Наталья Сафронова Дочки-матери Странно она себя ощущала, свою непринадлежность никому и ничему. А хотелось - сопричастности, слияния. Хотелось быть водой, например, когда плывешь. Быть внутри процесса, если готовишь щи. Чувствовать энергию коллектива, когда находишься на работе. Однако Элла не умела отдаваться до конца, словно остерегалась. Не доверяла реке. Не интересовалась глубоко жизнью коллектива, и дома тоже словно не жила, а только заглядывала в гости. Вот она здесь, но как будто не навсегда, ненадолго... И муж ел ее стряпню, но не нахваливал, она и не ждала. - Я боюсь людей, - сказала Элла, глядя в окно. - Всех? - уточнил муж. - Тебя и маму не боюсь, - не оборачиваясь, ответила Элла. - Я вас давно знаю, вы меня еще ни разу не предали. Эля подумала, что мама ее очень любит. И если бы любила чуть меньше, не так надрывно, то в ее, Элиной, жизни, боли было бы меньше. Мать. Это слово для Эллы было колючее и болючее, она вздрагивала, когда слышала, как кто-то из подруг называет свою мать мамочкой или мамулечкой. Не потому, что мама была плохой. Хорошей, очень хорошей! И все-таки стояла между ними изгородь из шиповника. Хочется дотронуться до цветов, протягиваешь руку - и обязательно уколешься. - Руки у тебя не тем концом вставлены, - говорила ей мама. Хотя дело не в руках, конечно. Руки как руки, они умели такое, что маме и не снилось. Рисовать, например. Дело в устремлениях, они у Эли с мамой всегда были разными. Кто тут виноват? Никто. Мама родилась в голодные послевоенные годы, для нее естественно и понятно желание обуть, одеть, накормить. И странно, что дочке это не то, чтобы не так уж важно, но - не главное. Важнее - рисовать. Элла рисует маму-облачко. С облачком хорошо: можно плыть на нем и придумывать сказки, можно прыгать высоко-высоко и падать в мягкие объятия, а можно спать, уютно укрывшись пуховой периной. Когда Элла болела, мама укладывала ее в постель и ставила горчичники на десять минут. И эти десять минут мама была только Элина. Она садилась рядом и читала дочке сказку. Эля терпела пощипывание горчичников на спине и с наслаждением слушала глуховатый мамин голос. Сейчас у них все было, как у всех. Мама и дочка вместе, близко-близко, у Эли даже дух захватывает от этой близости. Все остальное время мама занята. Она так привыкла, потому что ее собственная мама, Элина бабушка, работала в колхозе от зари до зари, дома почти не бывала. И Элина мама росла, приглушая в себе постоянную тоску по матери. По непостижимой закономерности так же росла и Эля. Мама рядом, но бесконечно далеко. Элла рисует маленькую девочку, которая укутывается в облако, нежится в материнских объятиях. А взрослая Элла свою старенькую маму обнимает осторожно, словно все еще боится уколоться о шиповник. - Я тебе верю, - говорит она мысленно своей маме. - Ты никогда меня не предавала. Если я упаду, ты обязательно меня подхватишь, поможешь встать. Муж на картинки Эллы смотрит снисходительно. Ему непонятно, где там мама, если нарисовано облако. Впрочем, маме тоже непонятно. Муж хотя бы не запрещает рисовать, мама раньше - запрещала. Сначала уроки, потом уборка. Рисование она считала не безделицей даже - бездельем. Может быть, поэтому Элла не стала художником, рисовала для себя. И очень стеснялась своего увлечения, как мама когда-то стеснялась странностей дочери. В пустыне сна Элла особенно ощущает свою неприкаянность. Когда в сны приходит Он, Элла замирает. Даже во сне она чувствует, как замирает. Только начинает забывать, так он напоминает о себе. Однажды приснился, словно озарился в темноте. Стоял живой, настоящий, кажется, протяни руку - и дотронешься. Но даже во сне Эля руку не протягивала, чтобы не растаял мираж. Просто смотрела, а по сердцу текли слезы, она чувствовала. Сердце плакало, а глаза оставались сухими, и это было главной мукой. Потом она его искала, это уже был другой сон, как другая сказка, но Эля понимала, что продолжается прежняя, и есть ли у нее финал? В этом сне Эля искала даже не его, а дорогу к его старому дому, и та тропа была завалена буреломом, строительными плитами, и ни перелезть через них, ни обойти не получалось. Эля долго находилась под впечатлением увиденного во сне, становилось понятно, что возврата в прошлое нет. А будущее - будет ли оно? После долгого молчания он звонил, поздравлял с днем рождения, и было странно, что помнит. И странно, что ему хотелось говорить, пока Эля не попросила: ты хоть мимо пройди! Он тогда смял разговор, положил трубку. Зачем звонил? А сниться стал снова. Эля тогда зачем-то надела его кольцо. Думала, никогда больше не наденет, но неожиданно для себя, словно боясь передумать, надела. И как будто не мешало, как тогда, когда сняла его, совершенно измучившись в ощущениях. Много лет носила, привыкла как к коже, пропитала его энергией ожидания. И, снимая, словно почувствовала облегчение: больше не жду. Когда после двухмесячного перерыва снова надела колечко, было ощущение Его присутствия. Снова надвигалось сумасшествие. Вечером сняла кольцо, положила в шкатулку, как чужое. - И не берешь, и не отпускаешь, - усмехнулась она. - И ты тоже, - услышала в ответ. Он тогда уговорил Эллу отдать работы на выставку молодых художников. - Кому они интересны? - не верила Элла. Нужно было приложить усилия, потратиться, оформить работы в рамы. Плюс волновалась, как их примут. Ее сказочные акварели кому-то понравились, кому-то не понравились, кого-то оставили равнодушными. Элла и первое, и второе, и третье восприняла болезненно. Однако нет худа без добра, она стала брать уроки живописи, и то, что делала раньше только интуитивно, начала понимать. Композицию, расположение света и тени на рисунке. Таланту научить нельзя, но стремление выразить себя зазвучало в ней осознаннее. Это еще не мастерство, подтрунивала над собой Элла, а все-таки работать стало интереснее. Она задумала первую серию работ "Детская площадка". Мамы вместе с дочками играют в песочнице, летят на каруселях, наряжают кукол, читают сказки. И стирается возраст, мама смотрит на игрушку восторженными, как у дочки, глазами... Элины работы заметили, музей предложил персональную выставку. Эля с изумлением всматривалась в свои картины, размещенные в музее. У нее с мамой такого не было, может быть, потому "Дочки-матери" стали главной темой в ее творчестве. Мама на открытие выставки не пришла, муж тоже. А Он пришел, ему было интересно. Эля догадывалась, что он подарил ей себя. - Взрослым тоже нужны сказки, - говорил он. И Эля принимала себя со всеми странностями, неприспособленностью, неприземленностью. В своих работах она возвращалась в детство, читала недочитанные мамой сказки. Маленькая, глупая, она оказалась кому-то нужна, дорога. Тем больнее было, когда он ушел, вернее, уехал из их города. Оказывается, боль никуда не девается, просто отступает ненадолго. А потом возвращается. Эля почти год ездила на вокзал, всматривалась в лица пассажиров, но он не вернулся, конечно. Потом она сняла его кольцо и начала жить заново. Вернее, внешне ничего не изменилось, просто она вдруг осознала, что с ней рядом те, кто не предавал. - Ты меня почему Эллой назвала? - спросила она маму. - У сотрудницы была дочка Элла, - улыбнулась мама. - В Москве училась, она фотографию показывала, такая красивая. Мне хотелось, чтобы ты такая же была. Эля тоже улыбнулась маме. Муж взглянул через Элино плечо на набросок. Мама с дочкой рисуют принцессу. - Нравится? - оглянулась Эля. - Вас, поэтов, не поймешь, - пожал плечами муж. - Может, и нравится.