чей Здесь след будто ворох от ветра по листьям: В миг разлетаются частью, шурша, И покидая пределы, и людям Доносят как сонно: «есть вечно душа». Опять ухмыльнулся. Взирая крестами. Окинув еще раз всю тишь от могил. Вставая прочнее над миром ногами.) — Пойду ж я уже. Рад знакомству… И в сторону двинул себя со всех сил, Желая не быть тут соседом уродству, Которым морально себя износил Стоящий вот здесь, у подобия склепа, У одинокой могилы от всех. Надгробье высоко, на нем облик черепа, Сквозит пустотою глазниц тяжкий грех, Как будто им смотрит и насквозь прозрение; И более чем суеты суета — уходит во прах. И меж губ откровение Попыткой от слов заблудилось в мирах. Шаг сделан. Укромно. И тут же весомо. Тая на подошве предчувствие бурь. Но что же: то чувство любому, поди ты, знакомо, Да только в нем кашляет спорами дурь. Стремясь быть подальше от данной минуты, Случайного встречного под серым небом, Надежно подвинулся в сторону, резво. И челюсти важным сомнением стиснуты. И будто ступает — накрошено хлебом. Но смотрит все также отчаянно трезво.