В седьмом часу вечера, уже совсем в октябрьских потёмках, Гавриил Алексеевич Кашин возвращался домой после утомительного (впрочем, когда бывало иначе?) рабочего дня. Большая часть пути была позади, и теперь дорога шла парком, скудно освещённым редкими фонарями. Погода стояла премерзкая, то и дело поддувал гадкий ветерок, трепал страницы «Вечерней Москвы» под мышкой и неприятно лизал лицо. Воздух был пропитан дождём, наш герой почти явно ощущал макушкой капли и старался как можно скорее очутиться в уютном своём кресле со стаканом горячего глинтвейна. Ничего не замечая, погружённый в тёплые думы, Гавриил Алексеевич спешил домой. И остановился. Каждый день после работы проходил он через этот парк, но на сей раз что-то смутило его. Нечто чужеродное, непонятное и чёрное слева бросилось в глаза. Кашин сделал пару шагов, подходя к краю дороги. Фонари стояли далеко по обе стороны от этого места, рассмотреть что-то было не так просто. Бревно? Мусорный мешок, наполненный листьями? Вы, верно, удивитесь, почему вдруг это нечто так привлекло внимание Гавриила Алексеевича. Мы вряд ли узнаем это наверняка. Но согласитесь, у всех нас были такие моменты в жизни, когда внимание наше цепляется за совершенную чепуху, которая в иное время вовсе осталась бы незамеченной. Возможно, причиной такого внимания нашего героя был монотонный, без всякой меры скучный день на службе, и сознание его изо всех сил решило разнообразить существование своё, устремившись к неизвестному объекту. Гавриил Алексеевич стоял, склонившись над неизвестным и пристально всматриваясь в него. «У, бляха!» – воскликнул он, отстраняясь от тела. Совершенно не ожидал Кашин увидеть человека. Он оглянулся – никого не было видно в парке. Гавриил Алексеевич ни о чём не думал в эту минуту. Он быстро подошёл как можно ближе и посмотрел человеку в лицо. Кровь змейкой текла изо рта его. Определённо, человек был жив. Прерывистое дыхание, едва слышное, ещё жило где-то глубоко внутри. Губы его шевелились, будто силясь произнести что-то последнее. Гавриил Алексеевич не дышал. Он смотрел на человека, разинув рот. В этот момент громкие стоны взорвали тишину, и раненый начал просить о помощи, собрав свои силы, которых уже оставалось так мало. Гавриил Алексеевич отпрянул и отошёл на середину дороги. Покрутившись на месте, убедившись, что никого до сих пор нет вокруг, Кашин вытер лоб рукавом плаща, ещё раз поглядел на умирающего, повернулся в сторону дома – и побежал, стараясь изо всех сил своих шевелить ногами, держа замёрзшие руки в карманах и нелепо поднимая колени. Начал накрапывать дождь, ветер дул в лицо, но Кашин ничего уже не замечал и не чувствовал. Газета вылетела из-под мышки и шлёпнулась на мокрый асфальт. Кашин повернулся, поднял было её, грязную и мокрую, тут же бросил, побежал, вернулся вновь, схватил и швырнул проклятую газету в кусты справа и опять побежал, едва дыша. Грузное туловище мешало ему, тощие ноги не желали уже шевелиться, силы неумолимо кончались, но он продолжал бежать. Остановился он уже в подъезде своего дома, тяжело дыша и вытирая потное и мокрое от дождя лицо. Прошло минут семь, он начал подниматься и вошёл в квартиру свою на третьем этаже. – Папа пришёл! – воскликнула Варенька, бросаясь к нему с объятиями, не успевшему ещё снять пальто и туфли. Он поцеловал дочь в голову, разделся и направился в спальню. – Голодный? – спросила Надя, высунувшись из кухни. – Устал, отдохну. Гавриил Алексеевич вошёл в комнату, приготовил постель, разделся и лёг без единой мысли. Больше никогда, возвращаясь с работы, не шёл он через тот парк.