"Живут люди, не наживутся, так хорошо". В.И. Даль Вышел на Свет Бог; Простер руку дланью до неба. От молнии пламенной вздрог Просящий хоть корочку хлеба. Он согбенно выси молил, Лбом будто стуча в землю предков. Да возле их вечных могил. И там собирал снедь объедков. Которые с неба упав Как манна чудес Моисею, Теплы еще. Вкусно пожрав, Потом причитал: все старею. Но немощь его это дар: Он немощью просит участья. У сильных конями гусар; У бравых кадетов, и счастье Порою его обметет Пронесшейся пылью с кареты. Вот дама с собачкой идет. Она даст на руку конфеты. Так медленно жизнь и текла. В молитвах и немощах дивных. Не знал он: река грез мелка. И молодость чествует сильных. Но будучи в рост молодым Не думал он быть боле стати. И в тридцать уж стал враз хромым. А в сорок подайте палати. Но кто ж ему это подаст? Хоромы налитые светом. На кладбище вышел: горазд Он тут промышлять сухим летом. Чтоб бабочки в зелени трав Порхали и ветром носимы, Давали понять: как он прав Живя тут даянием до зимы. А после, когда холода уж и слякоть В нутро скребом дна проберутся... Он выймет обкусанный локоть Из лона одежды измятой. Смотри не смотри, ладно хоть Просящий язык не шершавой лопатой. Зубов там следы. И откуда берутся? Найдет где сарай потеплей. Снутра запихает все щели. И с мусорки видных людей Натащит ковровые шали; Он в этом поди не силен: Что там отчего разбираться. Простое тряпье; и поклон. Время пришло подъедаться. Не мыт, не причесан, вонюч. Свободен зато как и небо. И в сердце его дома ключ. В душе его кус сладкий хлеба. Чего же добился за жизнь? Быть может кому стал советом? Помог погасить зла огонь, Окутал божественным светом? Не бог он — во свете витать. Не мудрый, чтоб злу попираться. Он просто убогий, видать. Удел его ночью прокрасться На свой на нагретый лежак Под тайным угрюмо навесом. И лежа мечтать просто так; С надменным души интересом. На звезды невзрачно глядел; Ему эти звезды как память. Таков его мерзкий удел: Всю суть бытия протаранить. На памяти только мечты, Неясные смуты мышлений. Во чреве порыв красоты: Не вышедший на люди гений. Порыв этот будто призыв Взять кисть и свободной рукою Не держит что скусанных слив, Немного несущих гнилою, На холст набросать парой взмахов Вполне подходящий шедевр. И ждать ли потом дамских охов? Не знает; ... не знает манер. Пусть охи пока безответны Останутся в сей тиши ночи. Ваяет опять. И несчетны Движенья по глине, короче. Он вылепил ловко стараясь Богиню цветов, кою встретил Однажды на древней могиле копаясь... Ее средь кустов он приметил. Качаясь слегка в щелях зелени, В провалах глубоких настурции, Манила, мол, нет у ней времени, Придаться пора проституции. Сквалыжно елозя желаньями Он ей помахал в ответ ручкой. Обуянный самокопаниями Провел по лицу как наждачкой, Стирая утехи мимичные Со щек и чуть мокрого носа. Простыл. Ох, дела непривычные, Страдать от тупого вопроса Как же ее ненаглядную Впихнуть в свое чувство мужицкое. И в образе негу нарядную Рисует как нечто простецкое. Ваяльщик безудержной осени, В которой цветы поувяли. И листья все оземь попадали, И руки ссыкотой воняли. Закончил порочное действие Всей жизни своей пентюховской. Во мыслях забрезжило следствие: Теперь колбасы бы московской. Ветра между делом носили От парка до праведной кучи Лохмотья дум вещих, мочили Дожди его тело, короче... А куча была та лишь мусорной, Но он находил в ней приют. И часто бродил тут, угрюмой, Навешанный тяжестью пут. А путы те были из облаков, Из смыслов всей жизни бродяжьей. И зная закон этих прочных оков, Мечтал о дороге бумажной, Что сложена из купюр дорогих, Штампованных знаком отличным. И он подбирал бы задумчиво их, Ползком и движеньем привычным. Но не было этого хоть удавись, Хоть стань на колени и пукай. Вот так продвигалась тревожная жизнь, В мечтах в коих дерево трахай, Ища взором пыльным следы во листах Богатств неподвластных рассудку. Ваяя дворцы и свой нюхая страх, Старясь понять на минутку, Зачем, отчего, он влачит сей удел, Не зная иного дерзанья. А только лишь рад, что еще как-то цел. И дале еще причитанья. Себя не поймет. Не стремится понять. Зачем? Есть полог и есть ветер. Есть куча объедков, их надо таскать. И вот, об себя руки вытер. Об эти лохмотья что сальны, грязны; Об патлы свои и об землю. В коленях ища суть безвестной вины, И вяло шепча заскорузло: "молю". Но снова молчат в суете небеса, Весь мир обмеряя движеньем. И свет был внутри, но его чудеса Бессильны пред вдохновеньем. Поскольку он снова глазами берет Кусок бересты и касанием Закончит шедевр мякинных забот, Увлекшись опять прозябанием. Так время идет; проползают года. Он их не заметит — в терпении. Не станет художником он никогда. Не станет он скульптором в пении Чудесных аккордов любителей чувств, Что он воспевает в ваянии. Король неизвестный высоких искусств, Погрязший во нищем алкании. Дороги слепы; дороги трудны. Их все обойти — надо поприще. А он просто кладезь бессрочной вины, Бесславный босяк, шут и горище. Его не заметят. Он рад и тому. Подкинут еды, будет "здравствовать". И богом удачи желать посему. Подкинут деньгу будет пьянствовать. Убил он в себе воплощение дня. Расстался в душе с наслаждением Иметь возле рожи хоть блики огня: То родный очаг и хотением Он может гостям накрыть сказочный стол. Принять всех со всеми удобствами. Но только лишь ветер — башкою об пол В приходе с немытыми досками. У самой стены, возле входа во храм Он иногда тяжко молится. Ему подают даже, Господи, там... Конечно и там. Время крошится. Сухим, плесневелым огрызком мечты Под видом срамным сухаря. И вот, оглянись: это точно не ты? Читая сей стих втихаря. Да нет же, не явно; а глубже седин. И скрытнее мысли о тайном. Не в смысле прямом, но порядок картин Здесь не был излишне случайным. Да нет, сей вопрос не намерен язвить, Будить во читателе критика. Поэма сия слово пестует "жить", Из автора стряпая нытика. Который учуял в проблеме стиха Момент безучастной прострации: Она пробивала на стадное "ха". Но ржал он один. В опростации.