Сложные у русских отношения с евреями… Сложные и интересные… И не хочется даже в историю вдаваться. Просто вспоминается коммуналочка на Соколе. Наша семья – шесть человек в двух комнатах. Ещё недавно было десять, но прадедушка и прабабушка уехали жить на дачу, а бабушкина сестра с сыном получила комнату в бараке. В третьей комнате четырёхкомнатной квартиры – соседка Верка. Вообще-то она Вера Ивановна, но за исключительную вредность её все зовут Веркой… О ней речи не будет. В четвёртой комнате – Анна Абрамовна и Марк Соломонович с сыном. Сын высокий, кудрявый студент, и я, трёхлетняя, влюблена в него по русую макушку… Помню мягкость и ласковость тела Анны, качающей меня на коленях, помню огорчённый возглас мамы: «Анна Абрамовна! Да что ж Вы её на руки, она тяжёлая, а Вам нельзя тяжести!» Ещё помню бабушкины слёзы, а Марк Соломонович говорит, что Анечка просит бабушкиного солёного огурчика, дескать, а можно ли ей… - Да всё уж ей теперь можно, голубушке, я сама отнесу. – говорит бабушка и отбирает из банки самые крепкие и красивые огурчики… Вот мне уже пять. Вместо Марка въехали Раиса и Иван с двумя детьми. Сын студент, а дочь – круглая Ниночка трёх лет, у которой что-то с обменом веществ и вкусом: она за милую душу лопает сырую картошку, оконную замазку и мыло, чем изрядно веселит меня и повергает в ужас моих бабушку и маму. Моя подружка Риммка живёт в деревянном доме между нашим домом и МАИ (тогда Волоколамское шоссе ещё не было расширено). Я хожу к ней в гости, её мама отмывает меня от травы и одуванчиков, я глазею, как она кормит грудью новорожденного, а ноздри мои раздуваются от запаха молока, пелёнок, Риммкиного петушка на палочке и ещё чего-то странного и непривычного. Я прихожу домой, мне открывают бабушка и тётя Рая. Прямо с порога заявляю: - У Риммки дома чем-то пахнет. Каким-то запахом… Каким?! - Каким-каким, евреями пахнет. – смеётся тётя Рая. Бабушка уводит меня мыть руки и ворчит: - Вот ещё глупости какие… В каждом доме по-разному пахнет. А у Риммы пахнет мацой с яичком, блюдо такое… - А почему «евреями»? - Потому что у Риммы еврейская семья. Национальность у них такая. Дворника нашего дядю Рушана знаешь? У него – татарская национальность. Национальностей много… - А у нас? - А мы – русские. - А тётя Рая? - Они тоже русские… - У них в комнате тоже странно пахнет… - Потому что они кислые щи каждый день едят! – смеётся бабушка. - А у нас пирогами пахнет… И котлетами… И картошкой… А тётя Рая что, не любит евреев? - Я знаю только то, что Рая с матерью во время войны евреев у себя в подполе прятали. Они тогда в деревне жили. - От кого прятали? - От немцев, деточка, от фашистов… - Это тоже национальность? - Немцы – национальность, а фашисты – нет…. Фашисты в любой национальности могут появиться, вот беда-то какая… Мне семь. Я прошу у мамы денег на мороженое за 28. - Купишь сливочное за 13. - Ну, значит, ты жидина! – говорю я и получаю по губам: - Это ещё что?! Ещё такое слово скажешь – я тебе задам! – и я долго недоумеваю, потому что уверена, что жидина и жадина – одно и то же, просто жидина – это очень жадная жадина… Мне шестнадцать. Мы уже живём в новой квартире на Юго-Западе, я хожу в новую школу и страдаю от любви и предательства: объект моей пылкой страсти отдал подаренную мной цепочку девочке Вике, приехавшей из Черновиц в Мединститут и остановившейся у нашей одноклассницы… Новые ощущения так сильны, что я лежу неделю на диване и не могу ни двигаться, ни говорить. Бабушкины отвары и мамины уговоры не помогают. И приходит Вика, и говорит мне что-то час, два, три… И держит за руку… И я вижу карие умные глаза, губы в форме лука и каштановые кудри, и в голове вертится «Песнь песней» Куприна… На следующий день я встаю. Вика всюду со мной ходит и лечит от любви, а я начинаю говорить с черновицким акцентом… Любовь духовная перехлёстывает любовь физическую и становится важнее и необходимее… Вика таскает меня к московским диссидентам, и я сижу в неприбранных кухнях, смотрю, как все едят макароны по-флотски из одной кастрюли, и слушаю, слушаю, слушаю… А потом Вика приводит меня к себе домой, и я вижу огромное количество людей и тюков, и полный разгром повсюду, и все плачут и ходят, как потерянные… - Мы завтра уезжаем в Израиль. – говорит Вика. - А я?! Глупый вопрос… Я забиваюсь за груду тюков на кухне, качаюсь из стороны в сторону, из коридора слышу: - Зачем ты не нашу привела? В тот день я понимаю две вещи: что я взрослая и что я русская… Это был 1972 год… А в 2004 я написала «Русско-еврейское», то ли стихотворение, то ли песню… Получается, что я его писала 33 года… И кто бы что мне ни говорил, считаю эту песню большой творческой и личностной удачей, потому что в ней звучит болезненное сочетание любви и обиды, и этот выплеск укрепляет во мне первое и освобождает от второго…