В одной деревне возле речки быстрой, средь полей душистых, да под небом чистым, в окружении леса доброго жил народ чудесный, горя не знамый. Работали во славу себя самих, детишек растили, хороводы водили, песни слагали и пели, жили счастливо. Всё бы хорошо, всё бы ладно, да взялось откуда не возьмись лихо дикое, непонятное, Дрянь болотная. Никто её и в глаза не видел, но всем страшно было, аж до помутнения рассудка, до боли в сердце без всякой шутки, до самой невыносимости. Только девонька какая песню запоёт голоском милым да приветливым, как заквакает эта гадина звуком адовым, что берёзоньки до самой земелюшки склоняются. Только бабонька начнёт примерять сарафан новенький, да в косу вплетать ленту алую, как вдруг голос зверя ужасного с потолка гремит:

- Пошто вырядилась, уродина? С твоим-то рылом, да в Калашный ряд?

Да смеётся так, тварина, но по дикому, что вода в колодце мутнеет и впору пойти, да повеситься. Только пастушок начнёт слагать стишки нежные, сердцу милые, как ушат дерьма, слов непристойных, на его головушку юную, вдруг с небес опрокидывается и такое ржание идёт от того, неизвестного, что лепестки на цветах луговых осыпаются.

Вроде и солнце также светит, только мрак на душу сел, вроде небо голубое, только в землю взор устремился, вроде бы и лес шумит приветливо, только страшно заходить в него, вроде и речка такая же быстрая, только вода горчит. Не убили никого и в полон вражий не угнали, но нет покоя для людей, нет спокойствия. Жития нисколечки не стало от этой Дряни ненавистной, одним только словом губящей, мысли светлые убивающей. Не слыхать уж песни девичьей за околицей, не видать хоровода в поле, да над реченькой. Не знают люди больше радости, ходят-бродят пригорюнившись от безысходности.

Но, вот прослышал про такие дела неважнецкие, деревенские хуторянин кузнец-молодец, Селиван Григорьевич. Ковал он, до поры до времени, в кузне хуторской счастье людское по задумкам своим с чистой совестью, с мыслью светлою, да доброю. Строил гусли веселящие, дудки-самогудки придумывал, да гармошки изобретал с балалаечками. День пождёт, другой в оконце выглядывает… - нет никого, ни конного, ни пешего, что отродясь не бывалычи. Хотел было дудочку на крыльце испробовать новую, да как завопит с неба, как заскрежещет противно и нудно голосом неземным невидимое существо, да всё с издёвочкой:

-Ты што удумал, дурак-придурок? Аль тебе заняться боле нечем? Брось свои инструменты никчёмные в печку, да займись делом праведным, для себя самого необходимым!

- Что за чудо-юдо? – Испугался кузнец. – Ты откель взялась, Дрянь такая гадская, из каких таких болот Пензенских?

- Ниоткуда не взялась я, Селюшка. В тебе самом, до поры до времени обиталася тихонечко, а тапереча хочу наставить на путь истинный.

- Видать деревню-то уже всю наставила, жаба ненасытная, теперь за меня принялась, ненавистная?

- Нужон ты мне больно. Если потребуется, я тебя и так сгною. Но, послушай слово мудрое… настоящее! Всё, мною содеянное, пока что не смертельное, но уж через чур досадное да надоедливое, что люди перестали даже здороваться про меж собой. Зависть вскрылась поверх добродетели, наружу выплыла вся их сущность противоестественная. А мне как раз кузнец нужон, чтобы для голоса моего и глаз моих тело выковал. Коль подружишься со мной, да послушаешь свово повелителя, быть тоды тебе главой над людишками по всей округе оной, по всей волости. А не счастье ли это и есть, повелевать, да властвовать. Самое оно… - ни с чем несравненное!

- Ой, не нравишься ты мне, право, Дрянь! Счастье, это – людям отдавать и ничего взамен не просить, даже про это и не думая. Вот, мудрость житейская, до коей я давно уже дошёл умом своим, а ужо тебе достанется! Доберусь я до тебя, где бы, не была ты, Дрянь болотная, в каких бы дебрях не схоронилася!

- Как знаешь, мужик-деревенщина! Кузнеца я себе всё равно добуду, не здесь, так там… А тебя словом добью и криком покалечу, а нет, так в тело войду собственное и всё одно, население в округе на глазах твоих изведу, но тебе последнему достанется! Будешь волком выть, но поздно будет!

Прогремел этот голос скверный, издевательский, да над головой Селивана Григорьевича и такой вой дикий, откуда не возьмись, поднялся, что крыша с кузни слетела, да рассыпалась на кусочки-щепочки мелкие.

И до вечера кузнец ждать не стал, враз поняв, что за горе нежданное в деревне его случилось. Достал меч - кладенец, невдалеке надёжно припрятанный, на случай наступленья внезапно вражьего и уже в деревню прибыл вскорости. Все селяне по углам заховалися, никто на встречу никак не попался со своей защитой собственной. Даже и думать выйти позабыли, но по своим избёнкам заперлись наглухо. Нашёл Селиван, кого искал, мальчонку Андрейку, коего недавно совсем, самолично обучил русской грамоте. Дал кусок бересты ему, а на ней, на бересте, было написано: «Эта Дрянь гадская всё видит и всё слышит, и голос ейный может далеко за горизонт достать. Но, ты возьми дудочку, которую я для энтого дела припас, и дуди в пути-дороженьке, куда рукой махну, а я следом за тобой по кустам буду прятаться».

Всю-то ноченьку шли они скрытно по лесу, а под утро, отдохнув, заиграл пастушок на дудочке. Такая славная мелодия полилась, что даже птицы петь перестали, заслушались. Недолго и Дрянь себя ждать не заставила, как зарычит, как заквакает:

- Брось немедленно, мальчишка, эту палку с дырками, не ужель не слышишь, что ничегошеньки у тебя не получается, но никогда и не получится! Брось, гадёныш, коль медведь на ухо наступил, а лучше всего поди-ка ты до ручья, что моё болото питает, да утопись без надежды всякой и последующей!

- Ого! – Смекнул кузнец, что к чему, и… вышел из леса уже в открытую, поманив за собою пастушка с дудочкой.

Сперва долго шли путники в сторону, откуда голос тот раздавался душу раздирающий, покуда в ручей не попали, а уж по нему добрели они до болота гнилого и гиблого вскорости. Обнажил Селиван Григорьевич меч вострый, в боях праведных закалённый, да как заорёт на пристанище Дряни гадское:

- А ну, выходи, зараза, на смертный бой! Нашёл я тебя, проклятую!

Только тишина кругом… Никто на зов богатырский не отвечает.

- А ну, тварь болотная, Дрянь поганая, покажись, коль такая смелая, башку тебе смету с плеч долой, чтоб не пугала боле ты детишек малых своим воплем диким!

- Вот она, вот она! – Вдруг, закричал Андрейка! – Вон её морда из топи выпятилась, противная!

Почти возле самого болотного горизонта возвышалась здоровущая голова неизвестного чудовища. До такой степени мерзкая и отвратительная, что словами не описать её русскими. Глаза, башка Дрянская, на полную орбиту выпучила, с испуга видимо, и несколько раз на полный оборот вокруг собственной оси перекрутилася.

- Эх, дела! – Стал рассуждать кузнец. – Туточки и отрубать-то в особливости-то нечего. Да уж, попадётся в жизни раз кикимора болотная в виде неподобном, а убить аж несподручно становится. Недаром эта Дрянь про тело мне пело, мол, чтоб я ей выковал.

Положил Селиван Григорьевич меч на осоку и пошли они с мальцом вдоль по берегу болотному, кумекая, как эту образину достать. Ничего хорошего не придумали, как сходить в деревню, да за помощью. На том и порешили… Только отошли, лишь с версту какую, вспомнили про меч позабытый. Пастушок сбегал, принёс, а кузнец запел песню бойкую, русскую.

- У-У-У-У! – Загудело вслед с болота.

- Вот оно што, вон в чём дело-то! Меча она, Дрянь эта, как огня боится. Чёт мне, Андрейка, жалко её совсем стало, эту гадину. Беспомощна она, тварина вонючая, хоть и пакостит. Пусть, наверное, живёт одна-одинёшенька в своём болоте пакостном, а чтоб не вякала, дружка оставим ей железного, острого, для веселья всяческого. Засунем меч под корягу, пусть охраняет.

На том и порешили и с тех пор совсем немного времени прошло как… В одной деревне возле речки быстрой, средь полей душистых, да под небом чистым, в окружении леса доброго жил народ чудесный, горя не знамый. Работали во славу себя самих, детишек растили, хороводы водили, песни слагали и пели, жили счастливо.

P.S. А о Дряни забыли все… Зачем про неё помнить, про Дрянь?