«Создавший метод, должен опасаться, что метод может сработать» ~~~~~~~~~~~~~~~~ Из сутры «Обреченного на не обреченность». Самая большая ошибка понимать очевидное праздностью, в таком случае нет надежды на возврат к началу бессмыслия, что возбудило интерес и желание знания. Мир в осколке взгляда... странное выражение, но в нем есть обращение к сути и предчувствию и силе наития. Вместо себя познающий выбирает фактор. Сердечное томление мыслителя издержано смыслами бытия. И внимающий расторгает собой заблуждение. ~~~~~~~~~~~~~~~~ Навеяно Бхагавад-гитой. «Существует мироздание. В нем существуем мы. Без нас мироздания нет. Потому что некому в мироздании быть. А потому мы исключаем собой мироздание когда нас нет.» ~~~~~~~~~~~~~~~~ Грегори Сайлос. Записки на манжетах. На контрольном табло, наконец, высветилось то, чего все ждали. По космопорту только что объявили, что внутрегалактический гиперсветовой лайнер «Амброзия-9000» стартует с четвертой площадки левого крыла космопорта в шестнадцать часов тридцать две минуты и плюс еще сорок пять секунд, то есть, как это обычно бывает, с небольшой задержкой ровно на тридцать секунд. Сегодня на тридцать секунд... Закономерность. Сайлоси Грегор посмотрел на свои наручные часы, и оттянув себе правый край губ, издал прицокивающий звук, что могло означать в данных обстоятельствах совершенно что угодно, кроме, разумеется, внезапной, необдуманной мысли о повороте на сто восемьдесят градусов и отказе, полном отказе от того, к чему он готовился последние восемнадцать лет, к чему так безоглядно стремился, чем дышал и неистово жил все эти лихорадочные годы. И теперь он смотрел на свои наручные часы, ожидая, когда, наконец, объявят посадку на транс галактический звездолет. «Почему-то всегда так бывает» — несколько отвлеченно, думая на самом деле совсем о другом, проговорил сам в себе Сайлоси, — «задержка отправления...». Он чуть выпятил губы и еле заметно кивая в раздумье самому себе, приподнял левую бровь, отрывая взгляд от часов. Это значит, что мечта всей его никому не нужной жизни осуществится на тридцать секунд позже. Он как-то нервно усмехнулся, еще крепче сжимая в правой руке рукоять довольно массивного кейса. Это не суеверие, — где-то глубинно и ярко мелькнуло у него, — просто восемнадцать лет пытки... НИКАКИХ ЗАДЕРЖЕК! Сайлоси окинул невероятно отстраненным взглядом навевающий чувство уединения полумрак бара, овальные, будто растущие из пола как грибы несколько столиков, за одним из которых зачаровано перешептывалась парочка молодых (супругов?) видимо, все же, влюбленных. Молодость... Он отвернулся к стойке и взял левой рукой свое уже почти допитое пиво. Молодость... Восемнадцать лет назад он убил свою молодость, с безвозвратной решимостью, которой бы позавидовала сама смерть, он ввел себе вакцину Тросборга. Он убил в себе не только молодость. Он убил в себе человека, когда тонкая игла уже опустошенного инъектора вытянулась из его набухшей вены. Он до сих пор может отчетливо слышать скрежет собственных зубов и невыносимую резь в глазах, которые будто проворачивались в глазницах, чтобы заглянуть в пульсирующий адской болью мозг. Секунды, каждая из которых вмещает целую жизнь. А потом он выплевывал изо рта остроконечные обломки некоторых зубов, полубезумным взглядом, взглядом, не видящим ничего, кроме вибрирующей фиолетом пустоты, исступленно глядя перед собой, и испытывая неописуемый восторг Победителя, думая о том, кто он теперь есть. Сайлоси отхлебнул еще пива из кружки и слегка улыбнулся, зачарованно исследуя в своей памяти мгновения, предрекавшие невероятный для одного человека триумф. Восемнадцать лет пытки, потому что вакцина Тросборга как-то повлияла на гипофиз, и чувствительность его нервной системы возросла в пятнадцать раз. Он должен был умереть, потому что те, кто пытался изменить себя таким образом до него, начиная с самого Тросборга, умирали в жуткой для человеческого восприятия агонии. Но он выжил, потому что до того момента, как ввести саму вакцину, он два года почти, испытывал стойкость своей нервной системы электрошоком, мощность которого увеличивал постепенно день ото дня. Восемнадцать лет... Значит, все же, двадцать лет почти. Он просто привык к боли, которая может затмить рассудок. Внутренним взглядом он еще раз окинул помещение небольшого бара, и все так же погруженный в свои воспоминания, немного поверхностно проник во взаимные чувства шушукающейся у него за спиной парочки. И с некоторым сожалением попутно заметил про себя, что в его жизни не было и уже никогда не будет подобной восторженности и упоения кем-то другим. Одновременно с этим, он еще раз проанализировал свой, еще много лет назад досконально продуманный план действий. И отпив еще из кружки, и поджимая губы, чтобы раздавить пивной горьковатый вкус у себя во рту, удовлетворенно, чуть еле заметно кивнул своему отражению, что смотрело на этот мир через высокую стойку портового бара, которых здесь было сотни. Центральный космопорт планеты Земля. И его молодость... которую он уничтожил, но взамен получил возможность быть не человеком, тем, кто знает что-либо быстрее, чем можно не знать. Вакцина Тросборга — она сделала с ним именно это. Но побочный эффект, который не скроешь от самого себя, постоянно лакая алкоголь, запивая им транквилизатор или сильное обезболивающее... такова расплата за триумф. Но Грегор не жалел. Теперь он будет на вершине мира. Теперь он — правитель галактики! Теперь, будет только так, как хочет он. Когда же Сайлоси уже всходил по трапу, ведущему внутрь огромного лайнера, он внимательно посмотрел на сияющие жизнью огни космопорта, а потом на отлетающий от звездолета полиробус, что доставил пассажиров на высокий разлет левого крыла стартовой площадки. А потом вошел внутрь, сквозь широкий пролет посадочного отсека. И уже в своем, чересчур вместительном кресле, отделенном от других на расстояние вытянутой руки, он позволил себе расслабиться. Но внутреннее напряжение все равно оставалось, от него невозможно было уйти никак, потому что в его организме постоянная вибрация нервных клеток, давно уже неотъемлемая часть его отвергнутого от самой Жизни существования. Он отвлекся на шум. Некая благовидная дама, уже в летах и, видимо, с непоколебимой достоверностью знающая себе цену, с надменной циничностью отчитывала за что-то стюардессу. Несколько человек в разных концах пассажирского отсека сектора «А», в котором располагался Сайлоси, и который был смежным с центральной рубкой управления, то же, как и он повернулись, чтобы посмотреть. Сайлоси оглядел молоденькую работницу Космопротериуса «Галактик ИнкомИнтерКорпорейтед», один из пассажирских звездолетов которого уже очень скоро доставит его в мир его грез, в слияние болезненной мечты и существующей действительности. Немного отстраненно скользнув взглядом по стройной фигуре девушки, облаченной в форменный стилевой комбинезон голубовато-серого цвета, он слегка отстранился от чрезмерно утопившей его в себе спинки кресла, и сделал рукой движение в сторону потрясавшей тишину салона пары. — Простите, — он обращался к стюардессе, — можно вас на минуту. Он мог бы сделать это сам, но для этого пришлось бы вставать и идти в самый конец отсека, где располагался мини-бар. Тирада оборвалась и знойная дама, сверкая, видимо, платиновой в позолоте оправой довольно изящных очков, на которых отражалось мягкое свечение плафонов салона, уничтожающе посмотрела на него. Чуть кивнув, девушка сделала слегка неуверенное движение по направлению к Сайлоси, тихо сказав своей темпераментной собеседнице, то ли «простите», то ли «просите» — Сайлоси не расслышал. Она подошла к нему и чуть склонилась у кресла, слегка улыбаясь, но было видно, что сейчас ей это удается несколько с трудом. Она по-дружески, участливо кивнула ему, поправляя у лица волосы и все улыбаясь. — Пожалуйста, я вас слушаю... — она посмотрела на него своими ясными голубыми глазами, в которых все еще сквозила растерянность. Он хотел уже было ей сказать, что ему нужно, как с прохода донесся потрясающий пространство окружающего спокойствия истерично напыщенный возглас. — Какая безалаберность! Вы ответите за ваше неуважительное отношение. Я не оставлю это так, вот посмотрите... Дама явно слегка потерялась в сложившейся ситуации — у нее только что отняли интересную игрушку «разбери сам»... Очки угрожающе поблескивали металлом и диковато возмущенным взглядом, в котором с трудом угадывались зачатки интеллектуальной деятельности. Сайлоси тронул девушку чуть повыше локтя и оторвав оценивающий взгляд от строптивой дамы, посмотрел в глаза стюардессе. — Не обращайте внимания. Мне нужно запить таблетки. Будьте добры, какой-нибудь тоник. Девушка кивнула и еще раз улыбнулась. — Я принесу вам сейчас. Дама уселась в свое кресло, а Сайлоси заодно подумал, что «Амброзия-9000» самое лучшее место для подобных особ. Про девушку он не подумал, хотя в общем-то мог бы, но... Восемнадцать или девятнадцать лет назад его кровь может быть и могла бы горячо взбурлить при виде этих небесно-голубых и чутких к окружающим глаз. Но его кровь вскипеть не могла. У Сайлоси не было крови. По его жилам вязко текла кислотная субстанция, которая постоянно разогревала его тело до температуры, при которой сворачивается белок, но этого не происходило из-за структурных изменений в самом гипофизе (по всей видимости так, хотя доподлинно этого не знал в свое время даже сам Эдвард Тросборг). Когда девушка подавала ему высокий фужер с напитком, Сайлоси обратил внимание на утонченные линии ее рук. Грация совершенства и красоты. Наверное, подумалось ему, эти руки умеют доставлять максимум наслаждения. Жаль, что ей придется умереть. Но, с другой стороны, со всеми нами рано или поздно нечто подобное случится. Такова жизнь, и он полностью отдавал себе в этом отчет. Но прежде чем это случится, он, Сайлоси Грегор Бертрамус, возьмет от этой жизни все по полной программе. Как и рассчитывал. Расчет? По всей видимости, удался. Запивая транквилизатор тоником, Сайлоси, почему-то вспомнилось, как его называли в детстве. Волотомавр... Возможно, из-за огромного стремления к самоутверждению. Он откинулся на спинку сидения и нащупав правой рукой кнопку регулятора положения своего кресла, мягко опустился назад вниз, внимательно, но все же, как-то отстраненно поймав взглядом вдавленные в высокий потолок салона осветительные плафоны. Он прикрыл глаза, не желая смотреть на свет и еще больше расслабился, погружаясь в пульсирующую волнами, и растекающуюся по лицу горячую боль. Транквилизатор уже начал действовать, но как бы там ни было, боль мало беспокоила его. Он к ней давно привык, потому что человек может свыкнуться со всем, чем угодно. Со смертью? Тем более! Что-то легко коснулось его плеча и приоткрыв веки, Сайлоси увидел смотрящие на него голубые глаза, в которые, казалось было погружено все небо мира, того самого, который он навсегда оставляет. Правильные черты лица, чуть волнистые волосы, что необходимо постоянно поправлять; утонченная выразительность линий, коснувшейся его руки... — Мы стартуем через пять минут, — она дружески (ему почудилось, почти, заговорчески) улыбнулась, но было в этой улыбке нечто и вопросительное, что обычно никогда не разгадаешь в таинственной женской натуре. Однако, Сайлоси знал, отчего этот вопрос... Она просто хочет жить; жить упоением и страстью, мгновение за мгновением восторженно впитывая в свою чувственность ощущение насыщенности радостным шумом и невероятно ярким фейерверком самой жизни. — Будет лучше, если вы пристегнетесь, а то, знаете сами, при взлете сильно трясет... Она еще раз участливо посмотрела ему в глаза и отстранившись, повернулась, идя дальше по широкому проходу, то и дело осматривая пассажиров. Сайлоси снова закрыл глаза, а чуть позже, он опустил правую руку за кресло и ощутил подушечками пальцев безразличный холод металла кейса. «Так будет» — вскользь подумал он, — «расчет верный, нет сомнений». Его кресло дрогнуло, впитывая вибрацию всего корпуса огромного звездолета. Первый толчок... Он вытянул из-под основания подлокотника лямку тугого ремня и защелкнул его пластиковый конец в массивном замке у себя между ног, почти под днищем сидения, потом проделал ту же операцию со вторым ремнем. И, делая это, он уже будто ускользал куда-то вглубь своего накаленного сплошным нервным трепетом организма, погружался постепенно в дремотное состояние. Кресло снова дрогнуло. Второй толчок. Сквозь закрытые веки он ощутил, как в салоне убавился свет. «Проверяют пульсацию криозонного поля», — уже почти из сна заключил Сайлоси. — «Криозонное поле... какая чушь!». Его левая бровь нервно вздрогнула и он слегка шевельнул головой, лежащей на мягком взлете массивной спинки кресла. Считалось, что эта спинка может защитить организм от вибрационного удара, если, например, звездолет, пожирающий пространство с субсветовой скоростью, случайно встретит на своей траектории пылевую массу. «Вот именно!» — продолжал свой немой диалог с пустотой Сайлоси. — «материальный мир так уязвим, так зыбок. Полнейшее дерьмо...». Материя изначально ущербна, думал он, медленно развивая общую для себя тему. Материальная вселенная... микромир бесконечен... энергия затяжения в нуль-пространство... РАСЧЕТЫ... Все правильны... Он глубоко и часто задышал, потом, вдруг, резко открыл глаза, метнувшись остро настороженным взглядом по рельефному потолку с тускло светящими полосами плафонов и прислушался. Затишье и спокойствие салона его удивило. Никакой вибрации уже не ощущалось... — значит звездолет в пространстве и набирает скорость до критической. — Нельзя спать, — тихо прошептал Сайлоси и нахмурился, скорее на самого себя. Транквилизатор... Он просто расслабился, потому что слегка отпустила боль, ее пульсирующая секущим жаром навязчивость. «Просто быть собой» — еще подумал он, (это значит, не отступать...) а потом, как-то недоуменно приподнял брови, будто удивляясь этой мысли. Разумеется, нелепость. Он всегда был собой. Даже тогда, когда его интеллектуальные возможности возросли в пятнадцать раз. Мощь разума, которая породила... Безумие? Он бы не стал определять это именно так. Он всего лишь ученый, который смог увидеть то, что видеть просто невозможно. Многие пытались, но у них были свои цели, свои стремления. Они сделали попытку и погибли, когда гипофиз начал буквально «дышать» каждой своей клеткой, генетически врастая в мутационный транс. Гипофиз Сайлоса... Трансмутация функций. В том числе жизненно важных, и именно поэтому непереставаемая пытка. Тело постоянно самовосстанавливается и вибрирует в каждой клетке. Но это все частности. Потому что тело — не нужно. Сайлоси пришел именно к этому. Он опустил правую руку за кресло, и достав кейс из специального углубления для малообъемного багажа, положил его себе на колени, а уже только потом, нащупав той же рукой регулятор, восстановил нормальное сидячее положение. Ощутимо чувствовалось растущее ускорение. Когда «Амброзия-9000» совершит резкий прыжок в предпространство, устройство должно работать. Сайлоси щелкнул замком и почти благоговейно открыл кейс. Его глаза вспыхнули торжественной искоркой и чуть сильней расширились. Он сморщил лоб. Звездолет все набирал скорость и Сайлоси очень ярко представил, как его продолговатый, местами изогнутый корпус, вливается в пустоту пространства, все больше и больше замедляя протяженность времени внутри себя, в одну секунду которого сквозь просачиваются и остаются позади миллионы и миллионы километров. Сайлоси включил устройство и посмотрел на осветившийся экран, в объемной глубине которого возникла графическая проекция пространственного вектора, который уже был искривлен и продолжал очень медленно выгибаться в прокрустике биполярной призрачной сферы пространственно-временного континуума. Внизу экрана вращался трехмерный график, показывающий интенсивность текучести пространства, сквозь временную протуберацию настоящей действительности. («Давайте сыграем в Волотомавра» — сказала Льюси. «Как это — в Волотомавра...» — недоумевает пятилетний Кларк и усердно делает вид, что занят исследованием своего правого глаза на прочность. Он просто усиленно трет его своим крохотным кулачком. Льюси зачем-то смеется и хлопает себе ладошками по коленкам, чуть приседая и слегка встряхивая аккуратное каре белоснежных волос... Такие волосы! Все на них удивляются. — Нужно просто бегать вокруг Сайлоси! — Счастливо объявляет она и, видимо, собирается привести в исполнение свою столь оригинальную идею. Все зачем-то смеются и даже Кларк перестает мучить свой глаз. — В Волотомавра!.. И тут Сайлоси, четырехлетний малыш Сайлоси, слышит свой дикий, как рев нарастающего урагана крик... — Я НЕ ХОЧУ!!! ... И крик еще беснуется в нем, когда он бессильно и подавленно садится на корточки, чтобы никто не увидел, как намокают его короткие штанишки из вельветона. И в исступлении закрывает глаза, пряча от самого себя ненавистный ему мир. — Фу-у, плакса, да еще, наверное и обмочился! Он не может видеть что делает Льюси, но то, что он чувствует по отношению к ней, его рассудок не может воспринять правильно. Ему хотелось бы ее наказать, но так, что бы она больше никогда не жила... — Мы не будем играть в Волотомавра, потому что он ПЛАКСА. И обмочился, наверняка... Тьфу! Сайлоси рыдает и икая глотает слезы. Соленая и влажная неизбежность его детства...) Пространственный вектор скоро должен замкнуться в критической точке изгиба. Когда «Амброзия-9000» достигнет максимального ускорения для того, чтобы совершить прыжок в предпространство, время в точке замыкания остановится полностью, потому что его устройство в этот момент создаст противовес пространственному вектору, который начнет стремиться не к искривлению в самом себе, а к состоянию своей протяженности в абсолютный ноль. В точке искривления вектора возникнет без пространственный, но временной континуум, а любая точка пространства есть само это пространство, потому что вселенная бесконечна. И тогда в точке искривления пространственно-временного вектора, что есть натяжение или мерность пространственной сферы, которая бесконечна, возникнет нуль-пространство, имеющее протяженность во времени... Сайлоси закрыл в экстазе глаза. Все расчеты верны. Неоспоримо. Галактика, Вселенная целиком — нет разницы. Он будет на вершине. Он — победитель, который превзошел материю, ошибку Вечности, что создала грубые формы для существования; грубые ощущения, чувства... он превзошел природный исток всякого начала. Его голова коснулась успокаивающей мягкости чуть выпуклой подголовной подушки кресла. Теперь только ждать. Остались минуты... Мощный толчок. Звездолет вздрогнул. Сайлоси резко открыл глаза и завороженно уткнулся лихорадочным взглядом в экран, перестав совсем дышать. «Уходит... Уходит в предпространство!» — с замирающим ужасом ликовала каждая частичка его непонятого людьми «Я». «Протуберация... Есть!» — он нервно сглотнул, выпячивая глаза так, что стало больно смотреть. А потом произошло то, что могло и не произойти. Он четко представил себе, как вокруг продолговатого корпуса звездолета, нацеленного своим тупым рылом в пустоту бездны пространства, искусственно создается протуберация натяженности, чтобы защитить космического странника, несущего в своем чреве тысячи жизней, от абсолютного разрушения, когда впереди, по ходу сплюснутого в субсветовой коллапс движения, возникнет предпространственная воронка, созданная импульсным инвертором временного потока; инвертором, который схлестывает пространство... ассимилируя волновую энергию движения с энергией временного векториального поля. И пространство схлестнулось. А Сайлоси сидел и смотрел, совершенно недвижимый, с застывшим взглядом, будто впал в необратимый транс, практически ничего не ощущая, не чувствуя, но зная уже, что превзошел Саму Жизнь. ПРЕВЗОШЕЛ СМЕРТЬ!!! Материя изменялась в иллюзию, сползая сама в себя по ходу натяженности и вытянутости самого пространства, что утекало в бездну безотносительности, заворачиваясь в сжатую спираль вокруг момента времени. Все менялось. Материю будто сдувало и уносило в Абсолютную неизмеримость Не-созданности. Сайлоси растекся по креслу, которого уже не было, ликующим танцем ощущения смерти, которая и есть жизнь. Как же четко теперь он понимал это! Он увидел траекторию не-полета и то [время], в которое стремилась «Амброзия-9000». Он увидел промир ПсиГалактики и конкретное про-время назначения. Он увидел новую Вселенную. Ему хотелось плакать от счастья, но из чувств воссияли только его ощущения момента, то есть всей вселенной, как она есть. Потому что пространства больше не было. Без пространственно-временной континуум. Время стало пространством! Она возникла возле него, как возникает луч солнца, пробившийся из-за туч. (Мы уже вхождяемся и обратно скоро притупим в точке стыка Бетельгейзе...) Сайлоси прозрел в нее. Голубогла... Нет. Просто СИЯНИЕ. Она прочувствовалась ему своим восторгом быть для него постоянно. («Вот теперь все как нужно и важно«) — спроецировал Сайлоси. Она опять, но [еще] воссияла. Боли больше не было. (Что нужно, любимый?) И исчезла через проход, но в обратном направлении. Сайлоси погрузился в себя на неопределенность, поточно зная, что необходимо не знать. Они ничего не почувствовали, ничего не помнят... Все существа, во всей вселенной... У него начали медленно проворачиваться в одной и той же мысли зырклы. Теоретически он рассчитывал, что так и будет... ОНИ НЕ ПОМНЯТ САМИ СЕБЯ!!! Ужас вскипел в его плоско сверкающем теле, что было невесомее самого себя. Они не помнят, не знают что произошло и не узнают никогда, всю вечность, которая теперь навечно их. Сайлоси вытек сугубо ввысь из не-кресла и возник через не-время в мини-баре отсека «А». Ему просто хотелось пить. Ему было жарко от пульсирующих волн восторга. Поэтому он спроецировал себя на не-ощущение жажды и вернулся обратно. Скоро будет слияние с пситочкой. Бетельгейзе... промир его грез, сверкание временных потоков, как радуга времени, по которому вращается сейчас «Амброзия-9000». Они просто СПЯТ... И будут спать Вечность. А он... Сайлоси грустно погрузился в свой псифактор. («Я осознаю себя, вот в чем штука-то!») — потом он спроецировал плоскосверкающую конечность во время вперед, чтобы выразить этим свое сожаление. Время теперь существует без пространства, а иначе, пространство и есть время. Или наоборот? («Они не знают кто они — я знаю»). Началось оживление. То и дело, во время Сайлоса просачивались плоско светящиеся тела пассажиров «Амброзии». Скоро слияние. А Я? ПРАВИТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ! Почему это так? Я знаю — всегда, бесповоротно, до конца безликой Вечности, всего лишь только знаю одно... Я ЗНАЮ, КТО Я ЕСТЬ... — Эй, кто-нибудь! Кажется, человеку плохо!! В проходе образуется пробка. Голубоглазая стюардесса, уже бежит, один раз спотыкаясь, но удерживая равновесие, врезаясь потом в заполнивших проход, степенно и медленно двигающихся к выходу пассажиров, слегка расталкивая их, угрем пробирается сквозь щели меж тел, и растолкав последнюю живую баррикаду, учащенно дыша, склоняется, наконец, над сидящим в мягком космическом кресле. Потом она удивленно поднимает голову и оглядывает стоящих рядом, чьи лица зависли над центром возникшего сиюминутного общего интереса. — Боже, что с ним?! Пассажир номер четыре тысячи двести тридцать восемь, вцепившись руками с побелевшими от напряжения пальцами в свой полуоткрытый кейс, до не естественности идеально выпрямив спину, без кровинки в лице, с расширенными и округленными глазами, в которых застыл не то ужас, не то восторг (сразу и не разберешь), закоченело сидел и смотрел в какую-то, видимо, доступную только ему одному точку. — Как мумия, прямо. Молоденькая стюардесса крайне озабоченно посмотрела на сказавшего это. Довольно полноватый мужчина средних лет грустно вздохнул, отвечая ее взгляду. — Наглотался своих таблеток! От этих [наркоманов] проходу нет!!! (Она сказала «наркофуйзеров», — почти молодежное течение инженерных испытателей фазопрокрустики гипофиза. «Шизанутики», по мнению наиболее глубокомысленных представителей общественности.) Очки в позолоченной оправе мягко сверкают, то ли отражая свет салонных плафонов, то ли кристаллизуя в призме своих линз яростно триумфальный взгляд экспансивной дамы. Сразу и не разберешь. Хотя... дело, видимо, не в линзах. Сидящий шевельнулся. Его губы пару раз вздрогнули, очень слабо и едва заметно — он будто силился что-то сказать вслух. Девушка наклонилась еще ниже. Может она услышит его внутренний истошный вопль? Ее рука поправляет соскользнувший к щеке локон дивных волос. Ее внимание предельно: если он скажет что с ним, ему можно будет помочь. Единственное слово, которое сказал Сайлоси Грегор в последствии, звучало как нечто похожее на звук рвущейся туалетной бумаги; однако, лечащий врач в одной не очень устроенной психиатрической клинике, что на самом краю системы Бетельгейзе, определил его как «ошибка». Оно прошелестело с внутренним надрывом и тихой ненавистью. Глаза, как прежде — ничего не выражали. В журнале регистрации напротив имени Сайлоси стояло, в принципе, вполне обыкновенное и мало кого способное удивить: «синдром гения». И как только эти врачи с Бетельгейзе смогли понять его сложную натуру? Знают же свое дело... и редко ошибаются. После сказанного Сайлоси замолчал до конца своей не долгой жизни. Иногда по его бледноватым щекам текли медленные слезы, что капали с подбородка прямо на сложенные у пупа и поджатые руки, что стискивают то... ли сами себя, то... ли невидимое нечто, что как-то обозримо только для спятившего ученого. А может он плачет по другой причине? Кто знает... Вдруг, он понял, наконец, что ПРАВИЛЬНО воспринимать пространство, что стало временем способен только он один?! А для всех остальных внешне ничего не изменилось... изменилось только в самой сути, в самом корне, в самой глубинной точке соприкосновения с природой, что вывернулась наизнанку в самом принципе своего устроения и гармонии. Все бы плакали, понимая это. Как же странно все-таки устроен мир! И как закономерно естество реальности, которой нет... И вот, есть Сайлоси Грегор, тихий умалишенный в небольшой клинике на краю далекой звездной системы, куда не прилетит ни Кларк, ни тем более Льюси, и они никогда не сыграют в волотомавра, они ни за что не станут прыгать вокруг застывшего мумией Сайлоси, потому что во времени Бертрамуса нет ни детства, ни настоящего и даже нет будущего. Нет так же лечащего врача-приставалы, который пытается спросить у него в чем смысл жизни. А Сайлоси не знает. Он никогда не думал о смысле. Он думал о материи, о том, как ее преобразовать в тончайший энергетический эквивалент грубой субстанции. И что же изменилось? Он затрудняется ответить. Материя не изменилась внешне. Для них. Для остальных, которые другие, которые — не он. А что же он сам? Видит этот энергетический эквивалент не по форме, а по внутреннему содержанию? С изнанки? ЧТО С НИМ ПРОИЗОШЛО?! Почему он обречен на всю вечность воспринимать жизнь вне ее оптимального естества? Он вне вселенной? В самой своей сути... Что же ты сделал с собой, Сайлоси Грегор, ученый и мечтатель? Изменил ли ты основополагающий Закон устроения всемирной гармонии? Когда «Амброзия-9000» входила в свернутое пространство, ты включил свой прибор, свой безумный агрегат, который соединил на стыке перехода балансовую природную точку, что совмещает свет со тьмой... жизнь со смертью... природу с не природой... совместил ее с началом той бесконечности, которую олицетворяет собой пространство. И ты один, один единственный остался так же материален как и раньше. Это они, снующие вокруг тебя плоскими телами из блуждающего во временном поле света стали не субстанционны, но как и раньше системны, сплочены в утонченных и энергетически гладких телах, которых не коснуться физически... Ты один из всех застрял в грубом измерении ненавистной тебе вселенной. Потому что ты и явился той самой исходной точкой, которая ранее принадлежала природе. Той самой опорной точкой, которая необходима чтобы сдвинуть мир. Мир сдвинулся. Ты — замер. Прости Сайлоси этих людей. Они держат тебя в уединенной палате, задавая никчемные вопросы и ожидая ответа, не в силах признаться самим себе в своей же бессмысленности. Прости им свою боль, свое страдание. Ты был больше жизни. Больше смерти. Больше идеи. Они никогда не умрут. Отныне, их тонкие тела — это универсум самодостаточности существования, потому что движение происходит не из времени в пространство, а наоборот, из пространства во ВРЕМЯ... Все изменилось. Ты умрешь. Осталось недолго. Но ты должен держать в себе волей и стиснутыми зубами истерический порыв отчаяния. Так нужно, Грегор. Это — твоя правда. Твоя немощь и величие. Твой Смысл. Космопорт был похож на гудящий улей. Трансгалактические стрейжеры возвращались из дальних рейсов и плавно опускались на посадочные круги площадок. Их строй уходил к горизонту. Над облаками синело небо. В космической пустоши стыло солнце. Конфускальные установки энергогенераторов потрясали пространство гулкой вибрацией стренжекторных механизмов квантовых субстроидов септеции «космического ветра». Солнце было лишним. Земля давно обходилась без него. И планеты Содружества, рассеянные по галактике. Мир дышал двухсотым тысячелетием от Р.Х. Но что же изменилось в Вечности? *** — Соната Времени... Ты любишь Сонату Времени, — спросила она, погружая лицо в ветерок идущий от равнины Омикронов, которая распространялась так далеко, так широко, что, казалось, заполняла собой все пространство планеты. От балюстрады до поверхности было метров пять, но они не ощущались, скраденные этой невероятной пустошью, навевающей, но пожалуй только иногда, призраки космического одиночества и меланхолии, и тени обоих спутников скоро лягут на равнину, но ночи не будет, потому что странный эффект отражения от двойной звезды Эгма"маториус-197-Пикус не позволит ночи быть... Оба спутника что-то делают то ли своей обоюдной гравитацией, то ли причина в чем-то ином, но вместо тьмы будут тени... и они лягут тут, куда хватает глаз, и будут лежать. Великими пятнами потусторонней иллюзии, что ночь никогда не закончится. Она всего лишь биолог экспедиции и ей так виделось. Феерично. Она отняла ладонь от перил и слегка повернулась в зал, обратившись к нему. Ее брови чуть приподнялись, как будто он мог видеть это движение ее естественного порыва смеха. Комплекс планетной станции занимал не большую площадь, но ей она могла бы показаться огромной, если бы... если бы не равнина... впрочем, хватит об этом. Она совсем повернулась и шагнула в направлении залы, просочившись сквозь проход едва ощутимым шуршанием длинного платья, что полами шелковой ткани забавлялось танцем ее легких шагов. Пройдя как великолепная статуя «каменного гостя», вернувшегося в свои покои несколько запоздало и не спешно. Но решительно и грациозно. И немножечко страшно. Потому что скоро ночь покроет все тут тенями с неба. И будет странно одиноко в лучах призрачной тьмы. И захочется слагать песни. И выдумывать новую музыку. Стерео присутствие Мало померкло. Он уже обсудил с ней все детали прибытия комплектов оборудования, и пояснил на счет новшеств лабораторно-инженерной репластии: им следовало кое-что переделать в Акустракторах, размещенных по всей планете точечных сканеров-анализаторов гравитационной аномалии. Что делать биологу на Эгме? Странный вопрос, ведь здесь обнаружены микроорганизмы. На пустой планете, когда еще не было атмосферы в которой можно дышать полноценно самым настоящим воздухом. Она почти подбежала к пульту и как бабочка садится на цветок увековечила себя моментом собственной интриги в позе наблюдателя: экран трехмерной экстракции наполнился последними данными переданными Мало. Структурная модель равнины во всю ширь и глубину и высоту и... всю планомерность — будто одиноким великолепным айсбергом плавно колебалась в трехмерной реальности стерео передачи с другой стороны планеты, где и находился Мало. Космический инженер Мало. Она улыбнулась каким-то своим мыслям. Это не важно. Это будет, возможно, завтра, когда он прибудет за образцами. И она ему скажет нечто важное. Да... она улыбнулась еще шире и ее улыбка стала даже немного не естественной, впрочем, никто ее видеть в данный момент не мог, абонент отключился от связи. Ветер гулял по равнине. Он шелестел временем, перемешивая его с песками. И достигая неба. Наверно. Потому что небо было так близко. Космос. И века исследований... прошлые... и еще предстоящие. И жизнь — как пламень всех солнц. ...2018