Вот бы людям Бога, а Богу – люди. К благодати путь неизбывно труден – отмолить пред ликом бесстрастных судий этот маленький злой мирок. В небесах псалмы отродясь не пелись – обжигает солнце полынь и вереск, но в Долине снова проснулась ересь, и неясно, каков итог. Есть такие сказки, что грех не сбыться: не смолкает песнь о святом убийце. Ну, раз так – тогда просыпайся, рыцарь, наступает и твой черёд. Сотня лет совсем небольшая плата – этот мир заждался тебя и брата. Он до верха полнится злом и златом – богатей от его щедрот! А Мадонна смотрит тепло и строго: «У тебя, мой рыцарь, своя дорога», но уж раз прослыл эмиссаром Бога, то нельзя предавать надежд. Ты ведь даже выживешь, может статься. Здесь найдется дел и тебе, и братцу, и кого волнуют твои семнадцать, когда не с кем держать рубеж. И никак не скрыться в небесной сини. Вы опять проснулись совсем другими, но с тобой вновь вера, топор и имя – остальное уже не в счёт. И какая разница, как прозвали – «Миротворец» соткан из звонкой стали! А тебе – держаться своих скрижалей и бесстрашно шагать вперёд. Но у каждой силы свои задачи - Бог играет в мир, как ребёнок в мячик. «Ты познал сомненье, безгрешный мальчик?» - хорошо бы познать ещё, как с сомненьем сим выходить на битву. Но опять заклятья в тисках молитвы, и враги, конечно, уже разбиты – успевай заносить на счёт. Что бы там ни пели блажные барды, ты в душе своей еретик и варвар. От легенды разве дождёшься правды? У легенды другой расчёт. А и верно – откуда теперь узнают, как волной голодные лезли твари, как ехидно скалился братец Альберт, закрываясь твоим плечом? Как ты сам не светлый и не крылатый не церковным слогом, а горьким матом проклинал напасти свои и брата, как вдвоём под одним плащом ночевали в поле? Как было страшно, как дрожала сеть паутины мажьей, как мешались в воздухе пыль и сажа, и нельзя было сделать вдох? И почти неслышно: "Прорвёмся, братик". Лишь бы сил хватило, а веры хватит, и уже плевать - благодать, проклятье, и усталость сбивает с ног. Как срывался голос и рвались жилы? Вы тогда сумели, дошли, дожили, да и сколь бы ни были песни лживы, певунам не закроешь рта. Есть такая штука, как верность долгу, будет путь опять непростым и долгим, и пускай тебя охранит в дороге алый цвет твоего креста. И святых однажды приносят в жертву. В этой клетке даже молитвы блекнут. Или, может, ты наконец отвергнут от высоких благих небес? Пресвятая просит: «Спасайтесь сами». От стены к стене и опять – часами. Миротворец славился чудесами – хоть одно бы их тех чудес! А с утра до вечера – крики брата. И, быть может, сами же виноваты, но и муки хуже, чем муки ада – не сумел, не закрыл, не спас! Почему караешь, всеблагий Боже? Хорошо меня, но его – за что же?! От чего я ныне отречься должен, чтобы вновь твой услышать глас? Ничего. И вновь – от стены до двери – как же верить сложно, но надо верить! А иначе только считать потери и бессмысленно ждать конца. Не герой, конечно, но слыл героем, а своих-то орден всегда прикроет, командор, наверное, землю роет, потеряв своего гонца. И найдёт, конечно, и даже скоро, позади останутся боль и холод, и Мадонна светлым одарит взором непростое своё дитя, и от зла спасутся людские души. Ничего, братишка, бывало хуже. «Мы ведь сдюжим, Арчи?» «Конечно, сдюжим.» А грехи нам с тобой простят.