С этим рассказом участвую в конкурсе «Открытая Евразия-2017». Это ежегодный международный открытый интерактивный конкурс, объединяющий поэтов, писателей, художников, режиссеров, артистов, творческих людей любых профессий из Евразии и всего мира. Конкурс «Открытая Евразия» проводится с 2012 года. Построен он на принципе открытости и взаимодействия всех искусств на основе литературы, предоставляя возможность наладить диалог и коммуникацию внутри литературного и культурного пространства и предоставляя возможность авторам заявить о себе. Конкурс организован "Евразийской Творческой Гильдией (Лондон).Там идёт читательское голосование.Ссылка на конкурсную страницу здесь - http://www.17.ocabookforum.com/%D0%B2%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%… Уж если кому-то сильно понравится... __________________________________ Не надо меня любить — достаточно не огорчать. Ты ушла – не стало лишних слов! Из переписки. После смерти жены и отъезда детей Самохвалов остался один в большом доме. Номинально числился главой семьи, но здравый смысл подсказывал, что он никогда не был хозяином в этом доме, хотя в молодые годы вместе с тестем старательно выстроил его и прожил в нем с семьей тридцать лет. Он всегда мечтал вырваться из семьи в холостяцкую вольницу, норовил пожить отдельно, старался избавиться, освободиться, уклониться от обязанностей, к которым его принуждал дом. Только всё это было не в реальной повседневности, а в регулярно разыгрывающемся воображении Самохвалова. И потому все вольные мечты ограничивались редкими недельными командировками и недолгими отпусками, большую часть которых он проводил, ухаживая за домом, выполняя тот минимум, который дом требовал от мужских рук. Раньше здесь правила и царила жена, а он даже мусорного ведра не выносил. Их последний спор после десятилетия совместной жизни об этом накопившемся мусоре закончился неожиданным примирением. Тогда Самохвалов многозначительно, с нажимной силой сказал: — Мужчина ничего из дому выносить не должен — только приносить. Понимаешь ты это или нет?! Все только в дом приносить! А не выносить! Заруби себе это на носу! — Ты кому это говоришь? – была готова к ответному прыжку жена. — Тебе! И передай всем своим подругам эту правильную мудрость! Пусть больше не терзают своих мужиков этим мусорным ведром. То ли уверенный голос Самохвалова, то ли угрожающие интонации, с которыми были произнесены эти слова, повлияли на супругу, но с того самого дня она смягчилась и отступила. Отступила навсегда, никогда больше не возвращаясь к проблеме мусорного ведра. Даже когда она уже болела – ведро с мусором безропотно выносила сама. Тем более что Самохвалов отличался от известных ей по рассказам подруг других мужей тем, что нес все в дом, все для семьи, в том числе и для нее персонально. Золотых гор, конечно, не было, но все в пределах разумных бытовых фантазий того времени выполнялось. После смерти жены дети попытались все переставить и переиначить в доме на свой лад, по своему усмотрению и представлению, но как-то эти перестановки не заладились, пошли наперекосяк, начались споры, ссоры, претензии, и легкая на подъем молодежь предпочла уехать из дома, из города. Когда Самохвалов остался один в доме, он все вернул назад, как было при жене. Даже мусорное ведро старенькое нашел, а новое, которое успели завести дети, отправил в кладовку. И хотя с первых минут дом принял этот шаг с благодарностью, но в целом по-прежнему относился к Самохвалову с прохладцей и подозрением. Да и было за что: Самохвалов мог по выходным целый день ходить нагишом из комнаты в комнату, перемещаясь в основном от диванов к холодильнику, потом завалиться спать и проспать двенадцать часов кряду, пока уже не пора было отправляться на работу. Он считал, что такой образ жизни демонстрировал его душевную сытость. Иногда он надолго исчезал из жилища по своим личным делам, и тогда дом, наскучавшись в одиночестве, встречал его возвращение особенно недружелюбно. У обоих с возрастом образовался тяжелый характер, и они пытались друг другу доказать, кто из них главный. Но это ни у кого из них не получалось. Четыре года они приглядывались друг к другу, пытались договориться, но Самохвалов не высказывал особой любви, и дом отвечал тем же. Самохвалов особо стал чувствовать это по тому, что даже редкие женщины, что захаживали на чай, старались быстро уйти, покинуть дом, ощущая всю неприязнь чужого жилища. Да и сам Самохвалов не удерживал их больше чем на пару часов. Некоторые все же порывались выполнить незатейливую домашнюю работу, но Самохвалов отнекивался. — Не суетись, я всё уже сделал,- говорил он уверенно женщине, которая таким образом старалась зацепиться и остаться подольше в доме. Женщина с обиженной улыбкой оглядывалась, замечала, конечно, мужскую неряшливость по углам комнат, но делала вид, что все в порядке, тем самым, как ей наивно казалось, подогревая и теша мужское самолюбие. Самохвалов понимал, что дамы игриво подвирают, но спорить с ними не пытался. С возрастом он отличался нравом молчаливым, и если затевал разговор, то только по существу вопросов, причем сам определял, когда нужно было говорить и о чем. Пустословие презирал. То, что дом был изрядно запущен без женской руки, особенно стало заметно, когда неожиданно приехала из другого города дочь, сбежавшая от постылой поденщины на работе. Свой приезд обставила красивыми словами: «Люблю! Скучаю!» Распаковав дорожные сумки лишь наполовину, первым делом взялась наводить в семейном гнезде порядок. И дом тут же стал набирать свой свет. Заблестел всеми зеркалами, стеклами и металлическими предметами, открылся хозяйке всем своим внутренним содержанием, которое при Самохвалове притупилось и угасло. Дом принял заботу дочери всем домашним сердцем и преобразился до прежнего состояния, которое было при жене. Расчувствовавшийся Самохвалов даже взялся за мусорное ведро, но дочь решительно остановила: — Я все сама! — Давай помогу, я же этим всегда теперь сам занимаюсь! — Мужчина не должен ничего из дому выносить — только приносить! — А ты откуда это знаешь?- остолбенел от неожиданности, узнав свои слова, Самохвалов. — От мамы. — А ты знаешь, кто маму научил? — Теперь догадываюсь. — Знала бы ты, какие вначале войны шли в нашей семье из-за этого пресловутого ведра с мусором, которое твоя мать норовила вытаскивать каждый день. — Представляю! — Не, ты даже не догадываешься! — Ну, почему, папа, насколько я слышала и знаю, все споры в современных городских семьях начинаются из-за выноса мусорного ведра. Это сейчас даже в телесериалах активно обыгрывают. — Ты ж знаешь, я сериалы не смотрю,- Самохвалов после этих ее разоблачительных слов как-то сник. — Кстати, а я помню, как вы с мамой ссорились. — Я — ссорился!? – удивленно вскинул голову Самохвалов. — Не, мама ссорилась, а ты молчал. Всегда молчал. — Да, я всегда молчал,- с гордостью произнес Самохвалов — И в этом была твоя ошибка. Когда женщина ссорится, с ней надо разговаривать. Лучше бы ты отвечал…- разговор приобретал опасный характер, и Самохвалов постарался перейти на шутливый тон. — Ну, милая, насчет умения женщины построить из ничего скандал и салатик мы, мужики, давно в курсе. Уже вошло в поговорки. — Дурацкие ваши мужские шовинистические шуточки!- рассердилась дочь. — Ну, ну,- вести диалог дальше Самохвалову расхотелось, и он пошел по комнатам с ревизией – смотреть, каким стал теперь его дом. А дом от дочкиных забот преобразился, оживился, повеселел, подмигивал отмытыми окнами, чего при Самохвалове никогда не было. И все дни, пока дочка жила с ним, он чувствовал эту неутихающую радость дома, который стал и Самохвалова принимать по-особому. Все, что до этого не работало и барахлило, стало неожиданно работать, все, что нужно было отремонтировать и не ремонтировалось уже несколько лет, было отремонтировано в одно мгновение, с какой-то несвойственной Самохвалову игривостью… Как-то быстро нашлись нужные запчасти и были поставлены на свои технологически законные места. Дом подчинялся по одному только хотению и велению Самохвалова, хотя он никогда не отличался мастеровитостью. И в такой дом Самохвалова снова тянуло после работы, такой дом становился ему приятным, близким и родным. У него даже проснулось желание сделать ремонт. За разговором о ремонте дочь сообщила ему свое решение: — Это, папа, уже без меня. Я купила билет на поезд. Послезавтра уезжаю! — Уезжаешь?- сначала Самохвалов как бы расстроился.- Странно ты как-то себя ведешь: то неожиданно приехала, то неожидаемо уезжаешь. — Ну, папа, дела зовут! Я же тебе только тут мешаю. — Ты мне? – Самохвалов даже удивился. — Мешаю, мешаю! Я же вижу, как вокруг тебя активная общественная жизнь застыла с моим приездом! — Да какая жизнь у одинокого вдовца?. — Ну, ну, не скромничай! Ты когда все же жениться надумаешь, поставь в известность нас с братом. А то приедем вот так же, а тут чужая тетя. — Твоего брата как раз это меньше всего интересует,- уклонился Самохвалов от темы. — Очень даже интересует! — А чего ж ничего не пишет, не звонит? — Ну, это ты у него спроси! Разговор как-то оборвался и до отъезда дочери больше не возобновился. Самохвалову хотелось поговорить о своем будущем, но он знал, что всегда в семье всем командовали недомолвки и заправляли недоговоренности, которые, видимо, были привиты им же и подхвачены другими членами семьи. И теперь он сам от этого страдал. Дочь уезжала поздно ночью. На перроне они решительно обнялись, поцеловались, и дочь быстренько села в вагон. Не дожидаясь отправления поезда, Самохвалов ушел. Жил он недалеко от вокзала и домой вернулся пешком. Повернул ключ в двери, переступил порог и сразу почувствовал, что в доме кто-то есть. Обнаружил это каким-то внутренним обостренным чувством, которого раньше за собой не замечал. Самохвалов снял обувь, обошел быстро все комнаты, открыл все имеющиеся двери, заглянул во все углы, даже вышел на скромный балкон. Но никого не было. А Самохвалов все же продолжал ощущать, что в доме кто-то затаился и ждет. Чего ждет, Самохвалов не знал. Но что кто-то, пока он провожал дочь, пробрался и поселился в его жилище, Самохвалов ощущал. Быстро раздевшись, он юркнул под теплое одеяло, обдумывая новое для себя положение в доме, и уснул. Ему снились всякие разности, содержание которых невозможно разгадать логичным мужским умом. Последнее, что ему запомнилось из утреннего сновидения, так это большой высотный дом, в котором была еще жива жена, и этот дом у него на глазах провалился глубоко под землю. Он видел отчетливо, как вокруг места трагедии собрались спасатели, но его не пускали к провалу. А он спокойно смотрел на все это и говорил, что это его дом, он его строил, это его имущество, и там осталась жена. К нему подвели врачей, но, увидев, что Самохвалов ведет себя адекватно, они не знали, что с ним делать. Потом во сне появились дети, и теперь вместе с ними Самохвалов стал искать жену в гостинице, куда переселили всех пострадавших. Они знали, что где-то в комнате на пятом этаже поселили их маму. И дети вместе с отцом шли по ступенькам и лестничным маршам, но все время куда-то попадали не туда, и так всю ночь проискали, но не встретились с мамой. Дети спрашивали: « А ты точно знаешь, что она здесь?» Самохвалов уверял, что точно знает, что видел ее в окне, она махала ему рукой. Но попасть к ней в номер они так и не смогли. Весь день Самохвалов долго обдумывал свой сон, искал значения. Он уже знал, что сон хороший, что жене там хорошо, и она не зовет их к себе, даже избегает с ним встречи. Это был старый повторяющийся сон, новое в нем было только то, что дом провалился. Но Самохвалов это отнес к тому, что смотрел недавно по каналу «Культура» кино про землетрясения. И поэтому сон его больше не беспокоил. А беспокоило его чужое присутствие в доме – оно оставалось, оно подавало сигналы, оно волновало Самохвалова, заставляло менять линию поведения. Он садился обедать, и оно уже сидело за столом. Он брался стирать, и оно было под рукой. Вместе они активно пылесосили, читали, разговаривали по телефону. Кстати, когда он разговаривал по телефону, то оно стояло рядом и настойчиво требовало прекратить разговор. Нет, оно ничего не говорило, оно вызывающе молчало! Ему не нравилось, что Самохвалов был занят с другими, а не с ним. И когда он поспешно клал трубку, оно успокаивалось и в доме воцарялось благополучие тишины звенящей. Нет, оно не спорило с Самохваловым, не устраивало сцен ревности, ничего не запрещало. Оно просто укоризненно молчало, в зависимости от настроения всё прибавляло и прибавляло звук тишины. И от этого Самохвалову становилось как-то особенно не по себе, потому что это молчание заглушало его личную внутреннюю тишину. Оно любило смотреть телевизор: в это время оно его не беспокоило, а вело себя сдержанно, только изредка одобряло выбор телепередач. В доме было тихо, а если звонил телефон, то Самохвалов к нему не подходил, дескать, дома нет никого, а смотрел в голубой экран телевизора. В нем можно было увидеть все, а потом, перед сном, обсудить с ним все, что видели вместе за вечер. Оно с удовольствием слушало комментарии Самохвалова обо всем увиденном по телевизору и говорило: какой ты все-таки умный, ну надо же, и никто этого не ценит, кроме меня. Под аккомпанемент таких приятных слов, которые в его голове звучали знакомой музыкой, Самохвалов засыпал. Засыпал всегда с одной и той же мыслью, как хорошо было бы не проснуться, и эта мысль растекалась сладостной истомой по всему телу, которое хотело только продолжительного отдыха от всего, что находилось за пределами их общего одинокого дома. ___________________________ Владимир МОНАХОВ (Братск,Иркутская область)родился 1 мая 1955 года, автор более десяти сборников стихов и прозы. Активно публикуется в журналах и альманахах. Финалист первого Всероссийского конкурса хайку. В 1999 году награжден Пушкинской медалью Международного Пушкинского общества (Нью-Йорк).За серию лирико — философских эссе, опубликованных в журнале «ЮНОСТЬ» в 2005 году назван лауреатом литературной премии имени Владимира Максимова.В 2009 году за «Русскую сказку» вручена национальная премия «Серебряное перо».Лауреат Международного поэтического конкурса «Лёт лебединый» имени Петра Вегина(2014).Занял второе место в номинации «Бэла» за лучшую новеллу о любви в международном Лермонтовском конкурсе (2014). ______________________________ Сергей Слепухин,Екатеринбург ЧЕЛОВЕК В ПОИСКАХ "Я" (читая Владимира Монахова) "Это вообще проблема - рассказать о человеке" "Большинство людей плохо ориентируется внутри себя" Владимир Монахов Читаю Монахова. Так уж повелось, что центральный персонаж рассказа принято называть героем. Ну, нет! Какой у Монахова "герой"?! Обычный работяга (такие приставки, как супер-, топ-, сэйлз-, столичный-, не применимы вовсе, снисходительно-утешительное "из глубинки", московское уничижительное "с периферии" - да). Тогда, может быть, "маленький человек"? Не такой уж он и маленький. Высокий, крупный, широкоплечий сибиряк, борода - лопатой, молчун, не трепло, даром что Самохвалов. Настоящий русский мужик! ЧЕЛОВЕК, если вспомнить, что первоначально этим словом назывался Мужчина. Раньше здесь правила и царила жена, а он даже мусорного ведра не выносил. Их последний спор после десятилетия совместной жизни об этом накопившемся мусоре закончился неожиданным примирением. Тогда Самохвалов многозначительно, с нажимной силой сказал: - Мужчина ничего из дому выносить не должен - только приносить. Понимаешь ты это или нет?! Все только в дом приносить! А не выносить! Заруби себе это на носу! (ОДИНОКИЙ ДОМ ОДИНОКОГО МУЖЧИНЫ) ЧЕЛОВЕК Монахова прожил больше половины отпущенной ему жизни. Нет, он не стар, он, что называется, человек зрелый. В большом пустом доме одинокий хозяин после смерти жены... Дети выросли и разъехались, а приходящие женщины так и не смогли прижиться, "ощущая всю неприязнь чужого жилища". Впрочем, ЧЕЛОВЕК никогда и не старался их надолго удержать... Чем же он живет, как уживается с самим собой и своим одиночеством? Если правда, что "счастье - это гармония", то как же удается монаховскому ЧЕЛОВЕКУ заполнить гармонией вакуум опустевшего дома, не сойти с ума, не озлобиться и не наложить на себя руки, не потерять свое "я"? Последнее, что ему запомнилось из утреннего сновидения, так это дом, в котором была еще жива жена, и этот дом, мало похожий на их прежний, у него на глазах провалился глубоко под землю. Он видел отчетливо, как вокруг места трагедии собрались спасатели, но его не пускали к провалу. А он спокойно смотрел на все это и говорил, что это его дом, он его строил, это его имущество, и там осталась жена. К нему подвели врачей, но, увидев, что Самохвалов ведет себя адекватно, они не знали, что с ним делать. Потом во сне появились дети, и теперь вместе с ними Самохвалов стал искать жену в гостинице, куда переселили всех пострадавших. Они знали, что где-то в комнате на пятом этаже поселили их маму. И дети вместе с отцом шли по ступенькам и лестничным маршам, но все время куда-то попадали не туда, и так всю ночь проискали, но не встретились с мамой. Дети спрашивали: " А ты точно знаешь, что она здесь?" Самохвалов уверял, что точно знает, что видел ее в окне, она махала ему рукой. Но попасть к ней в номер они так и не смогли. (ОДИНОКИЙ ДОМ ОДИНОКОГО МУЖЧИНЫ) Перипетии непрерывной борьбы с внешним миром за существование и есть жизнь человека, движущей силой этой борьбы за самореализацию каждый из нас называет свое "я". То, что обычно называется "человеком" состоит из множества компонентов, из которых составляется это собственное "я". "Я" не подпадает под традиционные понятия "материального" и "духовного", для нас имеет значение только то, в чем мы можем убедиться сами, что для нас является достоверным и очевидным. Наше "я" - это непреходящее ощущение "необходимости быть" в более или менее отдаленной временной перспективе. "Я" - это проект существования. Как бы ни были серьезны причины, которые заставляют человека противиться своему "я", неизбежным результатом становится чувство внутренней разорванности, превращающее жизнь человека в пытку, постоянное самоистязание. Счастье, реализуемое в гармонии, достижимо через упорядочивание множества компонентов, маленьких "я", ощущавшихся поминутно в прошлом, а в случае овдовевшего немолодого мужчины - через бережное восстановление и сохранение прежнего "я", неразделимого с "я" утраченной половины. ЧЕЛОВЕК Монахова нередко заблуждается, находясь в убеждении, что его "я" способно подчиняться осмысленным проявлениям воли. Необходимость восстановления status quo своего "я" заставляет ЧЕЛОВЕКА вступать в непрекращающиеся ночные споры с Богом. Это не переложение ответственности за случившееся на Всевышнего, это попытка собрать свои многочисленные рассыпавшиеся "я", отразившиеся от эталонного зеркала в одно целое, гармоничное "Я". Это стремление сопоставить свои действия, придирчиво оценивая действия того двойника, по образу и подобию которого, как тебя уверяли, ты создан, оценить роль последнего в твоей собственной судьбе. Нет, ЧЕЛОВЕК Монахова не достает "из-за голенища сапожный ножик" и не угрожает "пропахшему ладаном" "раскроить отсюда да Аляски". Но, увы, диалога никогда не получается, это всегда монолог, уходящий в "запись-НОЧЬ-нушки", скорбные ереси одинокого мужчины... Почему "ереси"? ЧЕЛОВЕК Монахова рожден во времена активной борьбы с "опиумом для народа". И сам автор, и его протеже, возможно, воскликнули бы: не верю и отрицаю! Но вот ведь какая интересная вещь: "странные люди живут в этом доме" и в стране, в целом. Здесь "первый встречный спивающийся мужик задает вопросы о боге, и к чему бы это?" "Сомневающихся, правда, много, но все они склоняются больше к тому, что верят в Бога". Вот и ЧЕЛОВЕК признается себе: "Но о Боге, хоть и не верю, всё-таки думаю". Ответы на какие вопросы он ищет и находит? - О, Господи, как остро чувствуешь жизнь в первые минуты смерти! - Понимаю, - посочувствовал Бог и, взяв меня за руку, повёл за собой. - Вживайся! (ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА ВЕЧНОСТИ) - Какое у вас твердокаменное небо, как вы здесь живёте? - Вот так и живём. Если бы не потолок, то, лёжа на диване, никогда бы не узнали, в чём смысл жизни... (ОТКРЫТИЕ ПТИЦЫ) ... сконцентрироваться только на точке, за которой начиналось Ничто. То самое Ничто, где даже Бог не может прижиться под пристальными взглядами тех, кто боится заглянуть за точку. (ВОСПОМИНАНИЯ БОГА) В рассказе, из которого приведена последняя цитата, автор неожиданно для себя (и для читателя) находит главный ответ на все поставленные (и не поставленные) вопросы: "Только по пути к нему* можно убедиться, что Бог есть", Бог ни к кому не приходит, бесполезно задавать ему* пустые вопросы много раз на дню и сетовать при этом, что нельзя "записаться к Богу на прием", не добившись простых ответов на сложные вопросы. Ну хорошо, почему же все-таки "ереси"? Потому что ежедневно, еженощно ЧЕЛОВЕК Монахова вынужден считаться с присутствием в себе не только Бога, но и Дьявола. Вернее, не исключать того прискорбного обстоятельства, что нередко в человеке способны уживаться обе эти силы, что велик соблазн, не получив ответов у Бога, найти их у Дьявола: "интереснее всего говорить не с Богом - он наше все, - а с Дьяволом: он всё наше Ничто". Но, поддавшись однажды искушению Дьявола, ЧЕЛОВЕК фатально выбирает путь только к разрушению, рассыпая в прах свои многочисленные "я" из которых он тщетно пытался восстановить общее и целое... Проявление "я" схоже с проявлением воли тем, что всегда носит императивный характер. "Я" управляет нами, порабощает нашу волю, хотя последняя ценой невероятных усилий пытается ослушаться приказа. "Я" требует безоговорочного подчинения, не давая объяснений и не опускаясь до оправданий. За каким из наших "я" прячется Дьявол, а за каким - Бог? Жизнь принадлежит тому, кто ее проживает, а не тому, кто наблюдает за ней со стороны. "Я" всегда принадлежит настоящему. В языке нет другого слова, которое бы с большей силой выражало сиюминутность. То, что еще секунду назад было нашим "я" в настоящий момент уже иное, а старое "я" - это невнятное эхо слабо резонирующее в настоящем. Эта череда "я" и объясняет непрерывность памяти. Для человека эти множественные составляющие одного, общего, суммарного "Я" означают Жизнь. И вечность? Но Вечность - это Бог. То есть всякое наше "Я" это томограмма Бога? А может быть, Дьявола? Один человек во мне по утрам идет в сферу материального производства - его одобряют государство, жена и дети. Другой человек во мне вечером возвращается домой - его ждут дети, жена и терпит государство. Третий человек во мне ложится смотреть сновидения - его осуждают все за эгоизм. Четвёртый человек во мне всё это знает, но ценит сновидения больше, чем жену, детей и особенно государство. Но никак не решается вывесить над кроватью плакат: "Да здравствует 1-ая годовщина вечности!" Для этого нужен пятый человек, но он не успевает родиться из-за частых моих пробуждений. (ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА ВЕЧНОСТИ) "Я" неизменно проецирует себя в будущее, стремясь к тому, чего еще нет. Будущее - это океан возможностей, но оно соткано из неопределенностей, следовательно, и с задачей самоидентификации "Я" с одним из эталонов - Богом или Дьяволом.. Человеческая жизнь - амбивалентная субстанция "счастье-несчастье". Если устремленное в будущее "Я" беспрепятственно реализуется, то это состояние "я" можно назвать "счастьем", если же не реализуется, то - "несчастьем". "Бедный" ли "Йорик" Монахова? Ответ на этот вопрос у писателя связан с "нахождением последней точки", то есть успешной самоидентификации, самодетерминации лирического героя. Именно эта упорная идея руководит Валерием Александровичем Воробьевым, "прописанным" в одном из самых интересных циклов новелл Владимира Монахова под названием "лЖИЗНЬ", связанных автором придуманным им жанром плагиАРТа. Поиск "последней точки" - это и есть самоидентификация. Воробьев совершает этот важный для него (и автора) поиск на страницах творимого романа. Неотступно, шаг за шагом, продвигается Воробьев к заветной цели для того, чтобы прийти к неожиданному открытию: "...литература не поддается окончанию, никакой роман не имеет последней точки, а лишь многоточия, за которыми следует новое коммерческое предложение Бога или Дьявола. Это кому как угодно". "Поиск последней точки", на самом деле, является поиском собственного "Я". ЧЕЛОВЕК Монахова переживает множественные метаморфозы: из Воробьева превращается в Воробьева-Гоголя, а из последнего - в старика с "говорящей", многозначительной "писательской" фамилией Фицджеральд. Грани между этими множественными "я" не существует, так же, как и не существует разделения героя и автора, хотя между ними и идет непрерывная, непрекращающаяся борьба за право поставить "последнюю точку". "Бог-Творец" превратился в "Бога-Дизайнера", замечает Монахов в одной из своих прозаических миниатюр. Что ж, это и объясняет стремление ЧЕЛОВЕКА Монахова обрести собственную мастерскую, создать из этого "ветхого старого мира" не приятный для глаза "новодел", а мир достойный обобщенному "Я" автора. Не стать еще одним "нечеловеком-видимкой".