Дора - ухоженная, гладкая, большая и красивая, естественно, пользовалась вниманием противоположного пола. Вот только одного навязчивого блондинистого прилипалу, она не любила. Он казался ей примитивным, вертлявым и толстым. Все чего-то подлезал, подлизывал, мельтешил, ну никакого самолюбия. «Паршивец, да и только» – при его приближении, скользило в ее взгляде, а дальше включался игнор, полнейший, без снисхождения. Белобрысый чего только не делал, как только ни пытался завладеть ее вниманием, – бесполезно. Она не смотрела на него. Даня же – этот самый отвергнутый блондин, на самом деле был очаровательный, обаятельный, начесанный, милашка и загляденье и наоборот очень ее любил. Всей своей распахнутой настежь, доброй, открытой этому миру душой. Находится рядом, видеть ее было для него высшим счастьем, а прибежать к ее дому, преодолев все препятствия, было главной целью каждой его прогулки. Его не смущало, что потом придется выслушивать недовольство той, кто о нем заботится, а то и вообще получить, для него главное было увидеть свою прекрасную возлюбленную. И не важно, что эта возлюбленная усиленно воротит от него свою милую физию. Даня ко всему вышеперечисленному был еще и благородный, поэтому наказание за свое непослушание принимал покорно: грустно вздыхал и виновато бежал следом за своей главной покровительницей. А Дора без зазрения совести любила других. Их было несколько: Михей, например, – с ним можно было неплохо порезвится. С первого взгляда немного мрачноват, к тому же худой и хромой, на заигрывания отвечал вяло, но зато, если его расшевелить, ему не было равных. Забыв про хромату, он пускался в безудержные «пляски» и ухаживания, и в такие моменты находил Дору очаровательной и самой лучшей, так же как и она его. В такие моменты у них начиналось самое настоящее объединение душ, восторженное и упоительное…. Однако поиграв, Михей всегда знал меру, решив для себя: «Баста!», он оставлял растерянную, разыгравшуюся Дору, и холодно, без извинений, удалялся. Еще, Доре нравился Чарли, но больше по-отечески. Она любила его воспитывать, раз и навсегда взяв над ним шефство, как строгая заботливая мамочка. «Ну что еще можно делать с этим разболтанным шалопаем?» – читалось в ее покровительственном взгляде. Но больше всех Дора любила Симона, и по размеру и по манерам, он казался ей бесподобным: "Красавец, одно слово, – брюнет, гладкий такой, галантный, небольшой, – все как надо", – скользило в ее восторженном взоре. Она просто вся обмирала, увидев его, и неслась к нему как угорелая, на всех «парусах», но, несмотря на бешеную прыть, попадала под такой же игнор, какой сама проявляла к Дане. Причем игнор еще более жесткий: Симон даже головы не поворачивал в ее сторону, а при ее настойчивых ласках злобно огрызался. Он любил Чарли. Тот маленький, юркий, рыжий, кудрявый, вечно озабоченный, готовый трахать все что движется, был предметом его полнейшего восхищения. Симон просто из кожи рвался, как только видел его, и не важно, что они были одного пола, главное – это любовь между ними, а она была огромной, то есть была бы огромной, если бы Чарли не любил Ричарда. А он любил Ричарда, – замкнутого, крошечного, холодного и серого, любил особенно нежно и самозабвенно. Увидев, сразу кидался к нему, и начинал пристраиваться, со всех сторон демонстрируя свое пылкое чувство. На это Дора всегда реагировала бурно, и не ревности ради, а исключительно для порядка, пользуясь тем, что была намного больше Чарли, начинала его щемить, отгоняя. Симон видя, что его любимый, стараниями Доры отлип от Ричарда, не упускал момент, и тут же пристраивался к своему обожаемому рыжему «повесе». То есть к Чарли конечно, и брал его в невообразимый любовный оборот. После чего «скрученному» в бараний рог «разболтанному шалопаю», оставалось только грустно поглядывать в сторону Ричарда, поскольку никакой возможности вырваться из одолевшей мертвой «хватки» воздыхателя не было. Ричард же, флегматичный и высокомерный наконец-то спокойно вздыхал. Он в любом случае не обращал на Чарли никакого внимания, не позволяя себе раздражаться суетой, которую тот создавал вокруг него, (считал ниже своего достоинства), но все-таки без непристойного навязчивого внимания было намного спокойнее. Ричард присмотрел себе Даню, того кто любил Дору. С ним он чувствовал себя защищенным и уверенным. Этот большой и гордый блондин вполне удовлетворял все его амбиции. А Даня, сгораемый своей страстью к Доре, никак не мог понять, почему у него под ногами, в порыве его великой любви все время путается какой-то маленький, серый, невзрачный, неизвестно кто, но, не пытался вдуматься, а лишь рассеянно переступал через него. Ричард не смущался некоторым пренебрежением и, не получая откровенного отчуждения, был горд своей любовью и считал себя счастливым и удачливым. На Дору он тоже иногда мечтательно поглядывал, но подойти боялся, поскольку был крохотным, а Дора огромной, к тому же, не мог предать Даню. Но он не грустил, так же как никто из вышеперечисленных, потому что их любовь была искренней, большой и наивной, – настоящей собачьей любовью, пусть и немного невпопад.