автор: Кн.С.Щепин-Ростовский - Глава восьмая - - ВОССТАНИЕ - 14 декабря 1825 года Мы все дворяне от сохи, Господь нам дал любовь и совесть, Мы все отчизну берегли, От злобы царской и неволи... Курган.1856.10.10. … Наступающее утро, 14 декабря 1825 года, просыпалось тяжело, медленно и тяжко, словно дыхание усталого страждущего путника, готовившегося к видению чудес. Полумгла, будто нехотя, с трудом высвечивала дома и улочки пробуждающейся столицы. Снег небесным пухом падал на землю. Город, после промозглой, сырой и холодной ночи просыпался окончательно. В окнах горожан всё больше появлялись огни и сквозь неприкрытые занавески виднелись заспанные лики хозяек, торопливо готовивших домашних к работе, лица выглядели нервными и озабоченными. Всё было как обычно, как в любом городе великой России. Дым от печей, с начало тонкими струйками, а потом и густыми клубами закружился над крышами домов и дворцов столицы Российской империи. Дворники, уже по всем улицам мели мётлами снег, ещё лёгкий и пушистый, как сахар, синий в рассветной мгле. Звук шаркающих мётел и лопат, убиравших тротуары блюстителей чистоты, будоражили горожан столицы. А их помощники, сразу метали на землю песок, не дай бог, кто из господ может поскользнуться и упадёт… будет трагедия. Извозчики-курьеры с гиканьем, чтобы оберечь зазевавшихся прохожих от беды, молнией проносились мимо, оставляя за собою вихри и клубы снега. … Только при подходе к казармам Московского полка, похожим на полумесяц, стало совсем светло. Штабс – капитан, князь Щепин – Ростовский, войдя в парадное левого крыла здания казарм, приветствовал дежурного офицера и караул роты. На удивление рано, вдали от ворот, стоял и разговаривал с Виригиным, полковник Хвощинский, одетый в парадный мундир и при шпаге. Это было необычно и странно, для полковника вечного спутника полкового и штабного начальства. Говорили они тихо, и очень нервно. Штабс-капитан, проходя мимо, приветствовал их, но заметил, что они при его подходе замолчали и как-то по-особому, очень внимательно посмотрели на него. Впрочем, мысли офицера, на тот момент были заняты служебными делами, и он совершенно не обратил на это никакого внимания, о чём впоследствии не раз жалел. Так часто бывает в жизни, иногда мгновения, искры поступков, складывающихся из мелочей, покрывают тенью всё наше будущее, но на которые мы не обращаем в тот миг своё внимание… Его рота ныне заступала в караул, на дежурство совместно с пятой ротой, что ему никогда не нравилось, ибо там, в пятой роте, служили в своём большинстве новобранцы. Дисциплина в команде была слабовата, по сравнению с его ротой, что доставляло дополнительные обязанности и заботы. Поднявшись по крутой, не широкой лестнице на второй этаж, где находилась оружейная комната полка, князь проверил восковые печати на шкафу с ключами от комнат и офицерской, вход в полковую оружейную. Сдача и принятие дежурства, в 3-ей, 6 –ой, и 5-ой ротах, оружия, происходила размеренно, почти как обычно, только, сильное волнение в казармах, вызывало необъяснимое беспокойство и ощущение чего-то не поправимого у штабс-капитана. Планы планами, а жизнь и Бог, смотрит на всё по своему, и часто их планы не совместимы. Кто в тот момент мог предполагать и думать, о том, что через каких-то пятнадцать часов, многие участники этого дня, будут убиты или арестованы… Подошедший в роту князя, Виригин, предложил офицеру пройти срочно к генералу. По пути к штабу, они молчали. На вопрос штабс-капитана, Виригин не ответил. На первом этаже их обогнали два поручика соседней роты. Придя в штаб, с ними говорил штабной. «— Сегодня по приказу, рота штабс-капитана Щепин-Ростовского Д.А., должна была заступить в караул вместе с 5-ой ротой - объявил князю, только что прибывший адъютант командира полка – Но, личный состав, вместе с барабанщиками и оркестром, что выстроен на плацу, срочно вернуть в казармы второго корпуса роты. И не покидать их до особого распоряжения командира полка. - Ясно господа офицеры? Всем ясен приказ, я ещё раз спрашиваю? До особого распоряжения командира полка, и не иначе!». Адъютант, отдав честь, отбыл. Приступив к своим обязанностям, Князь решил вернуться в караульное помещение, где вновь прошёл в оружейную, приказав при этом своему помощнику, сегодня боевые заряды не выдавать. Там, как всегда, был во всём полный порядок, два часовых вытянувшись в струнку, один из которых, молодой солдат Красовский, приветствовали своего командира и непосредственного начальника, на что офицер, всегда относившийся с вниманием к молодым, начинающим службу солдатам, отдал честь и вышел. Далее князь проследовал в караульное помещение и, приняв рапорт нового заступившего начальника караула, вышел к личному составу роты. Брожения в умах солдат были давно, к этому своеволию в рассуждениях о жизни, солдатской жизни, о делах дома и об отношениях офицерства к солдатам, он привык. Хотя это волновало и самого князя, но он строгий к самому себе, не позволял и солдатам вольностей в высказываниях в отношении к власти. Император России, для Русских офицеров, был образцом чести и примером подражания, даже несмотря на все недостатки оного, и чуждую кровь, ибо он был главой единства российского общества. … Сейчас, когда прошло столько лет, почти двести лет, мы стараемся понять и осознать то время и действительное уважение дворян к монарху. Уже в наше время, для многих дворян слово честь забыто, оно растворилось в меркантильности и расчётливости в делах коммерции и сути бытия нынешнего поколения, как дворян, осколков великого братства и величия России, так и товарищества промышленников и «купцов». Те же, дворяне гвардии, кто тогда, в 1825 году, выгрызал Свободу, для народа нашего отечества, из гранита и цепей крепостного права, из жестокого режима царской власти, все свято верили в императора, как гаранта православия и судебного права, гаранта справедливости и чести. Но вернёмся читатель к герою нашего повествования, так некстати и не вовремя оставленного нами в одиночестве. Князь понимал, что без императора, нет власти, нет и государства, другое дело это отношение его и власти к народу. В этом он был горячий сторонник предстоящих, новых перемен. Однако без силы полка и применения войск, как думал князь, переговоры и договорённости с властью, императором, не могли что-то изменить в отечестве. Уже, в офицерской, он встретил штабс-капитана Бестужева и капитана Корнилова, которые и рассказали ему, о настроении солдат в столице и в полках. Через двадцать минут подошёл и брат Бестужева. Все были обеспокоены активностью властей и генералов, да и капитан Корнилов вёл себя странно, и очень не решительно. Князь, смотря на него всё понял, и все свои сомнения выказал Бестужевым, приказав вестовому вести солдат по капральствам, и выказал предположение о зачитывании письма от Великого Князя Константина Павловича в роте. Личный состав роты был взволнован и взбудоражен невероятно этим известием из Варшавы, о предполагаемом отказе от престола Константина. Но все восприняли это за фальшивку и подделку письма. Все ожидали официальных известий от командования полка. Многие младшие офицеры, даже братья Бестужевы, сомневались в этом и солдаты не понимали, кто всё же император, вчера один, а сегодня другой, но капитан Корнилов утверждал всем о подлинности сего письма. Он горячился, перейдя на крик, обращаясь к личному составу полка, в попытке убедить их, но факты письма были так неубедительны, что он замолчал, окончательно всё извратив. В наступившей тишине, с начало робко, но потом всё ярче и громче прозвучал смех, быстро перешедший во всеобщий хохот. Капитан Корнилов продолжил:«— Великий Князь Михаил Павлович, их младший брат, уже на подъезде к столице, в четырёх станциях, он всё и объяснит окончательно всем, братушки. По крайней мере, мне так объяснил адъютант Бестужев, а ему нет оснований лгать господа солдаты…». Ещё больший гул, и безудержный хохот разнёсся над плацем, когда Корнилов обозвал солдат господами. – Шутишь, ваш бродь! Господа? Офицеры тоже не все были на стороне князя и восставших заговорщиков. Слухи и неизвестность, растерянность власти добавляли смущение в настроении общества и войск гвардии. Выйдя на внутренний плац, площадку смотров полка, окружённую со всех сторон зданиями солдатских казарм, штабс-капитан, князь Дмитрий Александрович увидел стоящими в строю роты, для приведения присяги новому императору Николаю первому. Приказ об отводе рот, в места расположения, никем почти не был выполнен из офицеров полка. Текст, присяги и манифеста, Николая I, пытался прочитать генерал-майор Фридерикс, но сквозь выкрики и гул на плацу, многие его так и не расслышали, так что письмо Великого Князя Константина Павловича, вчерашнего императора – однодневки, как смеясь говорил тут же сам Фредерикс, никто из офицеров не воспринял всерьёз, так невероятно всё это звучало из уст их непосредственного начальника, а тот, так часто лгал им, что его никто не воспринимал ныне в серьёз, и как оказалось впоследствии, зря. Подошла и группа офицеров из 3-ей роты, встав перед строем и дежурным офицером, Бестужевым Михаилом. Старших офицеров полка, только-только вступившие на плац, из под малой арки здания, тихо, без споров и выяснения отношений, оттеснили чуть в сторону, боясь за них, так как настроение гвардии постепенно менялось в пользу восстания. Солдаты, те, что стояли ближе к князю и доверявшие ему, просили его произнести пару слов, для солдат. Князь хотел сказать им, что больше всего на свете боится речей и просит в этом смысле на него не рассчитывать. Но недовольство в строю гвардейцев нарастало, как снежный ком, строй ломался, послышались выкрики и злобные слова в отношении к старшим офицерам и даже к священнику, пытавшемуся хоть как-то охладить настроение солдат. При всей трагичности ситуации в полку, надо отдать должное мужеству полковых офицеров, противников императора Константина Павловича и сторонников «императора» Николая первого. Генерал- адъютант Шеншин, внимательно следил за обстановкой и настроением солдат полка, видя неоднозначность в их настроении, он приказал выставить дополнительно к воротам, новый вооружённый ружьями караул, под командой полковника Хвощинского, хладнокровного и верного государю Николаю I, офицера, как человека долга. Особенно, как вспоминал в последствии штабс -капитан Дмитрий Александрович Щепин-Ростовский, его поразило мужественное поведение присланного для принятия присяги императору Николаю, полкового священника и небольшой группы офицеров полка. Они пытались искренне успокоить солдат полка, и привести их к достойному принятию присяги новому императору. Но верхушка старших чинов, офицеров, только оскорбляла младшие чины и солдат гвардии, выказывая высокомерие и спесь, оскорблённого бунтом офицерства. Старый священник потребовал от Фридерикса и Шеншина, прекратить оскорбления воинов и нападки на колеблющихся полковых офицеров, как недостойные звания русского офицера гвардии его императорского величества. В своей попытке всех утихомирить, он попытался докричаться до сердец солдат,сквозь крики, оскорбления, обоих уже сторон: — Господа офицеры! Оскорбляя гвардейские чины, солдат, вы тем самым оскорбляете императора. Но ситуация уже выходила из-под контроля начальства полка, и священнику оставалось только молча наблюдать за происходящим. Он старый вояка, прошедший в боях путь от Москвы до Парижа, видел финал всех этих возмущений, понимая всю абсурдность поведения старший офицеров и даже командира полка. И всё–таки, в своей последней надежде, старик собрав последние силы выкрикнул: — Оскорблённый раньше попадёт к Богу в Рай, чем оскорбивший его. Омут русской Свободы, затягивает вас мои други! Свобода в нашем отечестве это хомут, и не каждый из вас сможет из него выскочить! Для Бога, свобода, это разумение и уважение к власти, а не бунт. Свобода для народа, это плаха. Одумайтесь! Я имею опасения, что не всякий понимает оное, но судить об этом за вас я не смею. Присутствующим на плацу, было хорошо видно, что он искренне сочувствовал солдатам полка, но сделать большее он уже не успевал, да пожалуй, и не мог. Ситуация выходила из-под контроля.Первым выступил Бестужев, его речь произвела большое впечатление на личный состав полка. Чтобы разорвать эффект выступления офицера, и его влияние на гвардейцев, вперёд вышел командир полка и полковник Шеншин, пытавшиеся подавить волнения и выступление солдат. Выступивший перед солдатами командир полка генерал барон Фридерикс, в прошлом боевой офицер, участник войны с Наполеоном, не раз отмеченный наградами за боевые действия, был выведен из себя неподчинением ему, своих рот, и перешёл на обычный свой крик и хамство, так свойственный его чванливой породе, дав приказ штабс -капитану Щепин-Ростовскому, о выводе рот по капральствам: — Ма - алчать !!! Развели бардак! - с ненавистью глядя на кричавших солдат полка и офицеров. Мы, не Марк Антоний! Мы не покровители царя Ирода! Мы призываем всех принять присягу новому императору Николаю I, лишь это спасёт вас от гнева власти и всевышнего! Смерды! Знайте своё место. – Но, мы ещё и не Актовиан, победивший Марка Антония! – громко произнёс штабс-капитан Щепин-Ростовский – Мы боремся не за царя Николая-Ирода, пусть и Великого рода. Древний Ирод! Убивавший своих детей и жену! Он возвёл Храм Кесари на крови народа. Боюсь господа, что и этот пойдёт по тому же кровавому пути убийства своего народа. Князь с возвышения смотрел на бурлящий строй. Мы должны его остановить, переговорить с властью. Мы не желаем крови, мы хотим только мира и добра народу! Только этого мы требуем и хотим, законной власти Константина Павловича! Мы ему присягнули! Мы не желаем, чтобы наш Николай Павлович правил Россией 36 кровавых лет, как проклятый народами Ирод. К сожалению, Великий Князь Николай Павлович не обучен языку Ангелов! Стараясь воздержаться от оскорблений, взволнованный и разгорячённый офицер замолчал, грозно глядя на притихших в гневе солдат своей роты. Он остерегался их мести к командирам и священнику. « - Любезные! Умейте остановить свой гнев господа!…»- крикнул пред смертью император Павел. - А мы? Всё равно нельзя обвинять одного человека в этих делах. Волею судьбы мы оказались судьями, но не палачами! Его место в пусть и богатой, но в Masade? Дворцовой Пустыне! Я прекрасно понимаю, что изменив присяги единожды, мы обязательно предадим вновь, а Лейб-Гвардия Московского полка, солдаты и офицеры, не желают подобного, они присягают только раз отечеству. Верно братья? Наступила гробовая тишина, наступила та минута, когда весы судеб отечества качаются от малейшего дуновения истории и чья сторона возьмёт верх зависит именно от этого бриза, лёгкого ветерка. Князь с удивлением посмотрел на Фредерикса, многие его звали Фридрихом, Фридериксом, ломая язык на его фамилии. Многие знали Генерал-майора, барона Фредерикс Пётра Андреевича (1786-1855.13.11.) Он был боевым офицером, кавалером Святого Владимира, и вдруг такое хамство в отношение к солдатам, это было просто невероятно. Князь надеялся ещё, что он поддержит власть Константина Павловича, законного наследника и достойного императора, тем более Николай Павлович поддержал и принял присягу ему. Было непонятно и горько, что он поступает крайне нечестно. Стоявший рядом молодой поручик, очевидно присланный только – только из штаба полка, видя крайнее напряжение и волнение штабс-капитана, его побелевшие пальцы на эфесе старой отцовской сабли, передаваемой по наследству в их роду, и готовность того выхватить её, из богато инкрустированных ножен, перехватил его руку, сказав, наклоняясь прямо к уху товарища: — Да не волнуйтесь мой друг, Дмитрий Александрович, Фредериксу пообещали, или уже даже пожаловали повышение, он, как говорят в штабе полка, теперь станет личным генерал-адъютантом самого Николая Павловича! Указ уже подписан, императрица знает что делает, будьте мужественней князь. Всё в этом мире имеет свою цену, даже честь офицера. Кстати, не Ваш ли князь, брат вон там у ворот казармы? Кстати, кем-то из ваших, перехвачены вестовые, направленные в гвардейский морской экипаж и казармы лейб-гренадёр, берегитесь предательства друг. Да, прибыл курьер, с вестью о том, что Великий Князь Михаил Павлович приехал в Зимний, а от туда он собирается к вам, он же ваш шеф и куратор. Ох, не завидую я вам князь, Вы тратите время на препирательства и переговоры, а надо действовать. И вот полюбуйтесь - поручик протянул офицеру маленький плотный конверт – Прочтите, это для вас представляет крайний интерес. Капитан, отвернувшись, прочитал: « Господин генерал…. - предысторию и словеса о преданности, князь пропустил, его заинтересовали следующие слова. На квартире князя штабс-офицера московского полка, 28 ноября и 13 декабря сего года, собирались офицеры, В. Ф. Волков, М.А. Бестужев, А.А. Брокке, М.Ф. Кудашев, П.П. Цицианов, А.О. Корнилович. …». Князь, прочитав кляузу, в гневе скомкал донос и тут же швырнул его оземь. - Эх, господа, господа, откуда же в вас мерзость преклонения пред мерзавцами. Мысли Иуды текут, но не греют вас несчастных. Безнадёжные обстоятельства заставляют и нас выжидать, а надо идти в перёд. Бог вам и нам судья. Идея России очевидно в крови господа, а мы не смогли озвучить её правильно. Только ведь мы ищем не свободы, мы ищем путь к истине. Россия без идеи мертва. Эх боги! Генерал Фредерикс, с ненавистью и плохо скрываемым страхом, несмотря на крики недовольных солдат полка, всё же продолжил, немного уже охрипшим и сорванным, но очень властным голосом: — Это мой приказ господа, - крикнул командир полка - все в казармы! А с вами поручик и капитан, я отдельно разберусь, - с гневом и злобой будто шипя, уже тише проговорил генерал - всех в Сибирь! Пока я командир - никакой церемонии с подчинёнными, нижними чинами и с солдатами! Как что, в овец армию превращаете! Всю правду и истину, тебе выскажу штабс-капитан Щепин – Ростовский. Барон Фредерикс, в остервенении схватил эфес шпаги и крича, перешёл на визг. Его кулак, поднятый над головой князя, с размаху опустился бы на лицо молодого офицера, если бы тот не отвёл удар своею рукою. Священник, глубокий старик, стоявший рядом с говорившими, попытался было помешать генералу и оградить офицера от оскорблений. Но генерал в гневе оттолкнул и его, совершенно не обращая внимания на возраст и заслуги пастыря, искалеченного ещё на войне седьмого года. — Вы все смерды! Берите пример с капитана Корнилова, он отрапортовал мне обо всём ещё утром, о всех ваших планах и начинаниях – продолжал барон Фредерикс, забыв, что перед ним дворяне, а не царедворцы, и что это видят его подчинённые; офицеры, младшие чины и старые солдаты. Князь, в ответ выхватил уже молча, как BIUE Lightning –голубая молния, саблю и уже ею плашмя нанёс удар генералу, презирая его выходку. Князю всегда было неуютно в его присутствии, он уважал военные заслуги командира, но его хамское отношение к солдатам, с которыми он давно служил, нет, это не заслуживало уважения и понимания. Фредерикс - немец, что ему русский солдат, такие, звёзды зарабатывают кровью солдатской, это не Кутузов и не Суворов. Генерал, достойный потомок своего славного предка, деда банкира, говорившего ему: «— У каждого Бога, свой подарок. Господа, никогда не скорбите по жизни своей. Светская религия сильнее и полезнее, чем любые боги, ибо она приносит прибыль, что непременно доставляет удовлетворение. Мы, – с гордостью говорил банкир - добились от Петра льгот и преимуществ, для иностранных офицеров при прохождении службы в России, двойное жалование для них, вот победа над русскими и службистами, а в конце концов и над Россией. Победа без войны! Уж мы то, научим их службе и подчинению». Швайн! Свиньи безродные. К Александру Яковлевичу ( Сукин – в те время комендант Петро-Павловской крепости - автор) в гости захотели, в равелин? В Петропавловку на плаху? Штабс - капитан тоном учителя сказал: — Эх ты, немец, забыл честь офицерскую, - уже опуская, поднятую было в гневе саблю - Семёновский полк, вспомнил. Немца Шварца, хлыст покоя не даёт? Эх генерал, генерал, конец неметчине!- с презрением крикнул штабс- капитан, подарив великодушно тому жизнь. И вновь, осмотрев строй стоящей перед ним роты, он с удовлетворением и гордостью за своих гвардейцев и роту,ныне стоявших молча в гробовом молчании, чуть ошеломлённых его смелым, но ожидаемым всеми чинами. Дерзкий поступок командира роты. О таком поступке в тайне мечтали многие, понимая, что таких подвигов не забывают до смертного часа. Такое друг, случается раз в столетие. Князь Щепин-Ростовский, выкрикнул громовым голосом, привыкшему к морским невзгодам походов и командам: — Молодцы! Мы, офицеры полка с вами, за нашего императора Константина Павловича! И не потерпим узурпатора трона, Николая, дня не прошло, принял клятву брату, и он же изменил ему. Русский солдат один раз даёт клятву своему отечеству и императору, так кажется, учил своих солдат фельдмаршал Суворов! Наступала решающая минута, для офицеров полка и командования. Руководство Северного общества и исполнители восстания, обеспечивающее связь между полками гвардии столицы, через вестовых ещё пытались организовать выступление войск. Но это замедлялось нерешительностью самого руководителя восставших, внезапно пропавшего и отсутствием известий от него. В московском полку на тот момент было две роты за выступление, солдаты знали и доверяли братьям Бестужевым и князю Щепину-Ростовскому, а он, зная, что может произойти непоправимое, ещё сомневался в правильности и своевременности выступления. Князь с грустью посмотрел на Фредерикса стоявшего подле него. Он знавал его давно, ещё по рассказам родни и гостей, в частности со слов заслуженного их знакомого генерала в отставке Петра Григорьева с Н. Новгорода, побывавшего в их родовом имении ещё в 1820 году. Позже барон стал генерал-майором. Сам Фредерикс понимал, что грубость как и хамство, для немцев - офицеров в армии России, в отношениях к солдатам, было дело обычным и привычным, и чему удивлялся штабс-капитан, он не понимал совершенно. И всё же князь, хотя и сомневаясь, надеялся ещё на то, что генерал со старшими офицерами, изменит свой взгляд на происходящее и поддержит власть законного императора Константина Павловича. Генерал, которого в офицерских кругах полка называли Фридрих «великий», за его боевые заслуги, не единожды поучал в разговорах своих подчинённых солдат и офицеров: «- Смерти братцы как таковой нет, и не бойтесь событий, главное господа офицеры это своевременно соединять в себе и своих поступках разумное и сущее. Нам, также нужны люди, которые в одиночестве исполнят свой долг, ибо бунты не оправдывают себя по своей сути» (нам уважаемый читатель, приходиться повторять некоторые моменты событий тех дней, но в дневниках князя они описываются трижды. Всё это говорит о том, что события тех дней волновали князя чрезвычайно долго, до конца жизни). Очевидно именно честность и прямота русского офицера, честь и долг, заставляла будущего декабриста, сомневаться в правильности выбранного пути Северного общества, планами реализации действий и поступков. Он возмущённо и довольно грубо, что было не свойственно ему как офицеру, не раз говорил сослуживцам и товарищам, будучи на совещаниях, да и много позже: «- Сила хороша для быка производителя, как говорил генерал Григорьев Пётр Богданович, а не для руководителя общества. Здесь, как основа необходим ум, голова, а не другие члены тела. Иначе последствия для народа станут тяжелее и хуже, чем есть, и запомните навсегда, оценивается только результат господа ». Просвещение, как я понимал, до произошедшего восстания и сейчас, главное для народа и общества…» Но со страниц воспоминаний вернёмся в казармы Гвардии Московского полка и далее проследуем за участниками тех давних событий. … В который раз, штабс-капитан, обдумывая всё происходившее, искренне не понимал, почему генерал так поступает. Своим поведением и явно хамской, очень не своевременной выходкой, командир полка, забывшего в своём гневе о офицерской чести, окончательно загубил веру личного состава части в командование полка, как образец чести офицера, а за этим и неверие в офицеров-дворян. Время шло, и необходимо было решиться на какой стороне остаться офицеру, и выбор был сделан. Оттеснив старших офицеров и попросив уйти священника, князь довольно кратко выступил перед солдатами, старательно отвечая на их вопросы, что и кто такая Конституция, кто истинный император России, что значит присяга для воина. На выкрики солдат, которые возмущались отношением к ним офицеров, службой, наказаниями, применяемыми к солдатам, офицер полка ответил кратко и жёстко: — Я с вами, господа. Вы гвардия! Из вас многие прошли войну, не мне вас учить. Вы должны жить и служить отечеству, работать осмысленно и с достоинством. Попробуем сговориться с новым императором, пусть объяснит нам свои действия в отношении Великого Князя, что у них там в Зимнем произошло, что родной брат пошёл на брата. Военные суды судят тех, кто пытается защитить себя от произвола командиров-немцев, и отправляя несчастных в Сибирь на каторжные работы, в рудники. Хватит нам этих Дворцовых игр. Народ не свинья, главою землю не роет! А если придётся умирать нам. Умрём же други, достойно и с честью, свободными людьми! За императора Константина Павловича Романова, ибо нет у нас более законного царя! Штабс – капитан и Бестужевы вывели Московский полк к выходу из казарм, всего около семисот девяноста шести солдат - гвардейцев. (данные следствия. По мнению же, самого декабриста, около тысячи). Итог, на гневную попытку командира полка барона Фредерикса, остановить взбунтовавшихся солдат, ответ был короток и жесток. В схватке были ранены, кроме генерала Фредерикса и Шеншина, пятеро гренадёр другой роты и гренадёр Красовский, с унтер-офицером Моисеевым, пытавшихся вырвать Знамя полка из рук штабс-капитана, они были оттеснены с угрозой, на повторную попытку, ответить оружием, что и было сделано. Охрану – караул у ворот полка, солдаты смяли в одном порыве, сам же полковник Хвощинский с саблей в руке, попытавшийся смело и открыто противостоять напору лавины восставших рот, был ранен ударившего его плашмя саблей, штабс-капитаном Щепиным-Ростовским Д.А. Восставшие сохранили всем жизнь, благодаря именно штабс-капитану, ибо ненависть солдатская иногда бывает не сдержанной и жестокой, как Бог. Под барабанный бой, дробь, часть полка направились по Гороховой улице и далее уже к Сенатской площади, месту сбора восставших полков. Возглавил восставшие колонны полка, штабс – капитан, князь Щепин-Ростовский и боевые офицеры братья Бестужевы. Жители, кто с горячей поддержкой, а кто и с осуждением и боязнью смотрели на гвардию. Всем известный портной, у которого многие шили предметы одежд, с гордостью объяснял любопытным, что знает солдат и офицеров, крича при этом: « Все на площадь! За царя батюшку и Веру Русскую!». На краю моста, офицеры встретили своих товарищей, офицеров Кожевникова и Палицына, с вестью от Сутгофа и Панова, о начале было выхода из казарм, но произошла задержка, к ним в полк прибыл командир полка Стюрлер Н.К. и пользуясь непререкаемым авторитетом, попытался остановить выход рот на Сенатскую, и многие солдаты его послушали и отступили. Сейчас мы возвращаемся в полк, и скажем, что Московцы уже вышли, думаем, это разрядит обстановку и перевесит доводы командира. Жаль, что он не с нами, такой офицер, гордость и отвага в нём с войны с Наполеоном. А вы молодцы, со знаменем и под барабанную дробь, как на Бородине, аж мороз по коже! Удачи нам всем господа… Гвардия взяла на себя первую попытку в истории России, остановить произвол власти, царя над народом, победителем Наполеона, при этом жившем при крепостном праве. Князь был уверен в победе, несмотря на не согласованность полков и руководства общества. Однако, уже придя на Сенатскую площадь, и расположив роты в форме каре, одной стороной к Исаакиевскому Собору, другими, к набережной и Адмиралтейству, офицеры полка, предполагавшие прибытие Измайловского и Финляндских полков, как минимум, никого не обнаружили. Князь почувствовал обречённость положения восставших из-за диспозиции полка и проигрышном положении, но никто не захотел прислушаться к советам князя и Сергея Муравьёва – Апостола, как и боевого офицера Лунина, писавшего из Варшавы о том, что если общество поддержит предложение поляков о помощи, то поляки выйдут на Сенатскую вместе с Гвардией. Но, в обществе, эти предложения даже не стали обсуждать, как и желанию принятия помощи от испанцев - Сефардов, вежливо отказав им, так как они противоречили самой идеи русского офицерства. Сам же Лунин настаивал и прислал из Варшавы свои предложения, предлагавшего захват крепости и оттуда руководить восстанием. Осмотрев боевое каре выстроившихся рот полка, офицеры собрались, и решили вновь отправить вестовых в полки своих товарищей по обществу. В это время подошли Коновницын и князь Одоевский А.И., сказавшие о выходе из мест дислокации лейб-гренадер. К части роты Московского полка, занявшие фасы, для ограждения и безопасности от прибытия к восставшим войскам любопытных горожан и непричастных к гвардии жителей столицы, примкнули и солдаты князя Одоевского, по просьбе Щепина-Ростовского и Каховского. Они опасались за жизнь и безопасность горожан, женщин и детей, из-за поступивших к ним слухов и непроверенной пока информации, о готовящейся провокации со стороны сторонников императора. При этом им рассказали о Михаиле Павловиче, прибывшего в казармы Московского полка, и лично принявшего присягу у почти девятисот гвардейцев личного состава полка. И они уже вышли на Зимний, для поддержки императора Николая I. Эта новость всех очень огорчила. Да... положение было не в пользу восставших войск. Однако, спустя час, ближе к двум часам, пройдя по льду Невы, прямо перед носом конногвардейцев, стоявших вдоль набережной, так и не пожелавших стрелять в своих боевых товарищей. Как только не кричали и не ругались их командиры, они не двинулись с места, и на площадь вступили Лейб-Гренадёры, рота Сутгофа, командира первой фузилейной роты. Они шли под гром барабанной дроби и оглушительные крики УРА, и под рукоплескание жителей города. Лейб-Гренадёры Сутгофа заняли свои, определённые для его рот места, в тесном содружестве с Московским полком и прикрыв их ряды с фланга от правительственных войск, стоявших у строившегося Исаакиевского Собора. Настроение солдат сразу поменялось. Через четверть часа подоспел и Гвардейский Морской экипаж, под началом капитан-лейтенанта Николая Бестужева. Они, после построения, подошли к центру каре, возле памятника Петру, и поздоровались с братьями Бестужевыми Александром и Михаилом, провели совещание. Последними, кто прорвался к Сенатской площади противостояния с властью, были Лейб-Гренадёры, под командой поручика Панова, сумевшего поднять девятьсот гренадёр, после ухода из казарм полка Сутгофа, благодаря горячей, пламенной речи. Подошедшим к нему офицерам, штабс-капитану Щепин - Ростовскому Д.А., М. Бестужеву, Оболенскому, и Каховскому, он рассказал свою историю событий произошедшими с ними в последний час. Оказалось, что гвардии поручик Панов, смог бы занять Зимний дворец и задержать императора Николая Павловича Романова, оказавшегося с кавалергардами на пути гвардейцев. Гвардейцы поручика, в штыковой атаке пробились сквозь ряды кавалергардов, доказав что значит русская Гвардия. Таков был на тот час, перевес сил восставших, а не правительственных рот находящихся в Зимнем дворце, всего около девятьсот гвардейцев желавших свободу для народа, против малого по численности батальона сапёров и солдат новобранцев, охранявших дворец, но ими, восставшими, момент был упущен. Много позже, вспоминая, князь говорил: «- Жизнь играет на своих струнах». – Так, что же Вы, растерялись Панов! Нужно было брать их, и дело закончилось бы, не начавшись! – Нет господа офицеры, я со слабым царём - шутом не воюю. Тем более, их командир поддержал нас, но я попросил его не идти с нами, а охранять императора, для будущих переговоров! Честь превыше выгоды! Хотя я понимаю, что сделал неправильный, может быть выбор. Но слово офицера, надо быть терпимее к своим врагам господа, это первая черта дворянина и офицера, и не иначе. Меня поразило другое, моральное состояние царедворцев и их лакеев. Они все такие опрятные, ухоженные и богато одетые, красивые как куклы, но на их ухоженных лицах господа, было написано такое беспокойство и растерянность, что это скорее напоминало наступающую панику. Особо правда на них я не вглядывался, так как был в первые в Зимнем, и надо признаться более смотрел на обстановку залы дворца. Она братцы роскошнейшая и совсем не напоминает обстановку в наших казармах, где мебель крайне убогая. Во дворце мебель из красного с богатейшей инкрустацией дерева, и в них серебряная посуда. Шкафы буквально ломятся от её тяжести. Нам бы такую, с грустью проговорил легендарный поручик - и мы все станем «Святыми», истинно нет пророков в своём Отечестве. – Вы слишком торопитесь стать Святым, господин поручик. Замысел всего лишь дитя мой друг, жизнь вот кто истина и мать справедливости, как бог и молитва. До Храма одни мысли, выйдя другие, так-то – Нет капитан, у тех всё по-другому, быть справедливым легче, когда в твоём распоряжении палач. – Располагайтесь господин поручик со своими, будьте как дома, да и спасибо, контролируйте фланги. - Постойте капитан! Вы знаете, когда мы проходили чрез их позиции, я заметил выставленные посты пушкарей, из этого вывод они готовят пушки, правда, они без зарядов, пока, но их много, очевидно с арсенала Петро-Павловской крепости. Из этого следует, что крепость в руках правительственных полков и гарнизон принял присягу Николаю Павловичу. И знаете господа, вот это действительно уже серьёзно, и поэтому именно здесь я свершил оплошность, и смертельную. Но пока ещё положение можно исправить, отправив к пушкарям своего посланника. Уверен, они не решатся на стрельбу по толпе народа, там много женщин и детей. Вы выставили охрану, но этого мало. Я считаю что если они и применят пушки, то бить будут от адмиралтейского, и от манежа, Это смертельно и гибельно. Всего, как оказалось, из пяти - шести тысяч предполагаемой поддержки противостояния с узурпатором, прибыли чуть более трёх тысяч гвардейцев и тридцать один офицер. (по свидетельству самого князя Дмитрия Александровича, их было не менее пятидесяти, но по состоянию на два часа по полудни, из-за бездействия руководства восставших, их осталось не более тридцати, тридцати пяти, при этом они увели за собою не менее сотни солдат). Вестовые, посланные к пушкарям за помощью, в случае применения узурпатором Николаем пушек, вернулись ни с чем, их чуть было даже не арестовали, но пушкари не выдали. Они рассказали, что в их распоряжении около двадцати пяти орудий и с десяток старых мортир. Офицеры, присланные к ним из штаба, были очень решительно настроены, одного не согласившегося идти за новым императором, арестовали. Стоя на холодном ветру, перед Московским полком, и организуя совместно с Бестужевыми оборону, князь окончательно пришёл к выводу о проигрыше в диспозиции полка. Подошедшие полки частей гвардии, выстроились в боевое каре рядом с московским полком и были готовы к отражению атаки. Направленный в Зимний Якубович, принёс известие-предложение императора Николая Павловича. Особо для тех, кто сложит добровольно оружие не будет наказания, для офицеров же возможно повышение по службе, если они приведут к присяге императору свои воинские части, и полное прощение. Якубович, стал разговаривать с солдатами и офицерами о предложении императора. Это услышал князь Щепин-Ростовский, и схватив за портупею Якубовича, дал ему подщёчину, потребовав убраться от них. Разгорелся спор, но солдаты, знавшие князя, полностью поддержали его, а Якубовичу пригрозили, на что тот ответил, что они глупцы и ушёл с площади, оговорив, что заболел. В это время собрались почти все офицеры для принятия окончательного решения. Совещание офицеров восставших частей было коротким и горячим от споров, что делать. Диктатора Трубецкого не было нигде, ни дома, ни в казармах. Ранее, Якубович говорил, что видел его на Дворцовой в разговоре с императором Николаем Павловичем Романовым. Щепин – Ростовский, поняв сложность ситуации, с вестовым отправил записку выбранному диктатору. В ней был вопрос, что сделано, по всем ли вопросам он сделал распоряжения. Речь шла и о казне русского общества, разделённое на три равные части и хранимое, в трёх разных местах, в домах верных офицеров, выбранными для охраны оных предметов. Но и через полчаса, и через час, курьер не прибыл. Не удалось также вывезти документы, протоколы собраний тайного общества, казну из столицы, это не представлялось возможность, и из - за нехватки времени и из-за опасности, если ищейки следили за ними, выдать места сокрытия. Да это только вызвало бы опасность захвата, поэтому всё, как вчера было оговорено с назначенными, для охраны преданными офицерами, было схоронено и тайно тщательно сокрыто. В любом случае, каков бы ни был результат выступления гвардии, казна осталась бы недоступной и схоронена, для будущей борьбы общества. Князь и офицеры полка, поняв, что князя Трубецкого не будет на площади, готовились к худшему. Проходя сквозь строй выстроившихся солдат и офицеров, он слышал возмущение гвардейцев от бездействия, и их призыв перейти к атаке смяв войска узурпатора, пока те, ещё не закрепились, и не организовались. Но все совещания, стоявших в каре офицеров, так и не привели к чёткому единому решению о взаимодействии. Некоторые командиры не желали использовать оружие, при этом признались, что и патрон не брали, боясь подвергнуть опасности поражения жителей столицы. На Наполеона ходили в штыковую, и здесь не подкачаем, высказались на упрёки сослуживцев. Спокоен был лишь один поручик Розен А.Е., он беседовал со своим товарищем Репиным Н.П. и указывал ему рукою на Неву, при этом крутя рукою, как бы над мостом. Подошедший к ним Дмитрий Александрович услышал их разговор, они объяснялись насчёт опоздания к началу восстания, в то время Розен был в карауле и записка Рылеева его не застала. Стечение обстоятельств, бывает же так, а командир гвардейского корпуса Воинов А.Л. в это время получает приказ следовать всеми имеющимися силами на подавление мятежа, на Сенатскую площадь. Лишь одна рота Розена прорвалась на Сенатскую. Заканчивая разговор с Репиным, поручик повернулся к подошедшему князю и сказал, что вновь возвращается к своим ротам на мост, а те уже верно волнуются и заждались, я всё узнал лично и конечно тревожусь за окончание дела, но мы выбрали свой путь и должны пройти его до конца. Рота же, более четырёхсот воинов, будет как резерв. Офицеры, отдав «честь», разошлись. Много позже, участник тех трагических событий, солдат роты Розена, Николай Евсеев, вспоминал: « Мы занимали позиции в средине Исаакиевского моста, чуть спереди стояла рота от другого полка, но их было мало и они не представляли интереса для нас. Наш командир, поручик Розен А.Е. был в большом волнении, то отправляя инструкции восставшим, то принимая их от восставших. Часов у нас не было, но было, как я понимаю, около трёх пополудни. Поручик, прочитав последнее послание с той стороны, разорвал её и приказал разрядить ружья. Мы подчинились. Выбрав представителей от солдат, трёх человек, Розен собрал нас и объяснил, что происходит. На той стороне неразбериха и нет самого диктатора Трубецкого, а без него мы не двинемся с места. Мы полностью поддержали командира, так как боялись жертв и провокаций. На том и порешили… ». ...В последний перед атакой час, офицеры выбрали нового диктатора, вследствии отсутствия известий от Трубецкого, им стал князь Оболенский Е.П. Необычайно смелый, отчаянный и беспредельной отваги, человек слова и чести. Он в жёсткой форме потребовал от офицеров команд, готовить выступление, а в случае неудачи отступить к крепости. Оболенский не знал, что её гарнизон уже был на стороне Николая Павловича и принял присягу новому императору. Офицеры, потеряв из вида Якубовича, не смогли уточнить положение дел в Зимнем, а сам Якубович не стал говорить им, а может, не придал этому значение, что встретил во дворце коменданта крепости в сопровождении офицеров личного состава. Они шли довольно радостные, по крайне мере на их лицах сияла не озабоченность, а явное довольство и готовность идти на подвиг ради императора, так вот они вышли из кабинета императора в спешке, громко обсуждая план отражения атаки восставшими и при успехе отличным поводом для повышения в чинах и росте карьеры. При других обстоятельствах, это выглядело бы обычным разговором офицеров, получивших приказ, но при нынешних, эта «небрежность» Якубовича, оказалась предательством, или по меньшей мере глупостью. (Только много лет спустя, участники тех событий узнали, как император распорядился судьбами этих офицеров, и кто на этом заработал чины и награды. Автор). Офицеры уже стали понимать своё моральное поражение от бездействия, да и ворчание, ропот солдат от растерянности командиров, ясно показывало необходимости принятия срочных мер. И в этот момент Князю Оболенскому поступило сообщение, что к новому императору Николаю Павловичу примкнули подошедшие из Кронштадта и пригородов столицы войска, и они уже готовы к отражению атаки. Восставшая Гвардия приготовилась к самому худшему, отражению атаки. Солдаты и офицеры понимали, что пощады не будет, если они проиграют в бою и готовы были умереть за свободу. Растерянность отступала, уступая место подвигу во имя России и отечества, так всегда бывает у русского человека, когда ему уже нечего терять. Посланец Розена, принёс записку, что поступила команда атаковать восставших, и они должны быть готовы к штурму. Ему ответили, что роты готовы к этому, и что князь Оболенский избран Диктатором войск. В ответ, короткая весточка: « Поздно, время упущено. Мы готовы на всё… Держитесь!». Кольцо блокады сжималась, как часовая пружина. Руководители договорились, что в случае поражения собраться у Рылеева, на его квартире. Сам же князь, после решений Оболенского, решительно отказался стрелять в своих сослуживцев, и отдаст приказ только в случае нападения на них. В два пятьдесят пять, прозвучал звук трубы к атаке, со стороны войск императора. И атака началась, но какая-то странная, восставшие стреляли поверх голов, а конногвардейцы, как бы нехотя сразу сворачивали атаку и возвращались на свои позиции. Солдаты даже рассмеялись, настроение от удачно отбитой атаки поднялось, даже начали шутить с противником стоящим на той стороне площади. Две стороны противостояния стали переговариваться, несмотря на призыв командиров прекратить разговоры с бунтовщиками. Неожиданно со стороны гражданских лиц, с любопытством рассматривавших ужасную драму на площади раздался крик, что к Московцам идёт митрополит С. Петербурга, Серафим. Митрополит смело, с начало по отечески, вёл увещательный разговор с выстроившейся гвардией, искренне и с надеждой на предотвращение безумного противостояния, пытался образумить восставших офицеров и солдат. Он попытался объяснить им, что император Николай, законный представитель династии Романовых и по праву наследования занял престол предков. Говорил он громко, пытаясь в морозном воздухе перекричать толпу горожан, освиставших его появление. Оскорблённый невежеством христиан, сорвав от крика голос, митрополит удалился. Опять наступила странная тишина, лишь крики горожан, перемешанные с редким ржанием коней, гвардии императора, и редкие команды офицеров на мгновение нарушали её. Неожиданно для всех, вдали, на конях появилась группа офицеров с генералом во главе. Когда они подъехали ближе к бунтующим войскам, все в нём узнали губернатора столицы Милорадовича, прибывшего по приказу императора Николая Павловича Романова к восставшим войскам. Губернатор в последней попытке пытался остановить противостояние. Но, его с начало встретило гробовое молчание на все его увещевания и разговоры о службе, долге пред государем императором Гвардия молчала, но не от растерянности, не от презрения к царедворцу. Здесь многие его помнили ещё по войне с Наполеоном, где он был известен как герой, сейчас же скорее из любопытства, терпеливо ожидали, каким ещё мёдом он подсластит солдатскую долю. И лишь когда генерал в гневе стал угрожать всем не подчинившимся наказанием, и словесной бранью чисто пьяного кучера, солдат вдруг прорвало. Не смогли стерпеть старые гвардейцы слов не офицера, а клерка от власти: « - Покоритесь «македонские» глупцы, мерзавцы и бездельники! Имена ваши истреплются и исчезнут, а позор гвардии останется на вас и потомках ваших! Покоритесь слову и гневу государя нашего, Николаю Павловичу Романову, императору и самодержцу российскому! Константин Павлович ещё 12 декабря, отказался от трона и власти, и Николай Павлович, собрав тут же Госсовет, зачитал сею грамоту цесаревича Константина. Господь наш, сказал: «- Даром получили, даром отдайте!». Только при этом условии все приняли присягу Николаю Павловичу, и он принял власть от брата! Вас обманули други мои!». Солдаты же в ответ, и уже с явной угрозой: «- Да будь проклят на веки род его, самозванца и узурпатора, немецкая язва, соглядатый убийства своего отца. Зверь неменщины окаянной ». Они и офицеры потребовали подобру убраться генерала с площади и побеспокоиться о собственной безопасности и благополучии, далее последовали уже угрозы. Лошадь адъютанта генерала, ударили плашмя саблей, с насадкой штыка и та унесла его к свите. Сам Милорадович, повидавший в этой жизни и не такое, принялся стыдить смутьянов и вновь стал оскорблять и пугать всякими карами, стоящие полки восставших. В этот момент, терпение у всех иссякло и князь Оболенский хладнокровно, солдатским штыком, уколол в круп коня генерала, та от боли поднялась на дыбы. В миг прозвучали выстрелы одного из солдат роты князя Щепин-Ростовского Д.А. и вслед Каховского, раненый губернатор, держась за повод, и еле держась в седле, поддерживаемый адъютантами с двух сторон ускакали. Как позже узнали офицеры, генерал скончался через полчаса. Прошло более четырёх часов, борьбы нервов в противостоянии между властью и гвардией. В это время, офицеры собрались вновь в центре каре воспользовавшись затишьем. Корнилович, Панов и Беляев А.П. и другие, высказались за нападение на артиллерию противника с целью её захваты, тем более артиллеристы – канониры были за восставших, и как другие роты Николая Павловича, говорившие своим товарищам: «...Вы,только начните, мы поддержим вас». Но их не поддержали, Щепин-Ростовский занял нейтральную позицию, остерегаясь пролития крови между своими однополчанами. В разгорячённой голове, была одна только мысль, где посланец Трубецкого, который должен был привезти послание императора Константина. Оказалось, что князь оказался прав... их предали, «мягкотелость руководителей» и ловкая политика новоявленного императора, да и сребреники от времён Иисуса сыграли свою роль. Теперь же, потеря позиционного успеха, кратковременного преимущества диспозиций полка, выглядело поражением. Неизвестным оставались действия и отношение к событиям гвардии, стоявшей полукругом за площадью и мостом, уже занятые верными императору частями. Нестерпимо долгим показались те минуты, пока офицеры рот гвардии распределяли новые цели и отдавали новые приказы своим подразделениям. Деятельный Каховский, стоящий в центре цепи, кричал гвардейцам: - А ну, покажите им ребятушки свою сноровку и отвагу этим императорским бездельникам и хамам! Князь и раньше предполагал, что они, Общество, ошибаются в могуществе и силе Константина Павловича, в его влиянии на общество, и сведения, представленные им и о нём ошибочны, впрочем, Трубецкой предупреждал многих об этом, и требовал, что полагаться нужно только на гвардию. Бороться за благо народа и желать ему счастья, не значит выполнять оное. Многие мыслители, и даже некоторые властители, делая добро для народа, часто преследуют лишь им известные цели. «… - Когда раздались первые выстрелы орудий, - вспоминали позже, князь Щепин-Ростовский и офицеры гвардии, отбывавшие срок каторги в Петровском Остроге - было уже сумеречно и темнело, время отчитывало четыре сорок пять. Снежная муть, образовавшаяся от яростного огня орудий и от разрывов бомб и ядер имперской артиллерии, застилала не только каре войск, но и Петро-Павловскую крепость, с бастионов которой по ранней договорённости, должны были нам подать сигналы о её захвате. Но, этого не случилось, и мы зря прождали их целый день. При обстреле восставших, ядра, шрапнель косила ряды повстанцев десятками, первые четверть часа, командиры рот ещё пытались сопротивляться и отстреливаться от нападения правительственных войск, но положение стало катастрофическим, и офицеры начали отводить роты к Неве, с начало в полном порядке, но потом строй расстроился и произошёл беспорядок, переросший в стремительное отступление. Мёрзлые комья земли, камня и снега, разбросанные взрывами по всей площади, перемешанные с кровью погибших, траурным покрывалом укрывали тела убитых. На это было страшно смотреть. Роты несли колоссальные потери. Братья Бестужевы, при поддержке других офицеров, трижды строили на льду солдат в строй, чтобы вновь начать организованный отход к Петропавловской крепости, оставив прикрытие из сотни солдат лейб-гвардии. Но руководство противника, правительственных войск, разгадав план восставших, обрушило артиллерийский огонь по льду Невы из всех орудий, чтобы не допустить восставших организоваться и под прикрытием стен крепости, перейти к сопротивлению и захвату крепости. Сквозь дым, то и дело закрывавший восставшие полки, видно было, как их разорванная плоть тонула в беспощадном огне от орудий, а на льду Невы, дыбились, словно волны осколки и разрывы, в полыньях смерти. Столбы взрывов вскипали смертельной огненной силой в трещинах и промоинах замёрзшей реки. Лёд Невы от ядер ломался и крошился, как стекло, стройные ряды лейб-гвардии, построенные волею Бестужевых и офицерами других полков, дрогнули и начали ломаться. Солдаты и раненые стали соскальзывать и сползать в ледяную купель, многие тонули с криками обречённых. Наступил полный хаос, каждый был за себя, кто-то ещё спасал тонувших товарищей, но шрапнель косила десятками тех, кто казалось было, уже спасся. Это было полное поражение. Прикрывавший же их московский полк пока отходил в боевом порядке. Пальба на площади и Неве смешалась с грохотом разрывов, треском лопнувшего льда на реке, и отчаянной руганью и бранью ещё живых зарождавшихся апостолов свободы. Князь Щепин-Ростовский в отчаиньи скомандовал, единственную правильную в тот миг команду, пытаясь вывести роты из зоны обстрела: « - Вперёд Гвардия! За императора нашего, Константина Павловича! За вашу и нашу Свободу!». Командиры делали отчаянные усилия, чтобы спасти хотя бы часть солдат от картечи, это были выстрелы военного поражения гвардии. Катастрофа наступила помимо и вопреки воли гвардии. Сквозь огневую смертельную бурю, осколки секли ряды восставших, как серп земледельца рвал и резал обмякшую, но рвущуюся к жизни рожь. Одно из ядер взорвалось в непосредственной близости от набережной, в десяти шагах от князя, но его спас от смерти солдат, стоявший рядом, он прикрыл собой командира, оттолкнув его на землю. Осколки пролетели совсем рядом, самого же солдата ранило. Уже позже, пребывая на каторге, князь узнал, что солдата по приговору суда отправили на вечную каторгу. Положение его, солдата Александра Луцкого было ужасным, над ним очень сильно издевались, избивали и унижали надзиратели, но дух его так и не был сломлен. Восхищаясь мужеством своего спасителя, князь посвятил его подвигу своё стихотворение "письмо солдату". В своих произведениях князь отметил очень многие частные факты тех событий. Но это будет позже, сейчас же поле битвы напоминало побоище. Кровь рекой текла по Сенатской площади, Неве, снег окрасился от крови солдатской, и таял, напоминая яркий красный ковёр. Видя всё это, весь ужас положения роты после попытки атаки, оторванные от разрывов гранат, руки, головы своих товарищей и трупы, трупы. Стоны раненых на снегу Невы, доносившиеся в перерывах между разрывами зарядов, и стоны раненых на площади, их гортанные крики о помощи и отползающих в надежде спастись от этого ада поражения, казалось сведут с ума, князь не мог им ничем в данной ситуации помочь. Атака была отражена с огромными потерями. Распределённые санитары, пять – шесть человек, лежали невдалеке, накрытые очевидно разрывами ядер, было видно, что они до конца выполнили свой долг. Князь медленно сел на снег, с соседней улицы доносились вой и разрывы ядер, громкие команды какого-то командира полного злобы и ненависти: «- Добавить этим смутьянам. Зарядить! Огонь! Не жалеть никого! Огонь, мерзавцы!». В создавшемся положении, казалось нужно идти на любой риск, во всяком случае, следует попытаться…. Через четверть часа, всё казалось стихло. Князь, в каком-то диком оцепенении как бы со стороны, наблюдал за происходящим, лишь резкий от боли раненого, окрик солдата Маклакова, всегда в роте тихого и скромного, прервал этот калейдоскоп кошмара и безнадёжного отчаянья командира. Солдат, что лежал невдалеке от памятника императора Петра, морщился от страшной, и очевидно дикой боли в груди, словно замерев на время вновь тихо стонал. — Командир! Ваше благородие! Ну, сделай же что ни будь, мы же гибнем. Брата Пашу убили, вон он. Матушка всегда его больше любила, конечно, он сильный и лошадку подкуёт, свинюшку разделает. Маклаков, как-то без воли смотрел на князя и плакал, с начало тихо, как дитя, потом навзрыд, не в силах сдержать себя. Грудь его тяжело, с хрипом вздымалась, замирая на мгновение и с присвистом опускалась, изо рта начала литься струйкой тёмная кровь. Князь с жалостью и болью смотрел на старого солдата прожившего тяжкую жизнь - Будь проклято всё это царство, вместе с императорами – глядя командиру прямо в глаза прошептал умирающий - пусть его су… е племя в аду горит! Нет видно Бога, раз народ такие муки терпит от Сатаны! Командир надо отступить, ишь, как гремит. Обереги наших, умоляю, выведи ребят из боя, молодые они чтобы так помирать, и спаси Вас всех Бог…- то были последние слова солдата Маклакова. - Да, видно мы ещё не прошли свою пустыню, мы лишь в предверии Ада безумного узурпатора - императора -подумалось штабс-капитану, глядя на умирающего, затихшего товарища. Князь с трудом, нехотя поднялся. Осмотрев поле расправы свершённой властью, и словно очнувшись от столбняка, и мерзкого оцепенения, вдруг охватившего его минуту назад, обернулся к товарищам, резко, громко скомандовал солдатам своего полка, к тем, кто остался верным долгу товарищества и командиру: — Братушки! Всем через Неву, к Петропавловке, пока стихло, только там за рекой спасение, там Бестужевы. Раненых подберите и будьте осторожны, лёд ещё не окреп. У Исаакия есть доски, пошлите солдат и делайте настилы, лёд треснул от ядер и может не выдержать, правее берите, там он почти целый. Остатки роты кинулись к реке, на ходу подбирая раненых и унося их с собой. Князь, оглохший от звуков орудий, и более от контузии, уже почти не слышал команды и крики своих. Младшие командиры с десятком солдат гвардии прикрывали отход своей и соседнего полка роты. В тот момент все роты перемешались, лишь офицеры, старались и то, с переменным успехом организовать отступление оставшихся ещё гвардейцев. Вскоре убийственная бойня из пушек, вновь откликнулась по площади и соседним улицам, в последний раз прогрохотав смертельным эхом над Невой и площадью, мешая в начале исполнению отступления рот, но вдруг и этот огонь стих, как по мановению. Видно Бог вспомнил о них. В полной тишине, остатки рот уходили в темноту улиц, там они попытались скрыться от преследования уже приходившей в себя новой власти императора. Штабс-капитан оглядел поле трагедии, кто не был ранен, почти все отошли, или скрывались в улицах, прилегающих к площади смерти, другие, морской экипаж, в районе собора, ещё отчаянно сопротивлялись, стараясь отдать жизнь подороже, приняв решение, лучше быть в земле, чем в рабстве. При князе, рядом с ним, упали сразу три солдата роты Арбузова, вдали два, судя по мундирам офицеры, видя гибель своих друзей, поднеся пистолеты к груди, застрелились. От тел убитых и раненых парило, звучали громкие проклятия императору и Романовым, некоторые солдаты, просили, умоляли, чтобы их добили, не желая попадать в руки власти. Князь, переломил древко полкового Знамени и сложив его, спрятал его на груди, затем подобрал пистолет, кем-то оброненный и, прицелившись в мародёра, копошившегося в карманах убитых и раненых, не боясь редких выстрелов и шальных пуль, выстрелил, но только ранил его. Тот, взвыв от боли, волоча раненую ногу и озираясь, заковылял в сторону бульвара, при этом, не забывая о своём почти полном мешке. Дмитрий Александрович перезарядил пистолет, и поднеся к виску, выстрелил, но оружие дало осечку, князь нажимал раз за разом на курок, но пистолет не желал подчиняться, видно порох отсырел в снегу. Бросив, бесполезное теперь оружие, князь окликнул одного из раненых солдат его роты Гринёва, и подняв его на ноги, с трудом направился к двум, оставшимся и так же раненым офицерам возле которых суетились санитары. С их помощью он медленным шагом пошёл в сторону домов. Сейчас его пугали не шальные пули, изредка пролетающие со свистом рядом и щёлкающие о булыжник мостовой, а судьба оставленного им на попечение лекаря солдата его полка, она беспокоила его куда больше. К пяти с четвертью, всё было кончено. Над площадью стоял стон раненых, военных и гражданских лиц, от Невы разносился крик какой-то молодой женщины, склонившейся у фонаря над убитым сыном. Князь с горечью понимал, что это были неслучайные жертвы, огонь из орудий в городе, это преступление. Всё это, в памяти князя отложилось на всю жизнь. И то, как он с частью солдат и двух офицеров, в отчаянной рубке, прикрывал отход своей роты к Неве, и как кусками ткани от рубахи, перебинтовывал тех же раненых солдат, как укрывал их от пуль и картечи в горячке боя телами убитых товарищей, и свой последний путь к Неве. Затем возвращение на площадь, в надежде, что его убьют шальной пулей. Даже лицо раненого им мародера и не выстреливший пистолет помнил. Последней надеждой тогда, был дом Рылеева на американке, и последняя встреча с графиней в доме Кусовниковых. Через много лет, он будет вспоминать произошедшее на Петровской (Сенатской)площади, и так же отчётливо слышать этот душу раздирающий крик, убитой горем той несчастной женщины. Как он позже совершенно случайно узнал, она была супругою одного из офицеров, выступившего на стороне императора Николая Павловича, женщина лишилась рассудка и после похорон сына, покончила с собою, отравившись кислотою. Этот случай долго, почти всю жизнь являлся к нему во сне, как укор и гнев. Мысли проносившиеся в голове князя, были сумбурны и беспокойны. Разгорячённая голова, потная и грязная, еле могла поворачиваться, такая страшная боль была от полученной контузии. После неудачного самоубийства, там, на площади и неудачного отступления, когда князь с сотоварищами был уже на Невском льду. Он вдруг отчётливо понял, что жертвы среди его роты были несопоставимы с результатами восстания. Ещё слышались выстрелы и топот солдатских ног по льду, когда князь, перешагивая через горы обезображенных трупов, остановился и сказал своим полковым соратникам, что он пойдёт ради спасения остатков роты, прямо к "кровавому" зданию зимнего, чтобы погибнуть, но не сдаться на милость победителей, а чтобы сдержать их хотя бы на время. Когда он шел уже на Дворцовую площадь, там также, как и на Сенатской, уже рыскали жандармы и войска, слышались громкие команды командиров от похоронной команды. Всех их, командой, прямо с носилками, направляли под командой гвардейских офицеров и жандармов, на Сенатскую, к месту трагедии. Некоторые солдаты и гражданские, хотя их прогоняли криками и штыками младшие офицеры команд, занимались мародёрством, обшаривая карманы раненых и убитых, офицеров и солдат. Князь с ужасом смотрел на происходящее, и подойдя к одному из офицеров, указал на недопустимость погани. Тот рассмеялся и посоветовал ему не совать нос в их дела. Князь возвратился к своим товарищам. Среди его гвардейцев, оставшихся здесь на площади, в живых осталось очень мало, единицы, а тяжело раненые, чуть очнувшиеся от криков команд, от мороза, ещё пытались что-то с хрипом «кричать» и шептать про измену и царя Николая-Иуду, желая уже не спасения, а желанной смерти. Многие же крики, даже не крики, а стоны, чуть кликали слабыми голосами, пытаясь остановить бродящую среди убитых, похоронную команду, в надежде, что их услышат и спасут. Вид чужой смерти всегда страшит и пугает людей, будь то кадровый военный, «батюшка » царь, или простой нормальный гражданский человек. Даже те, кто прошёл огненные вёрсты войн, старается не разглядывать убитых, и задерживать своё внимание на трупах, вид которых бывает столь нелеп и чудовищно безобразен. Лица убитых, навечно застывают в гримасе последнего глотка боли, в последнем крике умирающего, и исковерканной от мучений мысли. Нет, нельзя останавливаться на этом ужасе и гримасах войны. Любая победа, связанная с гибелью людей, кровавая победа, месть жизни за подвиги или грехи почивших, это звериный рык мщения, ненависти к своему врагу и не более. Даже Святые войны, как защита своего отечества, отрезвляют людей в конце войны. Появляется зачастую у каждого солдата, офицера, страх последней атаки, последнего, уже может быть и ненужного боя, но мнимое чувство долга тянет людей в омут повиновения чьему - то жестокому приказу и не имеет значение чья сторона праведная. Заказчик событий боясь переговоров враждующих сторон, как чёрт ладана, или идя на мнимые псевдо-переговоры с видом превосходства и презрения к другой стороне, заранее предвкушая эффект от победы, свершает свои хитросплетённые решения, указы, приказы, идя до конца. В тоже время, он обречён и губит свою совесть, здесь мы не говорим о государстве. Желание выжить и жить, естественно для каждого человека, и старо как мир, но не во владыках будятся чувства жалости к убитым исполнителям и побеждённым. Сочувствие и милосердие, присуще воинам уже после боёв и битв, в самой глубокой старости. И, это пробуждение страшно, проснувшаяся совесть сжигает мысли в стакане вина и в горьких слезах раскаиваний, пред своим уходом в такое близкое не бытие, боль рождается к ним. Такова христианская судьба и мир, всякого европейского, но не русского человека. Разыгравшаяся трагедия, словно омут вытягивала из него последние силы гнева на власть. Безумство, быстротечность событий, огорчало и возмущало офицера,всю вину за проигрыш восстания,он возлагал на нерешительность руководителей общества, людей военных и опытных, но опытных на полях сражений, в боях с врагом. Здесь не было врагов, здесь они требующие перемен в России, и власть, не желающая перемен в отечестве, а этого они все предвидеть не смогли, нельзя быть благородным с мерзавцем. Революция во Франции, победила не благородством, а решительностью в действиях. Как говорил Наполеон: «…Главное ввязаться в сражение (бой), а там посмотрим…». Может прав был Каховский и Оболенский, когда просили, требовали решительных действий, но их одинокий голос звучал, как глас одинокого путника в пустыне. Мы же сдерживали солдат и офицеров полка, боясь людских жертв и крови наступления. Вина за нерешительность руководства общества, да и нас самих, резало сердце острой болью бессилия и обречённости произошедшего. Князь, воочию, вновь увидел всю картину поражения, видя тела своих погибших в бойне восстания товарищей, старался познать, что же произошло, как такое могло свершиться, как император посмел поднять руку на людей. Он с омертвевшей душою смотрел на них, на погибших. Испытывал ли он к ним жалость,сострадание или страх смерти… он не мог сейчас понять. Его убил его долг, честь офицера, идущего на плаху ради императора Константина Павловича, пусть и законного владыки России, но человека бросившего их на растерзание окаянному дьяволу безразличия к своим подданным. С левой стороны, на площади лежали тела убитых Лейб-гренадёр, пришедшие на площадь, для поддержки восставших. Приведший их поручик Лейб-Гвардии Александр Николаевич Сутгоф, был ранен. (и позже будет схвачен). Зарождавшаяся в сердце ненависть к себе и к императору, порождала сомнения в душе офицера,от всех этих дворцовых игр Романовых. Штабс-капитан Щепин-Ростовский медленно шёл среди павших солдат московского, преображенского, семёновского полков, старательно обходя их, не желая задевать мёртвых товарищей, и ещё не веря в их смерть, а чуть поодаль, ближе к Сенату, лежало множество трупов гражданских, жителей города. Плиты гранита и доски забора строившегося собора,лежащие грудой тут же, были разбиты ядрами, и снег уже начал припорашивать их траурной, белой каймой, как и лица тех, кто погиб в этой братоубийственной бойни, тела погибших гвардейцев. На некоторых телах он ещё подтаивал. " Наверное, только умерли, и ещё не остыли " - пронеслась в голове сторонняя мысль. Капельки – хрусталики, от с таившего снега, на лицах павших выглядели нелепо и жутко, словно пот у работающего батрака не могущего его утереть. Чуть в стороне, лежали сразу три тела, на них были гусарские куртки-доломаны с серебряными и золотыми шнурами у двоих. Офицеры, машинально отметил штабс-капитан, другой погибший отличался от офицеров, белые шнуры выдавали его чин унтер-офицера. Лицо его было изуродовано и определить, какого он возраста было нельзя. В одном же офицере он признал товарища Каховского, весельчака и балагура Александра Петрова. Так часто спорившего с ним о царском режиме в России и далёкой Англии, о их разнице и перспективе развития демократии, и если он как-то ещё принимал Английское правление и их парламент, то о императорах он говорил так: «- Не долби древо Романовых, если не дятел, язык отобьёшь…». И беззлобно, по детски, смеялся над собственной шуткой, и вот смерть…«…Adieu, mon shere Alexandro, adieu…» -Прощай, мой дорогой Александр, прощай. Состояние тяжело раненного офицера, было ужасным, остатки живота ещё «жили», кровь стекала на снег и тут же остывая твердела, он ещё раз шевельнулся, потом вытянулся, агония прошла через тело умирающего и он, дёрнувшись в судороге последний раз, на веки затих, прямо на глазах князя. Сердце замирало, видя этот танец смерти. Нет, не от страха - размышлял князь - от того, что не смог помочь, спасти товарища. Офицер понимал разумом, сердцем, причины и последствия от поражения, но так же и то, что само Северное Общество, победив душою и идеей социального братства, идеей конституционного строя, правда всё таки с элементами много векового уклада, монархией, именно победило. Дворяне окончательно переступили через свои привилегии и многовековые догматы поклонения власти царей, императору, осознав наконец то что их власть не от бога, они презирающие свой угнетённый народ, достойны не поклонения, а лишь признания факта их существования и не более. Дворяне, ценой страшного поражения, осознали, что чрез монархию, благосостояние отечества не добиться, император подписал монархии смертный приговор, при условии, если власть, император, не поймут, что с народом нельзя обращаться как со скотиной и рабом. Общество, как показала дальнейшая история России, извергло из себя уважение к узурпаторам трона и власти. Дворяне и народ, проиграли, пусть временно, проиграли это, одно сражение, не проиграв правда войны, но время погублено. В эту минуту, князя окликнули, сквозь морозный туман и дым от костров, он увидел подходивших к нему офицера Гвардейского морского экипажа Мусина-Пушкина Е.С. и его товарища. С ними, также офицера экипажа, лейтенанта Окулова Н.П. Они запыхавшиеся, в грязных и испачканных в крови мундирах, еле перевели дыхание, обрадованно приветствуя старого друга. Искренняя их радость от встречи, согрело сердце каждого. Они поделились результатами и общей обстановкой на данную минуту. Поражение восставших было очевидным, и хотя у Адмиралтейства, ещё стреляли, и были слышны звон шпаг, и лязг сабель сражающихся гвардейцев, измайловского полка, положение это не могло уже исправить. Офицеры, в первую минуту рвавшиеся на помощь гвардейцам, сопротивляющимся николаевским ротам, посовещавшись, решили всё же разделиться и следовать в казармы морского экипажа, в надежде, поднять сослуживцев и прийти на помощь с ротой, а не в одиночку. Тем более Мусин-Пушкин был сильно контужен, от взрыва ядра, его рвало и шатало, как пьяного. Так и решили. Тогда, они ещё не знали, что их арестуют на следующий день, 15 декабря, в казармах Гвардейского морского экипажа, самим Великим Князем Михаилом Павловичем, из-за предательства писаря роты, сообщившего властям о месте их нахождения и в агитации солдат полка. Здесь, как советует автор, стоит отвлечься на некоторое время от повествования нашего рассказа и заглянуть в будущее участников событий 14 декабря 1825 года на Петровской площади. …Поднять личный состав рот им так и не удастся, потом их осудят, разжалуют и отправят как многих не в Сибирь, а на войну, на Кавказ. Где первый, погибнет в отчаянной атаке на горцев, в 1831 году, а второй, Окулов Николай Павлович, вырвавшись из бед и неудач, за заслуги пред Россией, вновь станет офицером, и умрёт в глубокой старости, в 1871 году. Но оставив потомкам, и нам, свои краткие строки воспоминаний, о великой истории подвига Русской Гвардии. Россия на десятки лет опускалась в хаос мракобесия режима, а это тысячи не рождённых в крепостничестве детей из-за нищеты крестьян, десятки тысяч убитых и отправленных на войны и каторгу в Сибирь, солдат, дворян, простой люд. Взятничество и казнокрадство захлестнёт несчастную Россию, станет хуже, чем при немке Екатерине второй, такого мздоимства, никогда ещё не было в истории отечества...". А, в Спасо-Ефимов монастырь, закрытый еще императрицей Екатериной, за грехи и несостоятельность, и второпях переделанный под тюрьму, потянется и часть солдат, офицеров – инвалидов, принявших участие в восстании, в столице... … Отправив товарищей за помощью, князь вернулся. Вскоре от них пришло известие о провале выступления, как писал на клочке бумаги лейтенант Окулов. В конце площади, у самой набережной Невы, раздавались ликующие крики николаевской гвардии, одержавшие победу в последней схватке с оставшимися восставшими. Их арест был свершён. Это окончательно заставило офицера принять решение о дальнейших своих поступках. Видя и прекрасно осознавая последствия поражения для гвардии, как в прочитанной книге, князь повернул на близь лежащую улицу. Идя на родную Подьяческую, он быстро сообразил, что там никого нет из друзей, и что там наверняка его ожидают, и пошёл к Рылееву чисто интуитивно, подчиняясь какому-то шестому чувству. Через полчаса, он был у него, там уже были офицеры. Усталые и измученные, в грязных от пороха и мокрых от снега мундирах. Они сидели в дальней маленькой комнате в полумраке, при трёх свечах. Сам Рылеев, стоявший у окна, Каховский чистящий мундир, Штейнгель, Пущин и Оржицкий сидели на большом диване и курили трубки. Их разговор был на повышенных тонах, всё случившееся они восприняли как возмездие судьбы за бездействие и нерешительность руководства восстания, которые переполненные ощущением своего высокородия и власти, своим боевым опытом участников войны, в сравнении с молодым поколением офицерства, своими товарищами по обществу, были словно ослеплены планом восстания. ( Всё из записок – слов декабриста - Автор.) И именно этим свойством предстоящего сражения с властью, понимая, что та совершенно не готова к сопротивлению, ибо дворянам явно надоели перевороты и дворцовые игры, и как они считали, войска поддержат их, что их и сгубило, в бешенстве проговорил Каховский, в яростном бессилии сжимая кулаки и хватаясь за шпагу. Разговор явно перешёл бы в спор, если бы не князь. При входе князя они замолчали, ответив ему лишь поклоном головы, а Каховский продолжил прерванный разговор. Он рассказал: «- Я стрелял в Милорадовича одновременно с одним из солдат и Стюрлером, а князь Щепин-Ростовский лишь мешал мне, точному выстрелу, одёрнув за портупею. Вы так и не осознали господа офицеры, что те, кто обороняется, тот не побеждает. Только в атаке и дерзости строиться победа. Теперь же волею судьбы, мы все добровольно сложили главы на плаху». Штейнгель, с укоризной посмотрел на Каховского. Он искренне уважал его, но за его проступок, сильно осудил, тщетно пытаясь объяснить ему: - Поймите, что Милорадович, как диакон при посвящении, рукоположения в сан. Он получает благословение лишь помогать при свершении таинств, не более, и то, только с рукоположения его самим епископом, в данном случае императора. Милорадович оказался рабом долга и своего понятия чести, и это было его право! Он пешка в руках и судьбах власти, раб и исполнитель по решению владыки. Не будете же вы обвинять палача в его работе! Он лишь слуга, без тени сочувствия к народу, к армии, и он был прав, как слуга императора, абсолютно не имевшего своего мнения и слова пред властью. Пройдёт много лет, а раны не зарастут, они будут сочиться живой кровью и за наши ошибки, и более за правду нашу. Ваш поступок, поступок не дворянина, надо было вызвать его на дуэль за его хамство в отношении нижних чинов, но стрелять это слишком. Поэтому не смейте осуждать Щепина-Ростовского, он хоть и молод, а мудрее многих старожил и прав, мы не палачи. Как кто-то нынче сказал: « Надо быть терпимее к своим врагам, это первая черта дворянина и русского человека. Быть справедливым легко, когда в твоём распоряжении палач!». Так-то. Всё господа пройдёт, как и наше, ныне, кажущее поражение. Есть истины, и дела, несгораемые ни в битвах, ни на кострах инквизиций. Истина эта, мечта человека о Свободе. Мы сделали с Вами друзья, лишь один шаг. Сделаем или нет другой, теперь боюсь, господа офицеры, зависит не столько от нас, как от дьявола в облике владыки. – Вы, как всегда правы мой друг – выходя на средину комнаты, сказал Пущин – на Галерной, я это понял. Такого печёного ада, я никогда более в жизни не желаю видеть, ни врагам, ни друзьям. Там был ужас…». В наступившей тишине послышался голос Батенькова, которого все знали и почитали. Но он в этот час сильно изменился. Полковник был мужественный человек, но то, что произошло, его просто убило. Он искренне страдал от случившегося. Он, предлагавший в начале мирный путь развития общества, теперь после невероятной жестокости власти в отношении к Гвардии и солдатам, не желавших военного действа, по отношению к изменению политики государства, уже жалел и искренне, о выбранном ими пути неповиновения властям. Стоявший с Рылеевым у окна, Булгарин, молча слушал всех, не вмешиваясь в разговор товарищей, лишь однажды высказался в слух, о несчастной судьбе Милорадовича, при этом заметив, что тот, кто придёт на его место, это будет, скорее всего, Голенищев-Кутузов, редкостной пакости человек, он дружит с семьёй коменданта Петропавловской крепости, Сукиным А.Я. И тот, много лет старавшийся занять это место, теперь, покажет себя в суде. Здесь Рылеев, особо отмечавший Булгарина, и не хотевший его краха, предложил при всех, его и Щепина-Ростовского отпустить, попросив их уйти, и не привлекать по мере возможности, к судебному делу. Забыв о их существовании на время, и при суде не упоминать их по возможности, они слишком молоды. В остальном, давать показания как можно открытые и честные, для пользы дела оного. Потомки будут судить о нас по протоколам и спискам дел. Пусть их будет больше. - Гордость за то, что мы все сделали - продолжил Рылеев - пусть тяжко и наверное не так, а вернее совсем не так, как того мы все желали, но сделали, сделали первыми в истории России. Впервые чётко осознав, что царь слуга чувств и ненависти к народу, и явно не Бог, Бог Царь России. Земной же, не имеет никакой власти над ними и народом. Символ был разрушен им самим же – я уверен в этом, говорил Рылеев - своей дьявольской игрой с армией и народом. Больше никогда в истории России, император не посмеет издеваться над своими подданными. Яркое и трогательное ощущение Свободы, было теперь понятны всем, да, наверное, будет понятно и обществу, именно чрез жестокость поражения, проявился варварский облик императора немца, Николая I - Окаянного, «человека» испугавшегося своего народа и окунувший свои руки, из-за этого страха, страха за свою шкуру, по локоть в кровь, кровь народа. Поэтому мы не завершаем свою идею, свою мечту и дела для блага общества». Дмитрий Александрович, отчитавшись, о своём видении событий и обстоятельств, распрощался, сказав при этом, что пойдёт сам на суд, не императора, нет, истории, чтобы в протоколах следствия попытаться вынести свой приговор узурпатору. Выйдя на тёмную улицу, он направился к дому своих знакомых, Кусовниковых. Подойдя к небольшому, двух этажному дому, больше похожему на помещичью усадьбу с большими окнами, выкрашенный в приятный жёлтый цвет с белыми полосами, в противовес кровавому - красному Зимнему. Он увидел гвардейцев, солдат из своей и соседней роты, они тихо разговаривали, потягивая курево, и запах махорки далеко разносился от ветерка с площади. При виде офицера, они устало встали в знак приветствия, в их молчании и вопросе, светившемся во взгляде утомлённых, красных от ветра глаз, что делать, стояла обречённость и жажда мести за убитых товарищей. Штабс –капитан, сказал им расходиться и спасать свои жизни, лучше всего, как думалось ему, им надо пробиваться на Дон, там они будут в почти полной безопасности, здесь же им грозит арест и смерть. На их вопрос, а как же он сам, офицер горько усмехнулся и искренне сказал, глядя им в глаза: « - А я не брошу наше дело, наше дело правое, и я полностью готов ответить за всё, ибо это лично я привёл роты на Сенатскую площадь. Вы же, дорогие мои гвардейцы, пока отступите, не каждый бой бывает выигрышным… Простите, если можете, и прощайте товарищи московцы….». Солдаты и младшие офицеры отдали честь своему командиру, и пошли в сторону Фонтанки, там жил один из офицеров его отца, который приютит на несколько дней всех их, не предаст. А далее, если повезёт, они сделают попытку выбраться на Дон. Щепин смотрел им в след, понимая, что им вряд ли уже придётся, когда либо встретиться, если только на небесах. Князь перекрестился. За невысокой оградкой, дома Кусовниковых, менее всего похожей на забор, когда все они разошлись, каждый готовый ко всему, стало тихо и одиноко. Офицер поднялся по каменной лестнице и постучал в резную, необычайной красоты, очевидно работы восточного мастера, дубовую дверь.Несколько раз,офицер пробовал дёргать за шнур звонка колокольчика, но то ли звонок не работал, то ли в доме никого не было, но никто не открыл дверь князю. Отдельные, отдалённые, хлёсткие выстрелы доносились ещё иногда с Невы и с площади, разрывая вечернюю тишину города тревогой, и не прошедшей ещё опасностью. Князь отчётливо понимал, что это добивали раненых. Было очевидно, что напуганные хозяева боялись впускать кого-либо в дом. Столица сейчас напоминала осаждённый город, всюду пикеты, заставы, патрули, начавшие разжигать костры и проверять каждого подозрительного прохожего. Сумятица, недоверие ко всем. Опальный офицер долго стоял у дверей, привлекая уже внимание проходящих мимо дома групп вооружённых караулов, во главе с офицерами, искавших государственных преступников. Князь постучался ещё раз, но уже значительно громче, и уже без надежды, смиряясь с судьбой изгоя. Вдруг, за дверью послышались шаги, и тяжёлая дубовая дверь с шумом приоткрылась, показавшееся лицо напуганного старого привратника было очень злым и растерянным. От испуга, больше похожего на дикий страх, он крутил глазами по сторонам, в поисках жандармов. Он понимал, что в столь безнадёжных обстоятельствах, он страж дома. Но когда он увидел офицера, одного, без толпы солдат, сразу смягчил свой гнев на милость и тихо, с оглядкой по сторонам и всё ещё явной опаской, спросил незваного гостя: — Ваше благородие, что Вы, хозяйка уехала, как только начались события - беззастенчиво врал он. — Ты что, Иван не узнаёшь меня? Я, дозвольте вам заметить, штабс-капитан Щепин-Ростовский. — Да нет, как же узнал, но не ваш ли полк поднял бучу против власти Константина Павловича? — Что ты друг говоришь, мы наоборот, защищали Великого Князя, Императора Константина Павловича Романова, но проиграли сражение, надеюсь, что не войну. Там столько погибших, раненых, лёд Невы красный от крови и тает от её тепла. Каша из тел и снега. С меня довольно, перед каждым честным человеком свои обязанности, предаю тебя твоей совести, и как хочешь, теперь ты барин друг. — Ладно, заходите, Дмитрий Александрович, у меня свои понятия о дворянской чести, только больше никого не впущу. Я испугался Вас, и боюсь скандала. Не знаю в курсе ли Вы барин, но должен Вам сказать, не сгубите барыню, она Святая. Мне, господин офицер и правда, довольно Вашего слова. Наконец дверь гостеприимного дома открылась, и он вошёл в прихожую. Там он с удивлением увидел хозяйку, стоявшую за колонной в зале. Усталость навалилась от тепла, доброты и сочувствия князю людей. Совершенно обессиленный он сел и попросил убежище на время. Молча, ничего не спрашивая, его проводили в небольшую, уютную гостиную. Он попросил воды и разрешения смыть грязь с рваного мундира. По широкой, итальянской мраморной лестнице, с двух сторон уставленной мраморными скульптурами греческих богинь, его провели на второй этаж, в туалетную комнату, где он переоделся в домашнее, принесённое слугой по приказу хозяйки дома. Грязный мундир у него забрали и бросили в камин. Спустившись к хозяйке на первый этаж, Дмитрий Александрович попросил хозяйку, о том, чтобы она дала распоряжение слуге привезти его новый мундир из его квартиры. Ровно через час, князь уже переодевался в новенький белый мундир, сшитый им для представления императору Константину. Хозяйка Анастасия Фёдоровна, снимавшая дом уже несколько лет у Кусовниковых, по приезду из Италии, пригласила гвардейца в столовую. Проходя по коридору, застеленному коврами, заглушающие шаги, он среди настенных зеркал и полумрака залов, через которые его провела хозяйка, чувствовал себя неуютно. Привыкший к корабельным кубрикам и гвардейским казармам, он отвык от всей этой роскоши, ему больше импонировали сельские усадьбы, дома и Храмы соседей помещиков, их древняя русская старина и основа христианского мира и веры. Зала, куда ввела гостя владелица, была освещена десятком свечей в трёх подсвечниках, расставленных по углам комнаты, сами люстры не освещались. Анастасия Фёдоровна, остановилась у стола и спросила: — Дмитрий Александрович, Вы голодны? Давайте вместе отобедаем, и не возражайте. Что будете? — Что-нибудь лёгкое, тяжестей мне на сегодня хватит. Графиня, только вина не надо, не люблю его. Графиня кивком головы отправила слуг исполнять её приказ, и уже через двадцать минут стол был накрыт. Офицера усадили за стол, уставленный разными яствами. Хозяйка, гладко причёсанная, в си- нем бархатном платье, присела рядом. Она неумело прятала улыбку, увидев князя за столом, в домашнем халате. Князь не стесняясь, всё откушал, и через час с обедом было покончено. За весь обед хозяйка не сказала ни слова, не желая мешать гостю, понимая его состояние. Желая отвлечь гостя от проблем дня, Анастасия Фёдоровна попыталась развлечь гостя игрой на клавесине. Она села за стоявший у окна «Верджинел» и музицировала, тихо напевая что-то из европейской оперы. Отобедав, она завязала тихий, очень спокойный разговор. Князь в первую очередь отблагодарил её за приятно проведённое время и прекрасный обед. В голове промелькнула мысль, возможно это его последний обед на воле. Так будем жить! Вспомнился милый стишок давних лет, написанный им во время одного из балов во время мазурки: « … Мы гладим платье милых дам, рукой по шёлку дерзновенно… » — Спасибо. Вы, знаете после офицерской столовой, ваш обед просто королевский, ещё раз спасибо. Вы знаете, у нас в усадьбе такой же дамский клавесин. Батюшка привёз его из Англии, в то время когда ещё был не женат, до войны в Европе. Крышка правда, раскрашена у нас другим рисунком. Хозяйка отослала слуг и продолжила разговор уже на немецком, изредка переходя вновь на русский язык. Она не желала, чтобы слуги понимали их, так как знала, что и у стен есть уши, доносчиков всегда на Руси хватало. Очень умная и практичная женщина, Анастасия Фёдоровна, прекрасно понимала, чем ей грозит неожиданный визит опального офицера, он хотя и был её знакомый,через его матушку, княгиню Ольгу Мироновну, но не таким, из-за кого можно потерять своё значение в столичном обществе. Князь, сидя в кресле, с любопытством и интересом рассматривал свою знакомую. Она нравилась ему, её мужество и откровенность с ним поражала его, она вела себя независимо гордо, истинно русская княгиня Ольга. Вдруг, после некоторого молчания графиня спросила офицера: — Если, Вы Князь ошиблись...- она замолчала, внимательно глядя прямо в его карие, огненные в тот миг глаза, то ошиблись гениально! Вы понимаете, что вы творите историю? Проиграв, Вы победили! Знаете, не помню в какой год, будучи у Вас в гостях, я разговаривала с князем, вашим батюшкой, так у нас разговор зашёл о компромиссах в нашей жизни. Возможно ли они? И знаете что он мне на эту тему сказал? Я запомнила на всю жизнь: «Пристойно быть дипломатом, ибо можешь достойно идти на компромиссы, но воин-солдат не смеет идти на них, ибо это позор» Вы на компромисс не пошли. А, почему бы нам с вами не поехать сейчас же к князю Лобанову-Ростовскому. Насколько я помню он ваша родня, даже не через Ростовских, а чрез княгиню Дарью Яковлевну, дочери Якова Ивановича. Кровь в вас одна, корень един, и я предполагаю, что он не откажет вам в помощи. Рискните, я помогу вам в этом. Кстати, здесь в столице находиться ваш хороший знакомый, предводитель Рыбинского дворянства, Бычков, он правда, поклонник двора и очень робок в делах, но чем судьба не шутит.За дверью залы, послышался шёпот и тихий разговор. Стало ясно, что весь их разговор будет достоянием супруга графини. Хозяйка грустно усмехнулась, вновь перешла в разговоре на немецкий язык: — Ich bin traurig - Мне грустно! Я бы никогда себе не простила бы, если бы Вы миновали мой дом. — Ну, что Вы! Я ненадолго, уйду в скорости. Я готов к приключениям в России. Смерть мне обеспечена, так что же бегать от неё. Шекспир молвил: « Иной раз виселица, предотвращает хорошую женитьбу». Так вот и в России. Давай те ка, прочту свои вирши, правда, они не весёлые, но ко времени: Что мать, что мачеха, всё Русь! Мне жизнь полушка, тяжкий грех Здесь Князь и Царь, скорбь для народа, Размен любви, боль наказанья, И в церкви Бог, как образ той, Святых разлучница, на век, Святой! Растерзанной Свободы, Где каждый отдан на закланье… - Вы знаете князь, это дух времени, одна печаль, я приехала из Парижа, там знаете, одно веселье! - Не печальтесь графиня, я просто устал, и насчёт женить бы, я не готов, не получилось, все против. — O, main Got , ICH bin so ait? – Мой Бог, я такая старая? – смеясь, лукаво спросила озорная барыня. — Нет, что Вы! Я думаю чтобы не подвести Вас, слугам рот не заткнёшь, всё продаётся видно в этом мире - с грустью сказал офицер, расслабившись и опираясь рукою на спинку венского дивана. — Вот видите князь, я прекрасно всё понимаю и у меня, Вам небезопасно, бегите, а то будет поздно. Наверняка Вас уже ищут, и я уверена, враг уже знает где, с кем и у кого Вы. Марфушка – то, мерзавка, пропала. За своих слуг я уверена, а вот за мужниных, поручиться я не могу, он их выучил доносить. Князь обернулся на дверь, в приоткрытом проёме он разглядел мелькнувшее платье служанки. Он рассмеялся. Впрочем, это всё повелось ещё со времён Петра, вечно дрожащего и остерегавшегося шпионов и убийц, не доверявшему в конце жизни никому, ни боярам, ни старому поколению русского дворянства. Наступивший век торгашества, взятничество и измены стали нормой, как и распродажа крестьян, совести и чести в современном обществе. Думаю, наша православная вера, церковь, спасёт матушку Россию она всё таки нейтральна в сей обстановке, каяться правда, надо всем. Впрочем, как я понимаю, Россия разная, такая же разная мой друг, как все мы, как башни Кремля Москвы. Очень опасные вещи говорят в Париже, они очнулись от обаяния императора Александра, и теперь будут мстить всем Романовым, вескими фактами их злодейств в отношении своих родственников и императоров ими убитыми. Вся общественность при дворах Европы, глаголят об убийстве императора Павла, и прочих его приверженцах. Они их сравнивают с несчастным и Великим Митридатом, Понтийским Царём, преданного своим сыном. Как Александр Павлович, и иже с ним сыновья согласились на убийство своего родного отца, непостижимо для разума русского дворянина и общества России. Александр, уже через сутки после смерти отца, отдал приказ отменить поход в Индию, так необходимый России для перелома влияния Англии в этом регионе, да я думаю и в Европе, и на море. Император Павел был одним из самых мудрых и умнейший из российских самодержцев, и неоцененный ещё Россией в полной мере. Его политический договор с Наполеоном многого стоил, армия французов и русских составила бы, по самым скромным подсчётам, более ста тысяч солдат и офицеров, одних казаков более двадцати тысяч. Оплату и содержание которых, Франция, а это сам Наполеон, готова была взять на себя, в обмен на готовность помогать Франции в её схватке с Англией. Войска, как предполагалось по сему договору, должны были воссоединиться тогда в Варшаве и идти через Персию на Индию… Да что Индия, Павел Петрович ещё в день своей коронации своим манифестом провозгласил порядок обеспечения работ крестьян, по которому они должны были работать на помещика всего только три дня в неделю, а остальные на себя, то есть на свою семью и детей, а воскресение должно стать выходным для всех. Конечно и это повлияло на настроение помещиков и общества, начались сговоры дворян против Павла Петровича, и как результат, Англия воспользовалась этим в полной мере, и увы, расстроила все планы императора, в сговоре с Романовыми и элитой наёмников на русской службе. Возможно и войны с Россией тогда бы не случилась. Сам же Наполеон, узнав о готовящемся перевороте-заговоре, предупредил Павла, но курьер, то ли не поспел во время, то ли во время попойки на заставе утерял послание, но, не доехав до столицы, осознав что ему грозит, сбежал, другие свидетели бывшие при этом случаи говорят, что самого его убили уже в Гатчине, а замена доложила о других фактах. В любом случае, когда Наполеон узнал о смерти Павла Петровича, императора Российского, он с печалью сказал: «- Они промахнулись в меня в Париже, но попали в самое сердце, в России…, и я напомню об этом Александру. Ускользать от Закона, это по Вашей сир части… Боюсь, что моё присутствие, становиться для Вас утомительно, и я не желаю участвовать в перетягивании каната на Вашей стороне… Борьба в политике, вдохновлять должна, она как вера в Бога, неприемлема без веры в окончательную победу…». (из послания английского агента в Лондон). И император Павел был варварски убит; избит и добит табакеркой, своими же дворянами, по молчаливому бездействию сыновей. А великий Митридат отравился, познав, что его предал собственный сын. Даже мучения несчастных похожи, с той лишь разницей, что Митридат, как истинный воин, приказал верному слуге Кортесу, пронзить тело повелителя и его сердце мечом. Удивительно другое, раньше, в Европе боясь Русского императора, только шептались за его спиной об убийствах Павла, то теперь говорят и порицают, открыто презирая Романовых, и русским сейчас в Париже, ох, как тяжело, то и дело вспыхивают ссоры по этому поводу. Самое же странное и страшное в том, что потом и сын Митридата, как и дети Павла, сожалели и думается вполне искренне о содеянном. Здесь надо отдать должное врагу Митридата, Помпею, тот в знак уважения к своему врагу, похоронил его с воинскими почестями, а Романовы, труп Павла небрежно загримировали и положили в гроб, но все присутствующие видели ужасные раны несчастного императора. Сплошное злодейство и лицемерие власти, и я во многом понимаю Вас господа. Вы искренне спасали наше отечество и народ, при этом сами же говорите, что власть императора, есть скала, а народ безбрежное море, готовое молиться на того же императора, но при всём том, бьющиеся каждый раз головами о его крутые и крепкие твердыни, власть законов. Думаю Вам в первую очередь, Вам нужно посмотреть на себя в зеркало, и я сомневаюсь, найдёте ли Вы разницу, между императором и собою. Ведь Вы, по большому счёту такие же помещики, как же быть Вам, отступить, измениться? Не думаю. Просто у меня, да думаю и у многих в обществе много вопросов к событиям, а разбираться уже поздно, дело вами сделано. В чём ваши ошибки скажет время и история, она у России длинная и трудная, но вот память выше всех нас и она вбита в наше Отечество основательно, плетьми, голгофой и виселицами, но в малой степени пером историка. И думаю это правильно, ибо историк заинтересованная сторона, так как он стремиться высказать интересы государя, а не саму истину поступков событий. Мыслитель, как и философ, пытается изменить мир путём размышлений об истинном мире бытия, при этом, не давая открыто советов, как жить. Солдат пытается изменить мир путём битв и побед, и опять же в чьих-то интересах неких государей, крестьянин пытается совершенно другим путём изменить жизнь, путём процветания земледелия, выращивания хлеба и прокорма семьи. Вы же, делаете историю против всяких правил, не применяя явных попыток свержения монархии, сохраняя при всём этом саму должность императора и власть монархии, пусть и номинальную, но законную. Вам, незачем сейчас скрывать ваши чувства князь. Позвольте Вам сказать мой друг вот что; мы и как я знаю многие, отчаянно любим и уважаем Вас за вашу смелость и дерзость. Наши сердца с Вами. — Да, мы пытались восстановить честь и гордость России, честь дворян и волю народа. Мы проиграли в этом сражении, но, думаю выиграли будущее для Великой, гордой и Свободной России - уверенно сказал штабс-капитан - будущее будет всё-таки за нами, скорее можно сказать за народом, лишь бы Романовы наконец-то осознали, что народ при других условиях их просто уничтожит. Трудно правда будет приобщиться к тому обществу и тому, что придёт в следствии событий или революций, как угодно назовите это будущее общество, республиканским или имперским. Что до нас и сегодняшнего случая, думаю мы занялись частным, столицей, а нужно было решать кардинально и чрезвычайно жёстко. Как я понимаю, в нас есть сила и бесстрашие, умение перебороть обстоятельства. Главное теперь выжить ради идеи, Мы, некая противоположность Смерти. Хотя… в истории примелькались буяны, как я понимаю. Даже в иконе изображение человека не таким воспринимается как на Земле, а таким как он выглядит в небесном Царстве. В России, как мне видится, царизму и дворянам места боюсь не будет, ибо после таких трагических испытаний и явного прозрения народа, империя вряд ли сохранится, и дворянам, а это будут уже не те дворяне что ныне, а спесивые и гордые, они будут приспосабливаться к условиям нового государства, режима. И всё-таки осознавая все плюсы и минусы Свободы и перемен для общества, мы пошли на риск во имя отечества, а не себя. Когда в дверь парадного постучали, князь и Анастасия Фёдоровна, сидели, увлёкшись своею беседой. Совершенно неожиданно для них, в комнату вбежал взволнованный, испуганный слуга Архип. — Что случилось – воскликнула барыня - SoIdaten? Was? - Что? Солдаты, так быстро. Князь мне жаль. — Was wird mit uns?...Что будет с нами? Моя бедная маменька! Извините! Но обстоятельства требуют моего отсутствия - поклонившись, прошептал князь, с благодарностью смотря на смелую женщину. — Verstehst du mich?— Ты меня понимаешь? – с печалью смотря на арест своего гордого гостя. Но князь, был уже готов к аресту морально, физически и духовно. Прощаясь с графиней, он произнёс: — Не скорбите графиня, по жизни моей, и не поминайте меня лихом, мой добрый ангел хранитель. Подойдя к вошедшему офицеру, отстегнул с ремней саблю своего отца, с которой не расставался на службе последние два года. Тот, кивком головы указал на прибывшего с ним начальника караула производившего арест. Как оказалось, он был хорошо ему знаком по службе в Зимнем, но при нынешних, столь щекотливых обстоятельствах никак этого не выказывал. И всё-таки офицер, отступив от правил, вернул саблю князю, оставив кинжал, и снятые по его просьбе эполеты, сказав, что так положено в приказе, а тот в свою очередь передал её благородной хозяйке, со словами благодарности и признательности, и просьбой передать оружие его матушке.Через минуту князь вышел из дома Кусовниковых,с гордо поднятой головой, в новеньком мундире, который сделали ему чрез знакомых для парада, а как оказалось для последнего боевого расчёта с властью. Здесь князя позвали: «- Князь, Ваши сомнения делают Вам честь, но я не желаю вмешивать графиню в события и прошу Вас, как человека чести, забудем о её доме и о ней. Я редко видел в обществе столь обворожительных дам. Мы с Вами капитан, лишь листы из книги истории, и остерегаюсь, как-бы не отрывные. И если кто упадёт в моих глазах, то это навсегда, надеюсь не сегодня. Вы же князь, сама учтивость в данных обстоятельствах, но должен Вас огорчить, тюрьма образовывает и закаляет характер, но разоряет, как и война, душу. Вы солдат, вы должны прекрасно запомнить и понимать, за сценой театра кончается справедливость, за нею начинается зависть и кликушество, так и за буквой Закона кончается свобода. Я никогда не смею рекомендовать себя для благих дел, но здесь совсем другие обстоятельства. Сделаем вид, что я Вас арестовал здесь на площади. И покончим с этим, караулу я сам всё объясню… Надеюсь штабс-капитан, Вы понимаете, если для правды, её необходимо сокрыть, то и ложь тогда становиться правдой. Диспозиция, по моему разумению, на завтра не может быть изменена». Невдалеке, у памятника, на тёмной улице их ждала тюремная карета, запряжённая парой худых лошадей, очевидно взятых у извозчиков. Поодаль, команда жандармов, подгоняя, вела знакомых ему гвардейцев его роты, оставшихся живыми, часть из них шла медленно, было видно, что они ранены в бою. Временами они отпускали грубые шутки сопровождавшему их караулу, весело и без злобы, очевидно, как всякий русский человек, они воспринимали все тяготы жизни и судьбы, как дар божий. Князь с караулом, присоединился было к ним, но потом их обогнал и помчались, если езду между кострами и караулами выставленными властями, можно назвать гонкой, на гауптвахту. В городскую арестантскую, приехали довольно быстро, несмотря на все караулы и посты стоявших, на углах всех улиц и набережных. В бликах горевших костров, мелькали верховые разъезды полка Орлова, рыскавших в поисках неугодных и бунтарей. То и дело попадались группы арестованных солдат, усталых и замёрзших. Там арестованного встретили сочувственно и с уважением к его поступку, многие его хотели поддержать, но не все могут свершать подвиги за народ. Народ, как говорят царедворцы и императоры, хорошо любить издали, не принюхиваясь к его жизни, что в основном и делают западные либералы, и многие дворяне прошлого, да настоящего, и наверное будущего. А если принюхаться и почувствовать каким трудом всё ему достаётся, то многие поворотят нос от резкого запаха пота, удобрений, да коровьего навоза и многого другого, что составляет могучую и трудную жизнь любого крестьянина. Вот справедливость и поворачивается частенько спиною к тем, кто смел, уважителен и добр к тем, кто кормит наше отечество и дворянское общество.Здесь же князь узнал и о своих арестованных товарищах, и о их участи на данный час его ареста. В это же время,когда офицер был на гауптвахте, происходили и другие события, коснёмся малой части и их, вскользь, описав ту тревожную и трагическую обстановку в столице и поступки власти, ибо в основе нашей истории нас больше всё же беспокоит судьба князя Щепин-Ростовского Д.А. Арест восставших гвардейцев и им сочувствующих, провели молниеносно и со знанием дела, так как заговорщики были известны ещё задолго до восстания. Руководители восставших собравшиеся, как и договаривались на площади офицеры, на квартире Рылеева вечером. Они понимали последствия и меры, которые будут применены к ним, и ожидали ареста, но это их не пугало, они все знали, на что шли. Когда Щепин-Ростовский, полтора часа назад ушёл, они договорились защитить по возможности молодых офицеров последовавших их призыву к восстанию. Руководителей самих удивляла их открытость и яростная преданность Константину. Это было их последнее собрание, все это прекрасно понимали и осознавали последствия своих поступков, понимали так же и свою ответственность перед Отечеством и народом. В прокуренной и задымлённой от табака комнате, атмосфера была трагична и столь же торжественна, Рылеев, смотря на друзей, самых преданных их общему делу, и даже шутил, стараясь сгладить ощущение надвигающейся трагедии. В последнем своём слове, князь старался говорить друзьям о главном более оптимистично, абсолютно реально смотря на произошедшие события, жёстко, свято веря в историческую справедливость своих действий и поступков: — Право друзья, мы все напряжены, как перед Бородином в ожидании битвы. Да поражение, да трагедия, но не крах идеи освобождение нашего Отечества от тирана и в этом смысле победа всё-таки одержана. Отечество будет помнить о нас, мы проиграли, но выиграла Россия. Это пока только первый луч Свободы, но Заря взошла, и никто уже не посмеет и не сможет остановить её друзья. Кто не платит кровью, платит слезами отечества, и мы сегодня это поняли и осознали. Тревожит меня другое, то, что те, кто придёт за нами, будет кроваво жесток к власти, помня о нашем противостоянии на Петровской площади, и бойне устроенной императором. Я считаю себя виновным, что не убедил власть к миру, во имя свободы. И так о главном. На допросах, господа офицеры говорить всё открыто и только правду, чем больше будет строк допросов, тем мудрее и правильнее будут судить о нас народ и история отечества. Многое сокроют наши эскулапы, возможно даже, и это будет скорее всего, нас оболгут и правда будет сокрыта, многое будет уничтожено вместе с нами, царедворцы напишут воспоминания о своих «подвигах», но многое будет открыто в наших словах и поступках, и правда о нас прорвётся к обществу, несмотря ни на что. Потомки будут умнее и благороднее Николая Павловича, и они должны знать, что их Свобода, прошла через наши сердца и нашу кровь, через боль народа. И правильно, что мы посоветовали Щепину и другим товарищам бежать, не стоит им подвергаться аресту, пусть уедут в Европу и расскажут о нас правду, да и молоды они, им жить, да жить. Щепина я всегда остерегался и был не прав, если бы не он, скорее и восстание не вышло бы. С него, если подвергнут его аресту и спрос будет не меньше и даже больше чем с нас, и приговор будет смертный, впрочем – князь обвёл присутствующих печальным взглядом и продолжил - как и всем нам. В Европе же, он и наши выжившие товарищи сумеют отстаивать интересы общества русских дворян, а многие по их таланту, опишут всё, как было, а это сейчас важнее смерти в тюрьме. Все расходились, с осуждением глядя на Трубецкого, так и не приняв его действий в этот день, а объясняться он не пожелал, если бы они знали какой тяжкий крест он принял, и осуждения не было бы. Единственное, что удерживало власть от решительных действий, это неполное знание, какова роль в этих событиях Великого князя Константина. Остальное было делом жандармов, большую роль сыграли предатели общества, капитан Майборода А.И. выдавшего своего полкового командира и гвардейский полк, под командованием Сергея Павловича Шипова, брата Ивана Павловича Шипова. Обоих не привлекут к жёсткой ответственности за принадлежность к " Союзу спасения " и "Союзу благоденствия ", отправив служить на Кавказ, благодаря вмешательству Великого Князя и поручительству их покровителей. Это было лучшее, что они смогли для них сделать. Изменник подпоручик Ростовцев, напрямую сообщивший Великому князю Николаю Павловичу о заговоре Гвардейцев и о времени восстания, будет жестоко избит товарищами, так как вызвать на дуэль предателя они побрезговали. Много позже, Князем Лобановым-Ростовским, как бы невзначай, на одном из балов были рассказаны друзьям заключённых в крепости, об удивительных случаях доносов и предательства в обществе. Властями были выявлены и просчитаны другие случаи доносительства и предательства даже в отношении Великого Князя цесаревича Константина Павловича. Особо помогли властям А.К. Бошняк и Нерехтский, доложившие адъютанту Николая Павловича списки офицеров состоявших в обществах и готовых выступить против Николая Павловича. Правда, те, за свои тридцать сребреников и предательство вскоре получат сполна. Один из них будет убит в Польше, в 1831 году, офицерами гвардии, по приказу, со слов одного из придворных, Великого Князя Константина Павловича вольному или не вольному, ныне наверное и не столь важно. Мы понимаем то время, ведь каждый офицер знает, что только одно слово командующего, с намёком на выполнение, есть приказ. А в столице же рядовой состав гвардейцев, солдат и младших офицеров, будут приговорены к наказанию шпицрутенами или плетьми - кожаными канчуками. Жестокость наказания, санкционированные императором, не знает границ, изуверства достигнут предела жестокости. По совету, подсказанного немцем Шварцем,самому Бенкендорфу, практиковалось при экзекуции плети смачивать в спирте, или самогонке и обсыпать их солью и, только потом бить осуждённого, мало кто выдержит сотню ударов под пытками, когда соль разъедала лопнувшую кожу и раны. Других «смутьянов» приговорят к ссылке на Кавказ, в составы боевых частей русской армии. Николай Павлович, первый в отечестве применил, если перевести на современный язык, штрафные батальоны, полки смертников. В частности, был создан по решению императора Николая Романова, и сводный полк, из частей гвардии, так или косвенно виновных в участии в декабрьских событиях на Сенатской( Петровской) площади, с целью его применения на Кавказе. Многие «искупят» свою вину, тем же варварским способом, что и император, убивая Свободу народов, убивая свободолюбивых горцев, тем самым запачкав себя кровью и прировняв себя к власти дьявола. Некоторые, рядовые члены Северного общества, были крайне не согласны с выводами руководства Северного общества в отношении судьбы рода Романовых и Александра I в частности, а именно его убийства. Да и непринятия ими самой сути восстания, преждевременным, ранним выступлением полков гвардии, без поддержки их народом. Попытка выступлений армии, как и подготовка восстания и его исполнения, они посчитали как неправильной, так и безграмотной с военной точки зрения. Боевые офицеры, участники войны с Наполеоном прекрасно осознавали пагубность скоропалительных решений руководством Северного общества и последствия для судьбы отечества при провале восстания. Они неоднократно предлагали другие пути достижения намеченной цели общества, и их поддерживали многие участники тайного братства, в частности штабс - капитан Гвардейского Московского полка князь Щепин-Ростовский Д.А. и, как отзывались о нём товарищи, молодой ангел, решительный и дерзкий в замыслах гвардейский офицер Павел Дмитриевич Черевин,умерший (убитый по мнению его родных и однополчан) при загадочных обстоятельствах в 1824 году, всего-то двадцати двух лет от роду. Они считали, как мы уверены, что у Черевина П.Д. были сведения и факты (от австрийского посольства, и очевидно по этому он был убит), о подготовке покушения и убийства Александра I, к чему были явно причастны Германия и Англия. ... В одной из бесед Лунина и Великого Князя Константина Павловича, как рассказывал сам Михаил Сергеевич, он рассказал о случае, происшедшем с ним весной 1825 года. В один из своих, довольно частых посещений кафедрального Собора Варшавы, в Польше, один из его знакомых священнослужителей, рассказал ему об одной исповеди поляка. Священник сказал ему, что сделал преступление сознательно, и очень долго просил прощение и покаяния у епископа, (кстати, он вскоре скончался, очевидно, от своего великого греха ему помогли избавиться), но не рассказать русскому, о готовящемся убийстве государя он не мог. И Лунин всё это рассказал Великому Князю. Может поэтому Александр изменил своё мнение о Константине Павловиче? И осознано был за его восхождение на трон Российский? Напомним читателю, что сам Лунин М.С. был убит в 1845 году, после попытки передать свои произведения для их публикации в Европе. В одной из записей своей статьи, он написал: «…Я говорю об убийстве императора Александра I (в чём был убеждён Константин Павлович). Все в Варшаве знали об этом, как и о противостоянии Великих Князей, Константина Павловича и Николая Павловича, а также о подыгрывающего им хитрого Михаила, всё это пугает императора Николая I, искренне боящегося публикации сведений о его привязанности к тем страшным событиям в отношении императора Александра и цесаревича, Великого Князя Константина. И Николай Павлович, прекрасно разыграл свою партию, спустя два года. Организованная Британией и Австрией провокация, на выступление Гвардии столицы, с успехом осуществилась. Они, прекрасно осознавали из сообщений послов и подкупленных царедворцев, что столичная Гвардия, без подготовки и связи с народом, уязвима, а для более значимой и серьёзной организации восстания, как требовалось, нужно было время. Англия, англосаксы, зная об этом спешили, Австрия засылала шпионов и с успехом вербовала сторонников при царском дворе. Спровоцированная и подготовленная (думаю всё же, что не по их инициативе, а по действию двора, как предполагал принц Евгений) ими смерть императора Александра I, спровоцировало раннее выступление Гвардии столицы, так ожидаемая англосаксами. Я не раз говорил Трубецкому: « - Друзья не те, кто тебе улыбается и хвалит, как определено при дворе, а те, которые говоря правду, не имеют вражды к тебе. Таким, есть наш благородный принц Вюртембергский, Евгений. При неприятии всех наших образов, как- то, достижения свобод и прав для русского народа, он, однако, многократно помогал нам, предостерегая от кровавых ошибок в отношении царских особ и императора в 1823 году. Человек привыкает к новому месту обитания, как и крысы к кораблю, и перестают бояться бурь. Страшно другое, наше влияние иссякает.». Лунин, знал и предвидел действия Лейб-Гвардии столицы, о чём писал в своих воспоминаниях и письмах к княгине Ольге Мироновне Щепиной-Ростовской, успокаивая её и поддерживая морально, остерегая её от посещения сына в Тасеевском… В основном рядовой состав полковых гвардейцев, тех кто выжил, временно отправляли в полковые карцеры и городскую гауптвахту. Обращение с арестованными было жёстким и безжалостным. Все же другие, участники восстания были препровождены в Петропавловскую крепость под строжайшую охрану, без права общения и свидания с родными. Император использовал все средства давления на семьи участников восстания и офицеров - гвардейцев, что бы те признали свою вину, даже путём прямого шантажа, пригрозив им, что в случае не признания своей вины, их семьи будут осуждены обществом и станут изгоями в собственной стране. Но, дворяне выдержали жестокие испытания судьбы, открыто признавая, что предприняли попытку смены режима власти, только ради блага народа своего отечества, а не в своих каких либо корыстных целях. Об императоре Николае, они, шутя говорили: «-… Император Николай Павлович, есть сам произведение искусства… работы неизвестного европейского художника… Ему надо-бы себя немножко стесняться. На фоне слов о Свободах, он крутился как юла в равностороннем треугольнике... Это небытие он выбрал сам господа. Перепрыгивая из года в год, бойся друг потерять Честь… Холопы от власти, смотря на него в день коронации, восторженно говорили: Истинный помазанник Божий. На что из толпы, жена казнённого декабриста, крикнула: - Если и помазанник, то помазан в крови наших мужей и детей…» Князь Дмитрий Александрович, в 1856 году, будучи уже в Кургане, вспоминая те дни, писал с горечью и печалью в своём дневнике: …Покатилась душа по России клубком, Где ж, та нить, что укажет дорогу, Кровь, война, гнев народа, террор, Смерть дворян за Россию, Свободу! Заранее, было приготовлено и принятие некоторых условий при возможном поражении, так как при поражении, главное было выжить и при этом возродить начатое, но уже при других условиях и возможностях. Для этого и была сохранена казна общества, как бы не пытались власти выведать о месте её нахождения, они так и не нашли его, а оно было рядом до 1827 года, и император много раз проезжал в карете мимо этого тайного захоронения. Даже в опросных листах о ней ничего не было, так власть решила сохранить в тайне, что средства поступали не только от самих участников общества, но и от члена семьи из рода Романовых, Великого князя Константина, испанцев и даже поляков. Об этом косвенно говорит такой факт, 25 января1831года в память казнённых декабристов в Варшаве, в день детронизации Николая I, как короля польского, студенты и преподаватели Варшавского университета, организовали массовую манифестацию и несли впереди восставшего студенчества пять гробов, покрытых трауром, на которых белыми буквами пять имён казнённых декабристов. Также, поляки несли польские знамёна; Российское Знамя, белое знамя Свободы, на котором на польском и на русском языках, было написано красными буквами " За нашу и Вашу Свободу". Связь и влияние событий очевидны. Ненависть к русскому императору, Николаю I, а позже и к русскому народу, перекинулась на века в сердца дружественного когда-то народа, из-за неверной политики и ошибок правителя. Эта ненависть и боль за неудачи, и в наше время вспыхивают искрами в отношениях двух народов, забываются обиды тяжело и тяжко. Свободе, как женщине и морю, нельзя доверять полностью, ибо её волны и спасают гребца, но чаще его губят. Как любил говорить Константин: «- Извольте господа секунданты проверить наши пистолеты, и показать свои, господа офицеры…». Искусство противоречия в его характере, часто спасало его от бед,спасло и от событий декабря 1825 года. «Кровавый «князь» взошёл на трон, скользя по крови убиенных» Щепин-Ростовский Д.А. 1826г. …Давний знакомый семьи Варенцовых-Тарховских, сын маркиза де Кюстин, посетивший в 1840 году, Варшаву, Смоленск, Москву и столицу России, был удивлён изменениями за прошедшие пятнадцать лет, со дня его последней встречи с Россией. Атмосфера, по впечатлениям иностранцев, была ужасающей, аристократия, наслаждаясь и прогуливая на балах десятки тысяч рублей, были в угнетении от режима Николая I, веселье и карнавалы были вынужденной мерой, чтобы хоть как-то забыться от жестокости правителя. Вот, что писал своей жене француз в 1839 году, хотя это и спорное утверждение, в отношении истинных дворян России и народа, скорее это была месть за Наполеона, но в некотором смысле, он был прав: «… Русские дворяне, как животные в цирке, такое впечатление, что их дрессируют и вся их праздная жизнь, театр перед казнью. Российская монархия дика и непредсказуема, от настроения монарха, зависит благополучие и жизни придворных, а что говорить о народе, это ужасно, так он угнетён и бесправен. В России рабство, сверху от двора, и до хижины последнего крепостного холопа…». Далее князь Щепин-Ростовский Д.А. пишет: " …Меня, никак не удивляет жестокость коронованного дворянина, лишь потомки ответят на вопрос, как же это всё происходило, те Свободные потомки, люди знающие что такое Свобода, свободные от рабства и предрассудков. Возмущают, те методы, которыми воспользовался государь, по сути сам подписавший, как я думаю, Романовым приговор истории. Последним государем России стал Романов Николай. Как он мог решиться на казнь дворян, желавших лишь одного, Свободы России и народа, не более. Приведение приговора сделали его палачом и посмешищем в Европе. Только там проводили казнь над людьми, хоть и преступниками, но длинной верёвкой на виселице, ведь любой палач и государь знает, что казнь это не пыточная и от длины верёвки зависит, когда наступит смерть, сразу при длинной верёвке или мучительно медленно при использовании короткой. При этом несчастный умирает не сразу, а в мучениях, судорогах, так как верёвка не сразу стягивает шею несчастного. При таком способе казни, осуждённый, мог мучатся до получаса. И это наш государь, как же это печально. Ещё в 1824 году, в преддверии всех замыслов Северного общества, была попытка воздействия на власть и умы дворянского общества исключающих применение силы, путём распространения замыслов революционеров через печать, журналы и газеты. Кюхельбекер и Одоевский организовавшие в 1824 году сборник «Мнемозина» были представлены статьи и рассказы о жизни дворян и крепостных крестьян, но Владимир Фёдорович Одоевский, вначале располагающий желанием всё это опубликовать в сборнике, все эти произведения, вдруг неожиданно отказался от этих замыслов. Причиной этого, были очевидно даже не события на Сенатской и казни декабристов, в этом он был непреклонен и с чувством уважения и почитания героев восстания, всячески помогал семьям пострадавших солдат и офицеров гвардии передавая им деньги собранные им и друзьями гвардии. Нам кажется основной причиной перемен, стала его женитьба на княгине Ланской Ольге Степановне (1800? – ум. в 1873 году в Москве). Всему обществу, была хорошо известна их великая любовь друг к другу. Дмитрий Александрович, узнав о венчании этой прекрасной пары, товарища своих друзей, писал Одоевскому В.Ф. , на венчание; -Поймать звезду, чудной ты право! Мой друг наивный, брат мечты, Так часто мы меняли клятвы, Вдруг встретив ангела в пути… Кн. Щепин-Ростовский Д.А. май 1826 года. - = Глава девятая = «…Забвение, лучшее лекарство от бессмертия… » Щепин-Ростовский Д.А. 1857г. = АЛЕКСЕЕВСКИЙ РАВЕЛИН = « ЖИВУЮ ПЛОТЬ ДВОРЯНИНА , ЦАРЬ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ – ОКАЯННЫЙ, РАЗМЕНЯЛ НА ЗОЛОТУЮ, ЗВОНКУЮ МОНЕТУ БЕСЧЕСТИЯ…» Князь Щепин–Ростовский Д.А. Декабрь. 15 дня…1826 года. Жизнь человека, свет потомкам, в холодном отблеске планет, И желаю в ней оставить Свободы Русской - Божий Свет, За все поступки ждёт расплата, за подвиг жизнью нам платить, Как отнесутся к нам потомки? Не мне товарищ мой судить… Князь Щепин-Ростовский Д.А. 1858 год. ... Время тянулось медленно и тяжко. Камера Алексеевского равелина была довольно маленькой, сырой и тёмной, всего четыре на шесть аршин, что так было непривычно для любого, впервые попавшего сюда. Вода местами покрывала пол. На каменно - бревенчатых стенах, влажных от испарений, тянуло холодом, мертвечиной и древесной плесенью. Запах был невыносим, отхожее место, состоявшее из деревянного ведро-кадушка, было прямо в камере, и убиралось тюремщиками раз в сутки. Светильник горел тускло, и чадил, заполняя малым теплом только руки, поднесённые к этому маленькому святилищу. Только теперь, арестант начал понимать «язычников», так названных кем-то из историков по глупости и недопониманию древней религии Руси. Свет и тепло были воистину божественными и живыми, как провозглашали древние, они напоминали живые существа пытавшееся с тобою несчастным поговорить, в пламени свечи рисуя на стене тени твоих несчастий и мыслей, словно танцующих и оберегающих от невзгод. Здесь мало было воздуха, и помещение скорее напоминало нору, чем жилище человека. Князь, стоял у стены, отстроенной из грубо обработанных досок, и с тоской смотрел на огонь, сочившаяся из под досок вода, капля за каплей холодило душу. Ручные кандалы оттягивали руки и мешали стоять, пришлось сесть на подстилку пола осыпанного гнилой, уже прелой соломой... Все произошедшие события в столице, за прошедшие два - три дня, гибель товарищей, вновь проходил перед ним, как видение, даже во сне он вздрагивал и просыпался от ощущения наступившего краха. Узник, начал понимать, что это были первые признаки сумашествия, такой трагедии он ещё не познавал, и познание беды, познание того, что он не смог уберечь своих солдат от поражения и гибели, а главное, что он соучастник гибели самой идеи свободы для народа, и эта его ответственность перед историей, тяжёлым камнем легла на его молодую, не окрепшую в войнах душу, а тут записка от матушки, пытавшейся обратиться за помощью к Куракину и Касаткиным-Ростовским… Видения, мысли вновь терзали офицера, свет от свечи и память, ещё более терзали его своими сполохами и дрожанием… Страшный облик одного из штабс – капитанов полка, бредущего рядом с похоронной командой, и в непонятной ярости добивающих раненых, вместе с жандармами на льду Невы и Петровской площади, потом Главная столичная Гауптвахта, тёмный, с зашторенными портьерами окнами, Зимний дворец, поздний вечер, суета, шум из двора, ржание курьерских лошадей с всадниками в сёдлах, торопящихся выполнять отданные начальством распоряжения. Только в средине девятого часа, в зимний дворец доставили главного участника беспорядков в столице, князь усмехнулся, вспоминая крики Тернберга и эти его утверждения караулу, при передачи князя на гауптвахту… В залу Леонардо да Винчи, вошёл император Николай Павлович Романов, одетый в простой скромный офицерский мундир с саблей на боку, на руках белые из тончайшей кожи перчатки, украшенные тиснением, подаренные ему маркграфом во время прошлогодней их встречи. Император, молодой, высокий, полноватый и уже лысеющий, очень нервный, и похожий больше на взъерошенного воробья, чем на самодержца российского, Николай I, выглядел сегодня растерянным. Новый Властитель России, повернул главу на залитой жиром шее, искусно спрятанной за воротом мундира, который практически носил постоянно, как всякий не уверенный в себе чиновник, прячущий свой мерзкий и трусливый характер. Ступая крепкими мощными ногами к стоявшему посредине зала столу, он сел на него минуя единственный стул, стоящий тут же, и не обращая внимание на генералов и писаря, сидевшего тут же за маленьким бюро у окна, забитым десятком голландских перьев в приборе. Арестованного штабс-капитана, князя Щепин-Ростовского, ввели через боковую дверь, скрытую за портьерой. Император, посмотрел на вошедшего смутьяна большими на выкате глазами, потом на генералов Левашова и Толя, стоявших рядом в ожидании дальнейших распоряжений от растерянного императора. Тот неожиданно, скороговоркой произнёс: - Князь Щепин-Ростовский? Явились! Бунтовщик! - В голосе властителя чувствовалось плохо скрываемое раздражение и ненависть мелкого плебея. «- Ну, этот- то не развалится от хамства и ожирения» - подумал Щепин, с брезгливостью смотря на выскочку, захватившего трон брата. Молчание затягивалось, генерал К.Ф. Толь, как все присутствующие и даже писарь, нервничали в ожидании слов государя. В волнении, писарь переломил сжатое в руке гусиное перо, и в безмолвной тишине, хруст излома прозвучал как выстрел. Император недовольно посмотрел на того, но продолжал молчать. Толь, чтобы не видеть гнев государя, с притворным увлечением, выводил первые строки допросного листа в верхнем углу – 14 декабря 1825 года и жирную цифирь № 1. Очевидно, всё было наспех организованно и второпях сговорено, так как видны были заготовленные вопросы к допрашиваемым смутьянам, написанные на других листах, торопливым и грубым корявым почерком больше похожим на небрежный диктант плохенькой курсистки, чем на важный судебный документ – допросные листки. Скорее всего, эти бумаги предназначались не как документальные свидетельства произошедших событий, а на подконтрольную властью реляцию, способную быть переписанной и исправленной по усмотрению доброжелателей от судебной комиссии и императора, смотря по результатам допросов. Генералы в смущении, подобострастно и услужливо старались поймать взгляд государя, в смущении крутя пуговицы расшитых золотом мундиров, без причины и совершенно произвольно трогая вспотевшими руками эфесы сабель. Один из них присел у окна, за принесёнными слугами, по распоряжению дежурного офицера, стола и венского стула, для ведения строго документального протоколирования допроса, в ожидании начала театрально откинувшись на спинку приставленного стула. Время шло, мгновения перерастали в минуты. Стоящий рядом генерал, строгим взглядом и кивком головы показал на бумаги писарю, чтобы тот был внимателен и готовым ко всяким вопросам. Это было сделано на случай излишних эмоций дворцового писаря, допрос допросом, а правда имеет свои границы. Другой молчал, разглядывая избитого дворянина с наручниками на руках стянутых за спиной. Белый мундир гвардейца был испачкан, но выглядел очень прилично. Видно новый - подумалось Николаю Павловичу Романову, нежданному счастливцу, получивший самый именитый трон Европы. Он явно запутался в своих размышлениях, не зная как начать допрос самого главного, как было ему доложено и несомненно самого наглого Прометея, главного зачинщика переворота. Так ему доложили в бумагах – доносах соглядатаи барона Фридерикса, и оставшиеся верными новому императору, лейб-гвардейцы московского полка, прибывшие во дворец офицеры. Князь Щепин-Ростовский, ранил многих, и барон Фридерикс, в злобе и ненависти к солдатам полка, дал письменные показания против всех и вся, готовый выслужиться пред троном, и всё ради своей дочери. — Где Трубецкой? Братья Бестужевы? - Не выдержав затянувшейся паузы, крикнул император. — Трубецкой? Бестужев? – князь Щепин-Ростовский усмехнулся, будто от хорошей шутки, кровянистыми, разбитыми, ещё при столичной гауптвахте, опухшими от ударов и боли губами. Весёлый денёк выдался - с ненавистью подумалось князю - с начало картечь, и лишь потом вопросы, а может наоборот надо было, император, и поинтересоваться в начале у бабки, какой страной тебе управлять. – Правду сказать император? Прямо? Русскую правду? Кому? Вам император? Знаете ваше императорское величество, я дворянин и правдой служу отечеству и народу, а не узурпаторам. У Вас на лбу кровь вашего отца и не Вам учить, а тем более требовать с меня правду! Пред бесчестием я не мечу бисер! Я и Гвардия, присягаем только раз моему отечеству и государю Константину Павловичу! — А попробуйте! – император рассмеялся, его всегда смешили эдакие юнцы, всегда в начале дерзкие, а когда им предлагают должности и хорошую оплату, они начинают лебезить и пресмыкаться. Что, пытаетесь дерзить? Узнаю Московский полк, ещё в 1821 году отличился чтением мерзких стихов, по моему « Христос Воскресе, моя Ревекка» и « Гавриилиада», смутьяны по крови! Кто там у вас, не помню, уж не генерал ли Инзов, снабжал всех офицеров литературой? Что к смерти готовы? Что у Вас, для каждого свой подарок от Господа? Или, по принципу - Не скорбите братья-товарищи, по жизни моей. Дядька пахарь, баба жнец, а Князь Щепин молодец! А может Вам дать медали за демократию? Как мне помнится Мария Тереза наградила за труды Иоганна Винкельмана, говорившего, что личность можно развивать только в демократическом обществе. Чушь! Здесь Россия и народу, и власти не до демократии, иначе они сгрызут друг друга. Я понимаю, какое влияние на Ваше воспитание оказал Иоганн Иоахим Винкельман и его великие труды, книга « Книга истории древностей»-1763 года, его труды и открытия в античном искусстве, архитектуре и прочее имеют значение, но только на глупцов в Европе, но вы то! Вы Князь, до сих пор храните портреты своих родных предков написанные Иоганном, как мне донесли? Верите в чудо демократии древнего Рима? Да… запутаны пути Господа нашего, одних ведут в Храмы, а Вас и ваших товарищей на плаху. Вы глупы юноша и наивны. Правды нет. Сила… вот правда жизни. Вы, на скрипке Гваданини играете, на гитаре, фортепьяно, как мне донесли, пишите стихи, знаете четыре языка Европы… и вдруг революция. Не понимаю! А я вот живу по принципу, « Нельзя, тащить на себе прошлое жизни». Вы считаете себя героями, а я вот считаю героем таких, как Астраханский воевода Прозоровский Иван Семёнович, с его сыном Борисом. Они перед разбойником Стёпкой Разиным, не встали на колени! И жизнью поплатились за царя, вот подвиг, Святость русская! - Здесь Вы погорячились император, забывая о народе. Гнев придворных, а не гнев народа, породили кровь ваших подданных, и всеобщую ненависть к власти. Вы в своей гордыне не понимаете этого. Да, Степан Разин потрепал Русь великую, её кровавую власть, в своей ненависти к ней, убивая каждого, кто был опасен для него, даже малых, искореняя род служек царёвых, чтобы не было опоры у царицы. Смерть его, достойна духа народа русского, она определила силу, стержень его, хребет, никакою силою не преломленный. Одну руку отрубили по локоть, он только ухмылялся, ногу преломили оторвав, а он улыбается, сердце вырвали, а он с улыбкой умер, проклиная род ваш до прихода Христа. Сильная личность, спорная в своём праве палача, но явно народного героя, ибо он губил вас. Императору, старательно подыгрывал генерал Толь К.Ф., перепроверявший опросные листы, написанные каллиграфическим почерком писарем, со своими, написанные лично им. Его протокольные листы, написанные корявым, бездарным почерком царедворца и служки, служили для него истинно пыточной, ибо писарем он не нанимался, но отказать своему хозяину, у него не хватило мужества. Впрочем он прекрасно понимал, что войдёт, а что будет вырвано из истории России в этом деле, и на данный момент, для него было важнее, чтобы его ужасные каракули не увидел государь, прекрасно понимая, что от этого зависит его карьера. Старательно показывая перед императором свою бурную деятельность следователя, генерал, с усмешкой смотря на измятый парадный мундир арестанта, и спросил задержанного подследственного, строгим голосом всесильного царского судьи и пророка: - Каким случаем, Вы, несчастный наш безумец, собрались на Сенатской площади с командой полка? Князь дерзко, но сохраняя рамки приличия, ответил, объяснив и о положении в полку на момент восстания, и перечислив лиц бывших с ним, при этом полностью беря всю вину на себя. Он старался выгораживать друзей и солдат полка, от неправильного принятия властью их действа. Историкам, достался лишь пятый опросный лист допросов, так много было исправлений и дополнений в листы, а подписи заключённых, в некоторых делах были явно поддельны, впрочем, очень мастерски, видно работали опытные следователи. Уже позже, князь, утомлённый от прислуживающих властям чиновников, писал друзьям из Сибири, и вспоминая те дни напряжённой «работы» на каторге, он писал в воспоминаниях; «-So sehe, ich ec – jeden Abend -У меня одно, и тоже видение каждый вечер. Кошмары от лжи властей о нас!!! Да и причастные к сему делу назначенные писари, признавали подлоги и не состыковки в опросных листах и протоколах, но разве друг есть правда для народа?». — Пишите только то, что важно для государя, крики и грубость пропускайте, не к лицу записывать варварские речи, история нас не поймёт. Что неправильно потом отредактируем.Вот это главное– сказал генерал, подчёркивая сведения о восстании и о событиях в Московском полку.Остальное вымарайте, и я требую, чтобы ни слова за стенами дворца, не то, тебе шпицрутены всю спину пропашут. В наступившей тишине, лишь тяжёлое дыхание задержанного князя, беспокоило тишину зала. Тогда, Князь Щепин, напрягаясь от невыносимой боли в руках, стянутых кандалами, прошептал: — Пушкари, Ваше величество постарались, Гвардия благодарит Вас, мы получили лошадиную дозу вашего внимания и любви. Россия навсегда запомнит эту вашу глупую шалость, на века, и не старайтесь перекричать ветер, а не то вас хватит « чёрная не мочь» государь. Вы подписали дому Романовых смертный приговор. Вы! Император, чуждый русскому отечеству человек, его Великому народу. Вы теперь хозяин в России, властитель на крови! И не старайтесь привлекать меня к «глухой исповеди», я ещё не желаю умирать и я, в полном сознании! А вот Вам государь, видно не читали в детстве добрые сказки, тогда советую Вам перечитать книгу Чулкова Михаила Дмитриевича « Собрание разных песен» о Стеньке Разине, для любого больного головой, отличное лекарство. Недаром Вы назвали низовой суд для крестьян, над народом, «Расправой», точно сказано. Но, всё-таки наш император Вы, и кучка сумасшедших из немецкой своры заморских гостей, затеяли и свершили не угодное русскому Богу дело, и он, судья вам и всему вашему двору. Прежде, чем свершить злодейство, вам надо было думать головой, а не другим местом, как ваша бабка. Головой думали ваши Великие предки. Глаза Николая первого, или «первачка», как его уже окрестили Гвардейцы, налились кровью и в бешенстве, уже совершенно не контролируя своё поведение, он как пьяный кучер, закричал на штабс- капитана Московского полка Щепин-Ростовского, брызжа слюной, мерзко сквернословя и хрипя: — Проклятое семя! На костёр ваш мерзкий род, весь Московский полк! - К смерти! К смерти всех! Русского Бога вспомнил, брата моего защищаешь? А он достоин трона? Чьи эти списки? Руководителей? Вы видите – показывая князю записи на четырёх листах - где они, ваши товарищи? На плаху надо бы всех вас! Вы усложняете свою жизнь от скуки и лени господа офицеры, хотя признаю, что во всех ваших поступках и действиях есть определённые правовые причины. Но не более! Жизнь и совесть князь, это череда проблем и сомнений, с которыми мы, я! Должен изредка бороться. Изредка! Государство не терпит совести. Политика, как и совесть, несовместимы князь с благородством. Это только мужик и девка, спят в одной комнате. Я не хочу выкручивать вам руки князь, но буду к вам решителен и безжалостен. Понимаю, у Вас князь, был утомительный день, и поэтому я прощаю вам, вашу дерзость. Вас правда, не наградят за верность трону, ведь я правильно понимаю ваши поступки? Но не накажут, если Вы сделаете всё правильно и как нужно в данной ситуации. Вовремя предать, не значит быть мерзавцем. Вовремя, это значит предвидеть свои решения и поступки для будущего поколения. Ведь так, князь? Вы же понимаете мой друг, живи мы в лучшем Мире, и жизнь наша была бы другой. Только память о нашей истории и подвигах творимых, любви к нашим предкам, даёт нам чувство счастья и покоя. Не показывайте себя в дурном свете князь, и мы может быть, сговоримся. Вы же князь, не позволите, кому либо, сделать из себя тяглое животное и осла, в мерзкой политике бунтарей. Вы знаете - назидательно обращаясь к присутствующим в зале, при этом успев разглядеть настроение каждого - я начинаю понимать поступки Петра. Ладно, дайте бунтарю бумаги прочесть – уже спокойней, обращаясь к генералу, произнёс император. Князь вчитывался в протянутые ему Левашовым, списки руководителей восстания, почерк он узнал сразу, это был почерк одного из друзей Трубецкого. Теперь, всё встало на свои места, и растерянность диктатора в тот последний вечер, и длительный, нервный разговор трёх офицеров, состоявшийся при входе на Сенатскую площадь, ещё утром. Князь, привыкший доверять людям, был поражён безумием гаденького предательства этого дня, жутким стечением всех обстоятельств, произошедшего с ними событий. - Вы, на половину государь, можете сократить списки, эти люди погибли во имя отечества. А Ваши доносчики сработали хорошо, но помните, кто предал раз, предаст всегда, как Вы своего батюшку. Плата достойная королей, но не царя. Интересно, половина списка Рюриковичи, Вы губите тех, кто предан трону и России, с кем останетесь несчастный вы наш? Ступайте на Сенатскую, кто желал блага отечеству уже укрыты от вашей ненависти снежным покрывалом, белый саван в России стал правилом и традицией. К счастью они уже не подвластны вашему гневу и злобе, больше подходящей к врагам, а не дворянству российскому. Даже Наполеон и мерзкие басурманы не позволяли себе такого. Писарь, сидевший тут же, со страхом поглядывая на генералов, что-то шептавшим ему на ухо, когда тот записывал показания государственного преступника, сразу вымарывая те места, которые были не угодны начальству, но старательно, каллиграфическим почерком выписывая с уважением, слова государя. Николай Павлович, вначале разгневанный и злобный, вдруг совершенно спокойно произнёс, с усмешкой смотря прямо в глаза штабс-капитану: - Узнаю породу Рюриковичей, род Князей Щепиных-Ростовских, Князей с большой буквы. Жаль мы по разные стороны баррикад. Да гордости и благородства Вам не занимать, впрочем, как и глупости! Буйство красок! Я, Вас всех казню - прохаживаясь по зале, шептал император - и так перед обществом замараю, в веках не отмоетесь. Глупцов и дураков, в России, всегда хватало, так что « правды следствия» достаточно. Не сметь записывать это – вскричал в гневе император. Для суда - продолжил он - важнее факты и жестокость наказания, а не словоблудие и ханжество слуг. Следствие знает свою работу. С десяток дворян казним, и сотню другую солдатиков шпицрутенами исполосуем, а остальных в Сибирь, на каторгу. Всех! А лучше на Кавказ, как пушечное мясо используем. Смех, смех дьявольской силы, скорее похожий на безумие несчастного, пронёсся по залам дворца, он проникал во все уголки зал и покоев, порождая ужас в душах придворных, стоявших за дверьми, от всесилия и вседозволенности «русского» императора. – Вы император, странный человек, Вы думаете, если Вы, едите солёные огурцы, запивая их молоком, стали русским? Чушь, Вы и Россия, не совместимы. Вы, напоминаете мне древнюю языческую Египетскую Богиню Геру, пославшую богиню мести, душительницу Сфингу, у нас называемую Сфинкса, для наказания всех грешников мужчин, за их великое богохульства, прелюбодеяния, и грехи перед женщинами. Всех она старательно умертвляла, если они после ночи любви, не отвечали на заданные ею вопросы. Последний мужчина её, был Эдип, из древних Фив, с которым она провела свою ночь, ответил на один заданный ею вопрос, император на какой: - Какое животное существо вначале ползает на четвереньках, потом встаёт на ноги, а в конце жизни идёт на трех опорах ног. Несчастный испытуемый тут же, не раздумывая ответил на этот вопрос: - Нет ничего проще, это существо, человек. Он рождается, начинает ползать на четвереньках, растёт, встаёт на ноги, ходит всю жизнь, в конце жизни, он ходит с палкой на трёх ногах. Прав я или нет, несчастная женщина? Красавица Богиня Сфинкс ( Сфинга) вскричала в гневе и злобе, решив задать последний и главный вопрос: - Тогда, вот ответь мне. Назови двух сестёр, одна из которых порождает другую, а та в свою очередь порождает первую. Эдип, из города Фивы, рассмеялся от души, над самоуверенной Богиней, и не задумываясь, стараясь не обидеть старую и глупую, как он посчитал, богиню, скромно ответил ей: - Нет ничего проще. Это Ночь и День, день сменяет ночь, а та порождает божий день, а для вас смерть. Взвыв за своё поражение, богиня бросилась с обрыва горы на камни и разбилась насмерть. - Так император и Вы, в своей ненависти и злобе пытаетесь делать добро, как его понимаете вы, делаете зло. Символ зла и нечисти, Сфинксы, были специально посланы египтянами, по сговору с французами, нам, для погибели, и пока они в граде С.-Петербург, здесь будет вечная смерть и кровь для народов России, и для рода Вашего государь, ибо Ваши вопросы так же наивны и глупы, как и у смертельной искательницы истины, хотя по сути они интересны, а по результатам гибельны душе. Вы живёте по принципу: «- Булки режут, крошки будут, для вас народ крошки и пыль. Берегите пальцы!». Наступила мёртвая тишина в зале, генералы не смотря на господина, стояли как вкопанные, от испуга боясь пошевельнуться. — Во..о..он! Дрянь - закричал император. Конвойный офицер, вошедший на крик, увидев грозный жест императора, небрежно махнувшего рукою по направлению к тайному ходу, вывел обречённого князя из залы. Пока конвой проходил через дворцовые залы и ходы, офицер успел, тайком, с искренним уважением пожать князю руку. Вечером, того же дня, в 22 часа, князя Щепин-Ростовского доставили в Алексеевский равелин, № 6,который предстал перед князем во всей своей ужасающей красе.Толстые, из кирпича и вековых брёвен непробиваемые стены, давили на всех, кто перешагивал через порог каземата, сквозь них не проникало ни звука. Мощная крепость способная выдержать удары крупных ядер и осаду любого врага, завораживала своею мощью и красотою, так понятной любому военному человеку. Крепость восхищала своим величием, но и пугала, давила безысходностью любого, даже с сильной волей человека, тем более обречённого арестанта, посаженного в неё, как в каменный мешок и оторванного от всего внешнего мира, навсегда и безвозвратно. Сырой пол камеры, куда ввели арестованного князя Щепин-Ростовского, был покрыт гнилой соломой и испражнениями оставленными здешними обитателями, хозяевами камеры, крысами. В углу стояло деревянное ведро, на вид будто кадушка, для естественных надобностей очевидно, подумалось заключённому. Стены, все влажные от испарений и воды, просачивающейся сквозь щель стены, что была слева, имели печальный и страшный вид. Темнота и отблеск от оставленной стражником одинокой свечи, наводили на мрачные мысли, стало ясно, что смерть близка и если она суждена дворянину, то должна быть принята с чувством достоинства и чести. Впервые в жизни, князь ощутил холод спиной, мерзкий и отвратительный, липкий и непреодолимый, ни в коей мере независящий от его действий. Страх одиночества, сковал все члены его тела, только сейчас он в полной мере осознал последствия своего поступка. Ночник свечой, тускло светил и нещадно чадил сгорающим конопляным маслом, широкий фитиль, сидевший глубоко в светильнике, князь подправил, и огонёк стал чище и освещать ярче, правда, дальние углы лишь слегка задевая своим ореолом света, стены камеры темнели как скалы в ночи. В дальнем углу камеры, арестант заметил ведро-кадку для естественных надобностей, проще сказать испражнений несчастных. Она была тёмной и старой, видно не одно поколение арестантов нуждалось в ней. Чуть осмотревшись, князь стал раскладывать свои жалкие пожитки арестанта. На кровати, больше напоминавшей тюфяк в сторожевой будке солдата, застеленной грубой простыню и таким же одеялом, лежал матрац и довольно большая подушка ( мешок из грубой ткани, набитого не-то соломой, не-то травами). Десяток свежих, белоснежных салфеток, присланных сердобольным правителем имения Лобановых, и табак, отданный ему в долг местным солдатом охраны, князь аккуратно разложил на тумбе, что стоит рядом с кроватью. С трудом раскурив трубку, так как мешали разбитые в кровь губы, и с наслаждением затянувшись, он усмехнулся, невольно сравнивая её с трубкой кальяна, только вчера ещё раскуренную с товарищами на балконе его квартиры, он присел на край так называемой кровати и задумался. События вчерашнего дня пронеслись перед ним как одно мгновение. Боль за погибших своих солдат вновь ступило в сердце и слезы горечи за них, и за поражение императора Константина, омыли уставшее от бед сердце князя. Жизнь показалась проигранной и напрасно потраченной. Правой рукою несчастный прижимал к груди мешочек, вручённый ему матушкой, ещё в родном имении перед расставанием. В заветном обереге была горсть Священной земли для Иванковской церкви, земля привезённая ещё предками князя, с древней далёкой заветной Святой Земли и именно на ней была построена первая деревянная, шатровая церковь села Иванково. Впоследствии, они с матушкой и батюшкой, Александром Ивановичем, сами побывали на землях Афона и в Иерусалиме, и как древние предки их, привезли со святой Земли благодатный подарок. От оберега исходило благословенное тепло, и это тепло Священной Земли успокоило душу и сердце государственного преступника, растерзанное властью. Воспоминания, отрешили князя на время, добро всегда более запоминаемо, чем отчаянная злоба. Так, его учил в Шуе, в Воскресенском соборе, местный батюшка, рассказывавший ему о посещениях Храма царствующими особами, царём Петром I в 1722 году, и благоверной императрицей Елизаветой Петровной в 1729 году. Несколько раз, княжичу, разрешалось залезть на Воскресенскую колокольню Храма, вид на поля и город, равнялось вознесению на небеса, здесь он был счастлив и забывал обо всём, помня лишь о Боге… Жизнь, казавшаяся проигранной и напрасно потраченной, вновь приобретала смысл и волю, а все несчастья и мнимая неудача, только миражом. К счастью беспокойство и страх, навеянные камерой и тюремной атмосферой, были лишь минутной слабостью, арестант только посмеялся над страхом забвения и безысходности бытия. Правда, привыкание к тюремным порядкам проходило крайне тяжело. Привыкший к идеальной чистоте в доме, любви матушки и прекрасному питанию, князь ни как не мог свыкнуться с заключением и грубостью охранных надзирателей. Ту баланду, что давали арестантам, и пищей- то нельзя было назвать. А жуткая экономия, устроенная администрацией Сукина, даже на масле для ночника и придания дополнительных свечей, приводило к тому, что князь уже на третью неделю заключения стал жаловаться лекарю на потерю зрения и страшную головную боль, но лекарь, приходивший изредка проверять многочисленных заключённых, шутил; — Лучшее средство от головной боли, мой друг, это закон и топор палача. Он вам вскоре поможет князь! И я гарантирую вам полное исцеление любезный! Не волнуйтесь, показывая сдвоенные пальцы намекая на взятку, надобность придёт, помогу. Сей минуты ещё не пришло любезный мой друг.А то, что вы жалуетесь, это истинно ваше право, но не советую дорогой наш возмутитель, бунтарь! Ныне вы никто, и ничто, помните об этом, не-то закончите очень печально, как неугомонный Булатов Прошли ещё две недели, князь стал привыкать к наглости охраны, к пище, мутной воде, и к темноте, как следствие экономии свечей в камере. Дмитрий Александрович в письмах к друзьям, к матушке, старался больше писать о порядках в тюрьме и о своих товарищах. Чаще, в те промежутки времени, когда происходила смена караула, и охране было просто не до арестантов, о своих же проблемах и трудностях он предпочитал не оглашать, боясь огорчить, и не дай бог напугать матушку царской тюрьмой. Деньги же княгини, Ольги Мироновны, делали своё доброе дело, письма передавались на волю с постоянством курьера, как по расписанию. Больше, на допросы, князя не водили, и он довольно спокойно себя чувствовал, привыкая к истинной жизни в неволи и тюремной обстановке, а это, как оказалось было основной трудностью бытия. Сейчас же, находясь в Петропавловской крепости, князь, в который раз задавался вопросом, всё ли он сделал правильно, и стоило ли ввязываться во все эти дворцовые игры Романовых. Князь прекрасно понимал, что их предали, а Великий князь Константин Павлович теперь бессилен их спасти. Трубецкой в своей последней встрече, особо предупреждал штабс-капитана о таком возможном результате выступления и даже остерегал его, учтя его горячность, от поспешных решений, хотя прекрасно осознавал, что штабс-капитан Щепин-Ростовский не сможет бросить своих солдат-гвардейцев, решившихся, как он узнал от Бестужева, на выступление в поддержку нового императора и требований изменения положения о службе и как основное, отношений к ним со стороны офицеров. Крайне важным, как потом и подтвердилось событиями, для восставших было организовать резерв из рот финляндского полка под командой барона Розена А.Е., который должен находиться в близи позиций восставших, предполагаемо на Исаакиевском мосту, и при случае слабости в положении полков, поддержать их, отвлекая на себя основные силы правительственных войск. Тогда Трубецкой, и предположить не мог, что поручик Розен окажется много дальновидней старших командиров и приведя роты Финляндского полка, сумеет предупредить бойню, не вовлекая свои роты в месиво событий, узнав, что восставшие так и не смогли, при отсутствии самого диктатора Трубецкого, так много говорившего о долге пред народом, само организоваться и выбрать нового руководителя. Посылая к восставшим посыльных, и принимая записки приносимые Петром Бестужевым, он осознал свой долг, не в бесперспективности руководства, а в сбережении жизней своих команд. При этом, поручик Розен и штабс-капитан Репин Н.П., прекрасно осознавали, что восставшие офицеры, тянут и теряют время, инициативу в ожидании, не от бессилия и предательства интересов восстания, а по простой причине, так присущей русской душе, христианину и офицерству русской армии, не желая первыми проливать кровь своих соотечественников и таких-же, как они солдат. В этом сила и слабость русской души, победа не в силе, а в чести и правде. Сейчас же, после всех событий, князь решил держаться твёрдой позиции отрешения от обвинений в измене и предательстве. Его беспокоила позиция товарищей, как они там, выдержат ли все эти физические мучения и нравственные испытания, выпавшие на их долю. Самое страшное, за что он боялся, это знание того, что он прекрасно понимал, что идёт направленная борьба с правдивостью освещения произошедшего. Как передал ему священник Колосов, да и сам он видя задержанных, когда его допрашивали, друзья стали давать прямые показания о признании своей вины. Князь понимал, что это делается специально, как было оговорено при последней встрече руководителей общества, для того, чтобы была возможность документального освидетельствования причин и методов восстания. Его товарищи взяли на себя крест повиновения, ради того чтобы общество России и народ знали истинные, а не перекроенные судьями и властью, цели и планы восстания и особо, знали о каком количестве участников идёт речь. И правильность этого шага подтвердила история и время. Участникам тех страшных событий, в первых числах января просочились слухи о восстании Черниговского полка, что расквартировался на юге России. Восстание, поднятое ещё в конце декабря 1825 года, в одном из батальонов, под командой боевого, заслуженного офицера, награждённого за бои при Березине золотым оружием, подполковника Муравьёва-Апостола С.И., и примкнувших к ним некоторых рот, было жестоко подавлено, а сам командир 2-го батальона ранен в бою, в голову картечью. Удивительна судьба самого офицера, по приказу ( от 19.12.1825 года) он был арестован 29 декабря его же товарищем, не раз бывавший у того в гостях, в лучшие времена, когда Муравьёв-Апостол служил ещё в С.-Петербурге ( 1820 г.). Ныне же арест был произведён оставшимся верным власти, подполковником Гебеленом, лично. Вскоре, правда, освобождённый своими боевыми товарищами, и их имена вошли в историю восстания и отечества, как впрочем, и несправедливо забытое ныне имя их товарища и друга Князя Дмитрия Александровича Щепин-Ростовского, младшего офицера из Вятки, топографа, Осипова Николая Ивановича. Впоследствии убитого на дуэли в январе 1847 года, тогда уже штабс-капитана и командира роты корпуса гражданских топографов, посмевшего защитить честь осуждённых героев восстания и помогавший им чем мог, по мере нужды деньгами. Но, вернёмся к боевым товарищам арестанта. Это были, как мы прознали от охраны, три офицера, Шепилло, Кузьмин и Сухинов. Правда обстоятельства вновь были против горстки героев восстания в Трилесах, и уже 3 января Муравьёв-Апостол был вновь арестован и закован в кандалы. И через почти две недели, под усиленным конвоем, состоявших из оставшихся верных императору местных казаков и шляхты, его доставили в Могилёв на допрос, откуда не теряя время, по требованию императора, уже 15 января отправлен в столицу. Где был сразу допрошен с пристрастием 21 числа, и уже ночью, после многочасового допроса отправлен из Зимнего в кандалах, в Петропавловскую крепость, Алексеевский равелин № 8. Так, были арестованы и заключены в столичной крепости, почти все причастные к восстаниям. Тягостно и однообразно проходили дни, недели заключения для обречённых невольников судьбы. Особая хитрость властей заключалась в том, что к арестантам применялись методы благостного давления церкви, священников, искренних или нет нам неизвестно, бог им всем судья, но каждая такая встреча заканчивалась не успокоением душ обвиняемых, а борьбой мысли и ненавистью к власти и к суду, как они называли между собой, судилищу. Другой стороной существования в тюрьме были: мерзостное отношение охраны к арестантам и полное пренебрежение к ним, создание для них по указанию властей невыносимых условий содержания. Полное отрешение от мира… Но, всё же, если бы не случаи гибели друзей из-за издевательств охраны, то существование в камерах можно было бы считать сносным и даже благом, ибо вывернутые допросами души заключённых, уже не успевавшие впитать в сердца силы для отпора, находились как-бы в отрешённом состоянии и их уже ничто не могло унизить и отвлечь от мысли правильности выбранного ими их пути. Удивило князя то, что однажды ему сказали, что к нему опять пожалуют следователи и надзиратели, снять с него вновь данные и обмеры. Для чего, было не понятно и странно, неужели – задавался вопросом арестант - вновь поменяли следователей и готовят что-то изменить в следствии по нему. Однажды, уже под утро, Дмитрий Александрович задремал, да так крепко, что даже забыл о кандалах и всех своих заботах. В девять часов принесли кашу в деревянной миске и кружку подслащённого кипятка с кусочком хлеба. С трудом съев баланду и отпив на половину мутную воду, так как, разбитые охраной губы, уже дважды, доставляли невыносимые мучения, всё-таки кое-как согрелся, настроение улучшилось, и узник успокоено потянулся, вновь осматривая своё убежище, подаренное ему властью, в надежде найти слабые места - звенья в брёвнах, для побега. Днём к нему, как и ожидалось, пришли надзиратели со следователем, молодые, здоровые и крепкие. Их красные лица говорили о принятии хорошего обеда. Они провели обмер роста заключённого и осмотр. Зачем это было сделано во второй раз, он так и не понял, очевидно их новое начальство потребовало от безделья. В протокол были внесены; «…Князь Щепин-Ростовский Д.А., штабс-капитан Московского полка, приметы: рост 2 аршина 6 вершков, лицом бел, худощав, глаза карие, нос продолговатый, прямой. Волосы на голове и бровях тёмно-русые. На правой руке выше запястья шрам, след сабельного удара. Под левой лопаткой большая родинка и на правой ноге у колена родимое пятно, впрочем, это уже их не заинтересовало следователя по какой-то причине. Однако позже он понял, следствие это просто формальность, не более. Никого в этой круговерти расследования, не интересовала правда событий. Допросы стали столь редки и краткосрочные, будто кто-то оберегал князя от унижений и физических издевательств, за что ему было стыдно перед собою и товарищами, будто он предал их. Лишь через много лет, когда он уже был в родном Иванкове (1857год.), к нему приезжал один из офицеров охраны, в то время бывший при администрации крепости и отвечающий за положение узников в корпусе равелина. Он рассказал: «…В те дни вашего заключения, Сукин Ф.Я., во истину сукин сын, приказал нам делать всё для дискредитации декабристов и участников переворота, провоцировать их на самоубийства и нервные срывы, для этого оскорблять в разговорах их родных и близких. Мы требовали от надзирателей и солдат пытаться выведать, через послания и письма заключённых, их образ мыслей и их дальнейшие предполагаемые действия, и поступки родственников преступников. Доходило до того, что им было предложено брать за передачи писем от государственных преступников, деньги, чтобы не вызывать подозрения у несчастных. И многие попались на этом, в своих передачах выдавали планы освобождения товарищей и, кто был их защитником и ходатаем перед властью…». Наверное и над князем, проводили эксперимент выживания, провоцируя разногласия с товарищами, но это быстро провалилось. Князю стало понятно, что очевидно матушка серьёзно включилась в борьбу за его судьбу и судьбы его товарищей. Она обратилась к ближайшей родне, к князю генерал-майору Лобанову-Ростовскому Дмитрию Алексеевичу и его супруге княгине Александре Александровне, урождённой Чернышевой, и они помогали, чем могли, чтобы облегчить участь заключённого... Из их воспоминаний, в письме (1849г.), к княгине Ольге Мироновне: «… Но режим Николая Павловича был так жесток и безжалостен, что эти наши благие намерения и почти все усилия, разбивались о железную волю монарха (многие в обществе думали простое упрямство, так свойственное ему с детства). Вы же княгиня, не зная лично Николая Павловича, в то время искренне думали, что император, как и Вы сами, должен быть жёстким в своих решениях и поступках, при этом великодушен и справедлив к заблудшим. Вечная беда, а может глупость русского человека искренне уверившего в справедливого царя. Николай Павлович Романов имел именно железную волю, а не христианскую зовущую к добродетели и благородству. Из него вышел бы неплохой актёр, пусть правда посредственный, но актёр. Это проявилось, если Вы помните дорогой наш друг, почти сразу по отношению к своему сыну, которого он вывел на холод 15 декабря к войскам, чтобы навсегда вбить в умы гвардии и его, свою волю и силу власти государя над народом, который он называл смердами. Впрочем, дорогая княгиня, если быть до конца честным, мне всегда казалось, что император очень любил сыновей и боготворил их больше чем Россию, как рассказывали наши друзья, он буквально дышал над сыновьями… », но это уже другая история, очевидно одно, как отец, император был образцом добродетели и веры в бога. Что касается судеб людей, для него это был просто спектакль, не более. В столице, в салонах только и говорили о результатах расследования министерством юстиции факта выступления гвардии против власти и о жертвах среди жителей города и гвардии. Так С.Н. Корсаков принеся доклад всемогущему министру, отрапортовал об убитых 14 декабря 1825 года на Сенатской площади четырёх тысяч трёхсот одного человека, из них две тысячи ста одного нижних чинов гвардии, девятнадцати офицеров и одного генерала. Среди жителей города пострадали от ружейной стрельбы и залпов артиллерии; черни две тысячи сто пятьдесят один человек и малолетних двадцать девять человек, тяжко раненых пятнадцать человек, легко сорок восемь. После минутной паузы, последовала ругань и угрозы в адрес составителя рапорта. " Я не могу предоставить такие цифры императору" и перечеркнув доклад, сверху написал другие цифры : Убито -1271," черни " - 903 человека оставалось, малолетних - 19. У общества, было много вопросов к власти, но та, почти всё старательно скрывала и всем приходилось только гадать и предполагать об истинном положение дел. Сокрытие фактов, при любой гражданской или церковной власти, явление обычное, и поэтому историки привыкли к этим фактам относиться с большой осторожностью. Как говорил впоследствии, штабс-капитан, князь Дмитрий Александрович: « - Гвардия не создана для интриг, Сражение, после которого приходиться отступать, по правилам считается проигранным, но не нами господа — Я делаю историю России, а вам потомки за неё отвечать, и вы обязаны охранить Свободу, как и Русскую Землю! Разобраться бы потомкам в той ситуации, что была в начале века в России, почему дворяне приняли то решение, которое свершили. Им было трудно. Мы жили не лозунгами, делами, и если смогли помочь крестьянам и отечеству нашему, то благодарим за это Бога ». Князь, перебирая события своего заключения, особо отмечал в письмах к матушке, княгини Ольге Мироновне, такой случай, случай такой не вероятный, что он сомневался, не видение ли с ним было. Косвенно это находит подтверждение в письме к Лунину: «…Посещение императором Николаем I, каземата крепости, произошла в конце декабря 1825 года, надо отдать должное новому императору Николаю первому, он захотел самолично узнать у главного вершителя декабрьского восстания князя Щепин-Ростовского, все обстоятельства дела и событий на Сенатской и в полку. Это был поступок, как мне показалось достойным дворянина. Он желал знать причину побудившего дворян, боевых офицеров, поднять штандарты на самого императора, основу власти. Он, по совету вдовствующей императрицы (с его слов) и предпринял попытку познать суть поступков офицеров гвардии, солдат мучеников, героев войны с Наполеоном, переговорив об этом с заключёнными гвардейцами, и не только со мною. И хотя беседы - допроса не получилась, это было видно по его нервному разговору и вспотевшему лбу, уж слишком дерзновенно вели себя потомки Рюрика Великого и Святого Владимира, но одно император понял ясно и наверняка, таких дворян надо уничтожать, ибо они опасны для власти императора и государства. В его стеклянных, мёртвых, выпуклых глазах я впервые увидел жестокость властителя и палача, приближающуюся к нашим ногам, сердцу, смерть. Князь вспомнил рассказы старых солдат охраны, несших дворцовую службу в Зимнем Дворце и не единожды видевших мерзкие поступки подрастающего императора, с детства, презирающего всех и вся, издевавшегося над офицерами на парадах, над солдатами нёсшими охрану, и очень часто над слугами.Один из генералов,(Сукин) не выдержав больше унижений, однажды, в кругу друзей, сказал: « - Мелкие щенки громко пищат, имея в виду привычку будущего владыки России, кричать на всех, даже на своего верного воспитателя - продолжая в отчаинье свою речь - и когда они вырастают, то получаются отличные суки, готовые мстить и кусать всякого, кто угрожает посягнуть на его власть и будку. (как в последствии оказалось, трон. Примечание Дмитрия Александровича. Дневник № 9.). « — Казни и ссылки дворян и многих других участников восстания успокоили испуганную дьявольскую душу Николая первого. Кровь, как святая вода, волнует и пугает грешников, чем больше грехов у власти в её кипящей ненависти к народу, тем они ближе к Храму и Богу. И тем и другим выгодны грехи… » – из воспоминаний декабриста, Князя Щепин - Ростовского Дмитрия Александровича. Петровский острог. 1835 год. А вот, что рассказывал и отмечал (1826, 1835 и с исправлениями и дополнениями 1856 года, все мы знаем, чем ближе смерть, тем откровеннее становится человек.) в своих воспоминаниях офицер дворцовой охраны. Он, прибывший в Петропавловскую крепость с особым поручением и совершенно случайно оказавшегося свидетелем странного случая в коридорах тюремного здания Петропавловской крепости, лютой зимой 1825 года: «- Однажды, поздним декабрьским вечером 1825 года, я был отправлен начальством с поручением к коменданту Сукину, в Петропавловскую крепость. Выполнив поручение довольно быстро и уже собравшись было, возвращаться в город, мой старый товарищ служивший в тех местах и нёсший там караульную службу в хорошей должности, предложил мне осмотреть тюрьму и её казематы, разумеется, в пределах его компетенции, благо я был уже свободен и на завтрашние трое суток был волен от службы. Мне стало любопытно, когда ещё представится такой удобный случай в жизни, увидеть государственных преступников лицом к лицу. Обойдя каменные казематы, мы спустились к старым, деревянным постройкам крепости, Алексеевскому равелину. Пройдя довольно длинный коридор, мы остановились прямо у входной, промежуточной двери, ведущей к камерам государственных преступников. Одна из дверей оказалась приоткрытой, а возле неё суетилась охрана в количестве трёх человек и трёх офицеров, очень мне хорошо знакомых, чтобы не признать в них адъютантов императора. Мой друг оторопел, но быстро собравшись с духом, он ведь выполнял свои прямые обязанности дежурного офицера (коменданта), прошёл к ним, оставив приоткрытой дверь, за которой остался я, и мне было прекрасно слышно о чём, в полной тишине, разговаривали в камере гости заключённого. Однако, чрез минуту, к князю (Щепину-Ростовскому, как позже я выяснил) в камеру, пожаловал странный посетитель. Вошедший был плотно укутан в тёмный плащ, на голове был накинут капюшон,сдвинутый на глаза. Визит для преступника оказался совершенно неожиданным, и некстати. Гость, плотно укутанный в меховой плащ или шинель, в мерцании факелов трудно было разобрать оное, присел на единственную скамью в камере, и поставив свечу так, чтобы свет от неё падал на заключённого, а сам в это время находился в тени. (всё это я привожу и со слов мною услышанных лично, и из разговоров офицеров охраны и старого лакея). При разговоре присутствовали один из лакеев, офицер измайловского полка, остальных сопровождавших императора, генерала и двух офицеров охраны он приказал удалиться и обождать его с наружи в коридоре. Разговор проходил в начале тихо, но вскоре перешёл на чрезвычайно повышенные тона, впрочем, для тайного гостя это было, как мне почудилось, обычным делом. Итак, речь шла о восстании, о том, кто принимал и какое участие в нём, кто первым приказал вывести роты из казарм и многое другое, о чём князь уже говорил на первом допросе ещё во дворце, куда его первым и доставили. Но вдруг по манере разговора и по тому, как вокруг гостя суетилась охрана,заключённый (князь)вдруг понял, что перед ним Николай I. Минута молчания, очевидно, всем нам показалась вечностью, но князь овладел собою и продолжал, как не в чём ни бывало разговор. После часовой беседы, император, а это был он, как предположил в изумлении я, начал задавать вопросы о семье князя, о его родителях, наследниках, о приёмном брате Николае. И только когда властитель заговорил о наследстве семьи князей Щепиных - Ростовских, князь понял причину прихода императора и сразу замкнулся. Очевидно беседа, перестала интересовать его и, в конце концов, он вовсе замолчал. Обиженный император встал и молча вышел из камеры, при этом грохнув массивной дубовой дверью так, что мы все омертвели от страха, боясь нового приступа гнева, все знали, в каком безумии бывал Николай Павлович. Но к счастью или нет, всё обошлось. Император сказал охране, чтобы они особо стерегли преступника, но не трогали и оберегали князя, улучшили для него питание и привели ему срочно лекаря. Всё это произошло довольно быстро, как в тумане, так необычна было ситуация для нас, для князя, а скорее всего для самого императора, окончательно уверовавшего в то (судя по его дальнейшим поступкам и указам), что с этим народом нужно говорить не словами, а только эшафотом и казнями. Я мой друг ни за тех, ни за других. Вообще же я считаю, что дворянин не смеет поднимать руку на подвластных ему людей, подданных, иначе в глазах народа ты всего лишь зверь, а не господин. И поверь, при случае, нам ещё отольются слёзы народа громом небесным и карой господней ». В нескольких письмах к матушке, княгине Ольге Мироновне, декабрист также описывал этот необычный случай, произошедший с ним. И если до визита Николая первого, князя унижали и даже несколько раз избили, то после этого случая, его оставили в покое на две недели. Однако 15января, 1826 года князя вызвали вновь на допрос, на очную ставку с Пущиным (тот был арестован 16 декабря 1825 года) и, при этом ему предъявили его письменные показания. Генерал Толь К.Ф. сразу после допроса Пущина, попросил его увести, его же показания предъявили Князю Щепин-Ростовскому Дмитрию Александровичу, как «уважительно» назвал его генерал. Князь внимательно ознакомился с показаниями своего товарища. Ответ был короток и жёсткий для судей: — Вы знаете генерал, что все эти показания ложь, и я поражён Вашей неосведомлённостью, ведь я знал Пущина очень хорошо, тем более его почерк, мне хорошо известен, и я искренне не понимаю, вам - то зачем пачкаться, марать свои руки в этих дворцовых играх? Вы боевой офицер и мне стыдно за Вас. Соизвольте меня уважать, вы служили в военной службе и знаете, что означает для офицера его долг перед отчизной. Тут, для вашего понимания мало причин, уважаемый, у вас нет обязанностей и чести перед народом! " Генерал смотрел на князя и улыбался, высокомерно и нагло, взгляд его был самоуверен, как взгляд палача смотрящего на свою жертву, знающего о своей безнаказанности и превосходстве в данном деле, в данный час. В душе, он искренне понимал бунтовщика, его чистую душу, но здесь не церковь, а служебная необходимость, да и перед каждым честным человеком свои правила, для одних Отечество святыня, для других, император и служебная преданность. - Позвольте Дмитрий Александрович напомнить Вам, Вы дворянин! Всё это голубчик болтовня и демагогия! Не мудрено, Вам молодому, подающие огромные надежды на карьеру офицера, запутаться в хитросплетениях политики и дворцовых интриг. Вас, дорогой друг использовали - генерал сморкнулся в кулак, и с омерзением швырнул содержимое под ноги князя, выражая этим презрение и непонимание в его упорстве, и продолжил с издёвкой – как, извините за грубость, носовой платок, как пушечное мясо. Знаете, лично мне, как и многих кого я знаю, от слова что-то построить новое в России, мне становиться страшно! Я понимаю, что как Вы говорите, дай бог памяти: «- Бедность и нищета в России пустили такие глубокие корни, что их нужно крайне глубоко перепахивать, а при возможности даже вырывать…»,при этом я с пониманием отношусь к вашему выбору, ибо действительно, бедность граждан, крайне опасна для государства. Но, Вы забываете, что Вы живёте в России. Вы что, искренне верите что ваши поступки способны что-либо изменить? Упыри-то останутся. Ведь это ваши слова, или я что-то путаю мой дорогой капитан? И вот, Вы теперь здесь! Счастье ваше, что Ваш батюшка умер, а то, узнав о Ваших интересах, планах и подвигах, он повесился бы. Вы бы о матери подумали любезный князь, как мне доложили, к стати ваши же товарищи, княгиня-матушка прикована к постели по своей болезни! Очнитесь! Куда Вы катитесь, впрочем, уже скатились и я, Вам помочь вряд ли способен, но я знавал ваших братьев! Они боевые офицеры, воевали, имеют награды! Да и о ваших благородных побегах на войну, в действующую армию наслышан, сам сбегал молодым в армию Суворова. Тогда были свои понятия о чести! Не знаю в курсе ли Вы князь, но государь Вами очень не доволен, Вам грозит смерть! Да господи, мучительная и позорная смерть! – вскричал Толь – четвертование, чёрт возьми! Что с Вами? Сейчас время другое, императора Александра нет! Это он, вам подобных Семёновцев, толпою в Сибирь, вас же всех в петлю, на плаху без всякой жалости, террор спасёт Россию! Я не намерен перемывать перед Вами человеческие косточки, очнитесь! Какая к чёрту свобода, даже, да простит меня Бог! У Бога все рабы, рабы божьи! Поймите, нет возможности одним словом Бог, измерить состояние государств, и народностей и веры. Состояние человека, мирасистемы, ещё не дошла до отправной точки и до кризиса монархии, общества. Ни в Европе, ни в России. Я, помню разговаривал ещё с императором Александром о вашем Обществе. Тогда, наш почивший монарх, Император Александр, не желал разбирательств, и вам, и вашим товарищам смерти, но времена меняются. Думайте и ещё раз думайте, до глубокого размышления у вас есть ещё время. И прошу! Пожалейте своих родных в конце-концов, вашу Оленьку Корф! Наслышан о ваших проблемах с её семьёй. Печально. Арестант, долго и терпеливо слушавший речь уважаемого им генерала, не выдержав столь явных оскорблений и хитро сплетённых намёков генерала, хитрого и мудрого царедворца зарабатывающего на процессе новые должности, в гневе воскликнул: — Не я, генерал дерзил и разбой начинал, не я бил шомполами наотмашь солдат Семёновской и Московских полков гвардии и вешал крестьян за воровство, и всё только из-за того, что они воровали кусок хлеба у помещика из-за голода! С меня довольно, предаю Вас генерал вашей совести! Семёновцы вспомните о них! Царь испугался скандала, и он отверг сей факт истории. С чего всё начиналось? И дозвольте Вам заметить любезный, дворянин никогда не поднимет руку на своего императора! А я присягал императору Константину Павловичу, дворянин присягает только раз. Дворяне стали для императоров пушечным мясом, а Россия, как средство сумасбродства и воли для своих интересов, и это может для России плохо отозваться, и это печально генерал. Вы слуги, а гвардия честь и защита отечества. Для меня же в этом мире теперь только один царь, царь небесный, и он не подкупен. Так- то генерал, и не мне Вас учить уму разуму! Мы с Вами дворяне, но Вы служите Императору, а я своему отечеству, России матушке. В древности жил сирийский царь Авгарий V, за свои грехи и невоздержанность в любовных утехах и кровавых казнях своих соплеменников, он заболел страшной болезней, проказой. Каких только врачей и целителей он не призывал ко двору, никто и ничто не могло ему помочь. Тут один из знахарей уже приговорённый к смерти, сказал ему, я не могу тебе помочь, но есть такой человек Христос, он Бог и может всё, пошли за ним, и если он решит спасти тебя, то он спасёт, но ты великий грешник и тебе придётся его убедить, а как сам придумай. Царь долго думал, почти год, но ничего не мог придумать, и послал он тогда честное покаянное письмо Христу, с великой просьбой помочь ему. Его преданный секретарь, присланный царём, не смог уговорить Христа, чтобы тот прибыл к царю, но сжалившись над грешником, тот отослал ему свой образ – Урбуз на льняном полотенце. Через месяц вернулся к царю его друг, секретарь, с образом Христа. Спустя месяц, царь, читавший каждую ночь молитвы, полностью вылечился. И возрадовался он и посвятил всю свою оставшуюся жизнь праведным делам, а в царстве своём принял Христианскую религию, завещав и потомкам своим веровать и молиться за Христа-Бога. К чему я это генерал рассказываю вам, к тому, что мы русские дворяне, верим в Христа нашего спасителя, без всяких доказательств, всею душою и сердцем нашим - уже тише произнёс измученный допросом офицер. Более двух месяцев, князя Дмитрия Александровича Щепин-Ростовского, больше не трогали и не допрашивали, до самой Пасхи 18 апреля 1826 года. Там вновь краткий допрос, и только 12 мая князя вновь вызвали на очную ставку с Михаилом Бестужевым. Но результат был слабый, князь стоял на своём, что он защищал нового императора Константина Павловича Романова, и присягал ему, как и Николай Павлович Романов, что было истинной правдой. В ни каких конечно организациях князь не состоял, что было также истинной правдой, и это знали и подтверждали все его товарищи. Сам же М. Бестужев подтвердил показания штабс-капитана князя Щепин-Ростовского Д.А. И судьи,следственная комиссия смирилась с данным фактом, нехотя и неохотно, но делать было нечего, факт есть факт. Единственной отрадой у князя в тюрьме, стали письма матушки, и стихи, присылаемые ею, Фёдора Алексеевича Козловского, морского офицера, погибшего в Чесменском бою, в ночь на 24 июня 1770 года. Он был родственником князей ростовских и большой их друг. Талантливый поэт. Он был сыном сенатора, генерал–поручика Алексея Семёновича Козловского, его седьмым сыном. Стихи отвлекали от тяжких нудных будней тюремной жизни, как и встречи со священником Сергием, в миру, Сергеем Колосовым, с которым у него наладились хорошие и добрые отношения. С.Колосов, даже несколько раз передавал письма матушки княгини Ольги Мироновны князю. В них она сообщала последние новости, в частности беспокойство В.Филатова о судьбе князя,тот в свою бытность,будучи предводителем дворянства Ярославской губернии, давал князю Дмитрию Александровичу препроводительное письмо в столицу на прохождение воинской службы. Его дважды вызывали в столицу по этому поводу, но пока никаких обвинений ему не было предъявлено. Филатов упрекал князя в неблагодарности и сожалел, что князь не разобрался в том, что происходило в России. Преданность императорскому дому конечно дело благое, но должна быть и голова, чтобы разбираться в дворцовых играх царедворцев и семьи Романовых, в убийственной болезни императора. Вся Россия понимала, что Великий князь Константин Павлович не мог стать императором, в силу ряда обстоятельств и своей неблагоприятной «женитьбы» на польке. Также матушка писала и о молодых дворянах, которые порывались встать на защиту князя и его товарищей. Письма стали передаваться с большими трудностями, после ареста их охранника, солдата и доброго человека рядового Алексея Рыбаконенко, так помогавшего заключённым, в передаче писем от родных. Князь переживал за рядового, тому теперь грозил суд и наказание шпицрутенами сквозь строй, и если повезёт тому выжить, то и отправка на вечную каторгу. Поймали солдата охраны из-за доноса его сослуживца, позавидовавшему, что тот получил монету серебром за записки, переданные И. Штейнгейлю, и князю, а ведь у солдата была большая семья и больная матушка, отец инвалид войны, с Наполеоном. Несчастной матери, Княгине Ольге Мироновне приходилось сдерживать благородные порывы ярославской губернской, дворянской молодёжи, во избежание для них, и для их семей, уголовного преследования и нежелательных последствий от власти. Они помогали ей во всём, поддерживая княгиню морально и деньгами, даже дети губернатора передавали для заключённых тёплые вещи и продукты, а также письма заключённым. После этих писем, князь как бы молодел и становился, если можно так сказать, самым счастливейшим человеком. Тем более, что 30 апреля после распоряжения властей с князя сняли кандалы. Так потихоньку и проходили дни, недели и месяцы заключения, жизнь брала своё. Состояние поведения многих тюремщиков изменилось. Все уже понимали, что дело о восстании пришло к своему полному завершению, и больше не нужно было надзирателям и охране притворяться быть зверьми, некоторые даже жалели преступников и сочувствовали им. Передачи стали чаще и даже переписка с родственниками стала, правда всё же тайная, но постоянная. Особенно хорошо помогали сторожа Шибаев и Трофимов, как вспоминал с благодарностью о них Дмитрий Александрович. В один из дней, в феврале двадцать шестого года, они сообщили о Горбачевском, его положение и настроение были ужасны. Шибаев рассказывал, что он морально сломлен и даёт показания в таком состоянии, будто сошёл с ума, речь и письмо его бессвязны и скоротечны. Он, то требует бумаги среди ночи для дачи показаний, то написав оные и отдав следствию, требует их вернуть, говоря, что оговорил всех и вся по незнанию оных. Был даже такой случай, о чём скрепя сердцем, рассказал священник Колосов, при посещении им князя Дмитрия Александровича. «… О том, что Горбачевский в тяжелейшей депрессии знали все и начальство в первую очередь, но то, что он готов на самоубийство, этого не ожидали. Сегодня ночью – рассказывал он – меня пригласили в камеру Горбачевского, того только вынули из петли и успели откачать. Лежал он на скамье и тяжело дышал, то плакал, то смеялся. Думали не отойдёт. Врач, только пожимал плечами, удивляясь его живучести и везению, явно с благоволения всевышнего, такой ещё нас переживёт, сказал он.Когда все вышли, я остался с ним один на один. Он исповедался и умолял не говорить об этом происшествии ни кому. Я пообещал, и сдержу своё слово, так как, зная Горбачевского ещё с детства, я видел, что этот человек стал сильнее и более на глупости не способен ». По какой же причине, другие товарищи и чины смолчали, мы точно тогда не знали, очевидно, комендант крепости Сукин, боясь последствий, так как добровольные показания на товарищей Горбачевского были очень, для сей фамилии и должности важны, и его оберегали. Он даже питание иным улучшил, старательно избегая осложнений, и по этой причине думаю все смолчали. Да и всех, кто участвовал при этом, скоро перевели или уволили, приняв их скорые отставки. Даже, много позже, уже в Петровской тюрьме, будучи там, в почёте и благоволии товарищей, при его причине написания им истории восстания, он не упоминал сей случай, а князь смолчал, не желая минутной слабостью человека, терзать его. А когда пришла весна 1826 года, в воздухе появилась свежесть и призрак надежды на лучший исход дела.Но, всё пошло прахом, сам император и суд, как бесчувственная машина, решали безжалостно судьбы заключённых " Жезл Якова " определил и чётко указал путь судьбы декабристов, её координаты. Князь мужественно взял все рифы испытаний, приготовленные ему властью и судьбой. Вольная птица клетки не любит, пришло время ожидания расплатиться с властью в полной мере. «- Живую плоть дворянина, Царь Николай Романов Окаянный, разменял на золотую монету бесчестия…» - сказал Дмитрий Александрович в письме к матушке 15 июля 1826 года. Когда, наконец-то состоялся суд,Князя Дмитрия Александровича Щепин-Ростовского, осудили по первому разряду, по конфирмации, 10 июля 1826 года. Он, описывая свои ощущения того дня, прямо пишет:"- Я вздохнул с облегчением от того, что всё закончилось, неизвестности более не было, впереди была смертная казнь, и хотя, это известие не из приятных, но всё-таки стала хоть какая-то определённость в моём положении, я выстоял...". Но и это было не всё, казнь, благодаря многочисленным хлопотам друзей, родни матушки князя, Княгини Ольги Мироновны и родни князя, князей Бычковых, Касаткиных, купцов Рахмановых, срочно заменили на каторгу, и уже восьмого августа двадцать шестого года заключённого направили в крепость Свартгольм, а через десять месяцев( 21.06.1827г.)в Сибирь, в Читинский острог, а в 1830году в Петровский острог. Но это будет уже много позже, а сейчас было ожидание смерти, где сердце и воля заключённого сжаты в кулак, как крепкий морской узел. Из воспоминаний декабриста и многих его соратников декабристов: « - Наши дневники, были ( вынуждено. Кн. Дмитрий Александрович. Автор.) матушкой и родными сожжены, и хотя, мною были написаны другие воспоминания о тех событиях, (уже позже)…но они были уже другого восприятия, восприятия размышлений уже познанного…».Но в них,как признаётся сам Дмитрий Александрович, были уже более осмысленные строки, со ориентированные на «вдруг прочтение» цензурой, и это уже, хотя мы прекрасно понимаем его заботу о семье, печально, но сопоставляя выдержки из писем и более поздних записей в дорожных тетрадях, получаются такие выводы, сделанные нами, и мы берём на себя смелость явить их читателю спустя почти два столетия. Само же, окончательное решение о долге и чести дворян, в этих описаниях событий и поступках, мы мой читатель, делать с высот современного прочтения истории, делать, как мы понимаем, не имеем никакого правового, да и морального права. И если читатель согласен с этим, как нам видится честным выбором справедливого решения, то мы продолжим наше трудное повествование о судьбах народа и дворян XIX века, такого противоречивого и неосознанного ещё историками верно. Одно дело прославлять императоров, благо это сейчас выгодно всем, и историкам, и властям, и политикам, да и в какой-то мере и народу, пытающемуся на фоне возрождающейся церкви, и истории государства российского, хоть как-то возвысить и себя, изменив своей памяти. Народ, битый, униженный, искалеченный столетиями, веками этими самыми царями, императорами, вновь освящает своих палачей. «-… Я не спал тогда всю ночь и думал, правильно ли поступил, что был так предан великому князю Константину Павловичу. Мысли путались, голова гудела, как колокол и в разгорячённой голове возрождались образы восстания, лики павших моих гвардейцев. Мученик Милорадович, оскорбивший Гвардию своим необдуманным хамством, но зная его не понаслышке, а по рассказам боевых его друзей, прошедших с ним огненные вёрсты войн, как героя, я теперь понимаю, что это был вынужденный спектакль пред властью и императором Николаем Павловичем. И роковой выстрел благородного и гордого Каховского, нервозного в этот день и свершившего не достойного для дворянина, убийство генерала. Как такое могло случиться с ним, с генералом Милорадовичем, кричавшим солдатам и офицерам оскорбления, как пьяный смерд, и это боевым частям Гвардии, уничтожившим власть диктатора Наполеона. Психика людей меняется и резко становиться яростной, не предсказуемой, если их пытаются унижать и оскорбить. Появилось совершенно обратное чувство, чувство самоуважения, впервые рабство уходило в прошлое. Из-за хамства и высокомерия одних, ненависть и злоба перекладывается на власть, и в первую очередь на императора. В России взрастал корень гнева и ненависти к самодержавию, а это опасно для отечества и рода Романовых. Если гнев дворян выплеснулся в столице империи, то, что можно будет ожидать в провинции, там всё сложнее, горят помещичьи усадьбы, убивают дворян. Перед глазами встал как вечный укор, образ полковника Булатова А. М. Боевой офицер, награждённый за подвиги, покончил с собою для того, чтобы муки и издевательства над ним и его товарищами заключёнными, тюремные власти прекратили. Он, старый друг нашей семьи, моих матушки Ольги Мироновны и батюшки Александра Ивановича, словно укорял меня, нет не за то, что я сделал, а за то, что не сумел сохранить жизни таких прекрасных людей, солдат и офицеров, многие из которых были, и не раз в гостях у нас в Иванково. И очевидно всю жизнь, впрочем, осталось чуть мне носить сей тяжкий крест…». ...Описывая своё состояние в тот день, декабрист всё время говорит о странных ощущениях и видениях, и это не странно, если на это смотреть глазами врача. Я советовался с одним из наркологов, не говоря о ком, идёт речь, но описывая признаки и ощущения декабристов. При этом записи и стихи описывают всё время ощущение смерти и безысходности. В более поздних записях этого уже нет, явно пропала обречённость. Странна для нас смерть полковника Булатова, внезапно покончившего с собою страшной смертью, бросившись головою о стену! Боевой офицер, прошедший не одну битву! Никогда не говоривший о смерти путём самоубийства, а наоборот писавший в своих записках о желании жить и продолжать бороться за Свободу народов России, даже на каторге, и такая неугодная Богу смерть? Как известно, родные Булатова, как и другие, пытались изучить все эти поступки, но власть это всё сваливала на упадок духа заключённых и их психическое недомогание, под воздействием их преступлений. От всех этих видений, князь боялся сойти с ума, как потом в разговорах уже в Петровске, декабристы выказали предположения, что их всё- же наверное опаивали чем-то специально. ...Проснулся князь поздно. Удивительно, но до полудня его никто не побеспокоил. О казни пятерых его товарищей он узнал от охранника. На душе было холодно и противно, пустота давила, мучила своею предрешённостью и обречённостью явного сговора судей. Время будто остановилось, а дальше, уже в начале августа, был Свартгольм и оттуда отправка в Сибирь, но это было гораздо позже, 21 июня двадцать седьмого года, в сырой и пасмурный дождливый, но довольно тёплый день. Казалось сама судьба смывала все его грехи отечества. … Сибирский тракт, дорога, тянущаяся как вечность, почти через всю Россию. С.-Петербург - Ярославль – Кострома – Вятка – Пермь – Екатеринбург – Тюмень - Курган – Тобольск – Илым – Омск – Канск – Томск – Красноярск. Это лишь основной путь, про который ходили слухи в Петропавловской тюрьме, а мы как знаем это только вехи пути, не считая ответвлений в городки и селения Сибири. Этап, как мы знаем из воспоминаний декабриста, его писем, дался князю нелегко, он тяжко заболел, а по прибытии в Читинский острог свалился в горячке, а тут ещё ранее в тот год похолодание, сильные, обильные дожди, сырость, от которой негде было спрятаться,она давила на душу каждого из арестантов и этапированых « государственных преступников». Их одежда была часто мокрой и холодной, шедший от неё острый запах пота и пар говорил о многом. Почти три недели декабрист провалялся словно в небытие, и лишь уход за ним товарищей по несчастью и немца лекаря, уравнял его шансы на жизнь. Князь тогда еле выжил. Вспоминать ныне об этом было крайне тяжело, не - то что жить. Все признавали что лучше прилюдная смерть. Князь понимал даже палача Чернышева, изменившего пункт процедуры казни, обязывавшего, чтобы приговорённые к смерти были казнены в присутствии их товарищей. Чернышев, как человек императора, исполнил свой долг честно и мерзко, на века опозорив имя своё. Холуёв в России никогда не любили. Неожиданная для князя замена смертной казни на каторгу, тяготила декабриста больше, чем смерть. Когда ты принимаешь смерть ради идеи и ради правды народа, это придаёт силы в последний момент жизни, а каторга это вечность и не видимая медленная смерть. Быть героем на виду, перед всеми своими товарищами, на одно мгновение легче, чем вечные муки испытаний жизнью, их никто не видит и это травит существование осуждённого, это своего пытка. Вот так, в жизни рождаются сомнения и страх перед неизвестностью, испытаниями выпавшие на твою долю человек. " Святость народа, говорил батюшка Александр Иванович, не только в молитвах и проповедях монашеских, а в поступках твоих и их осознания, в единении твоём, твоей души и воли Бога". И тогда князю казалось, что совершенно неважно, где ты находишься, в монастыре, во дворце или хижине бедного крестьянина. Русь, она везде, от моря до моря, как и душа русская, необъятная в понимании разума и неподдающаяся никаким расчётам и схемам европейским." Могущий, да выполнит волю государя, ибо только завистники иные, да глупцы пытаются прыгнуть выше неба русичей..."- говорил Великий князь Святой Владимир. Князь в полной мере осознал подлинность и могущество этого изречения своего великого предка, торжественно, словно давая клятву шептал: " — Жить, не для того чтобы выжить, а для того чтобы творить и созидать полезное для отечества нашего, чтобы передать своим, твоим читатель потомкам правду о нашей жизни и тех событиях, в которых мы участвовали, и чтобы последние слова сказанные тобой в твоей грешной, или праведной жизни, осветили путь идущим за тобой, и чтобы эта правда ослепила врагов твоих и твоей Земли Русской..." - тихо шептал в камере свои молитвы узник, стоя на коленях перед иконкой Святого Димитрия Ростовского, покровителя Ростовских Князей. В пробитом крохотном окошке камеры проявлялись первые блики зимнего утреннего солнца. Они медленно, будто остерегаясь тяжёлого тюремного духа камеры, робко всплывали над грешным миром благого, но несчастного от боли народной, Отечества... ---------------------------------«»---------------------------