/особенное/ В тиши и благостной истоме Лесов тайги, в просветах бурь, Анахорет в зыбучей коме Сидел пещеры подле, куль Его души качался весом В глубинах призрачных нутра, Как будто маятник, и прессом Раскаянья игрался с бесом, Его с утра и до утра Гоняя в закоулках совести. Так он годами утружден Самим собою, росою плачет, После сего душе — расти, Поскольку благом утолен, Пред взором радостью маячит, И крепок горлом спертый стон. Шуршат травинками мурашки, По деревам кора ползет, Живая будто, тают пташки В небесной синеве, полет Свой размечая взмахом, Он видит: нечто в этом есть. Тепло души кружащим пухом Что тополиным — сеет весть. Он любит мир, и жизнь приветит, Разборчиво смотря сквозь щель Полусомкнутых век, и терпит В самом себе времен метель. Всем сердцем поглощая ветры, Что носят годы на себе — Его и всех живущих, шатры Полями, сонмы толп оружьем Бряцая, по утренней трубе Встают в полки, завоевать миры. Земля величия окружьем Все замыкает бытием. И в небе пышут звезд шары, Горя бесчисленно в пространствах, Скопленьями, в гроздах, в убранствах, Как вся вселенная стары. Он видит сердцем шелест листьев, Потугу скарабея чтит, И рыком метит силу лев, И птица с ветви умолчит Мгновеньем тайну легких дум, И снова трель ее светла… Над миром животворный шум И лучезарная метла Спустившись до земли сберет Все шорохи и мглу… Божественный таков расчет. И мыслей пестуя золу Анахорет корпел покоем, В душе исполнен жути воем, Вмещая ад и данность тлу. Познание его как снег, Ложится на ладонь и тает. И духом смех на звезды лает. И вновь на кости свои лег С приходом ночи уж глубокой, Отдавшись трепетному сну. Играя на губах широкой Растянутой улыбкой, и вину Свою за жизнь отдав во мрак Со вздохом долгим, тяжким. Да оволакиваясь дремой. Сопя в ладошку просто так, И грезя сновидением великим Тут оказался стиснутым истомой. Земля ушла из чувств, чертоги Небесной зги необъяснимой Пред взором поднялись из бездн. Шагнули полем зренья боги, Ступая в рост, зарей всесильной Сминая глубь порочных скверн. Сиянье вечности пригрело, И удивление скорбело, Что это все не про него… Хотя, душа томилась чутко, Имея часть в себе от света, И духа праведна попытка Испить от благости секрета. Очами, вздохом, рассужденьем… Всем тем, что есть он сам — безвинно. И грезя сущим возрожденьем: Исполнен трепетом обильно. Раскрылись звезды став цветами Невероятной красоты… И те что ближе — гладь руками; А дальние как плод мечты. Сошедши Бог ему поверил, Но только он не видел Бога. Самим собой свой сон измерил. Но все же был смотрящий строго, Лишь не понять откуда взор Его. И глас всемилостивый, мощный, Вошедший как любовь, безличный, Творящий мигом суть всего. «К добру ли Жил ты, черт посконный, На взгляд примерный весь истомный, И тут же лихо отрешенный, Заявленный богам как перст?» Он сослепу хватил за крест, Что замаячил в складе реплик, Прижал нагрудно: эпилептик Цеплялся в нем за вставший шест, Дабы не пасть во спазмах крючась, Хрипя и дрыгая ногой… И вот уж он девицей мучась, Мотая кружно головой И волосами кроя стыд, Танцует голо пред толпой, Да понуждаяся навзрыд. Но той толпы: тьма тем. Был брошен наземь; В тьму и тлен. Поднялся с локтя, и колен Имея дрожь, желая встать… Поклоны святу раздавать… Но все исчезло. Вспрял. Очнувшись. Бегая глазами. Тьма липла. Зов совы блуждал. И боги топали ногами На ночь ступая как на воду… Он чуял вкруг себя природу. И жизнь. И смыслы потрохами. Шаги утихли. Уж рассвет. Едва по небу различая Вскочил, уперся всем лицом и взором… «Есть вечность в коей тебя нет» — Звучал остатком голос свыше, тая. И так стоял, глядя задушливо с укором.